Иаков, не ты ли меня целовал И черной голубкой своей называл? (c)
Дочитала роман Меира Шалева "Как несколько дней" (в Москве купила у приятеля - "книжника" сто тыс. книг из выпускаемой им серии "Проза еврейской жизни"). Немного удивило, что прекрасный переводчик Рафа Нудельман название перевел буквально "Как несколько дней". Правда, где-то в тексте встречается сноска: "И служил Яаков за Рахель семь лет, и были они в его глазах, как несколько дней...", но откуда покупатель знает, что это про любовь?
Странный, запутанный роман тянется, как оборвавшаяся нить Ариадны... Роман о любви... трех жителей израильской деревни к Юдит, то ли праведнице, то ли падшему ангелу ...
Роман, как ясно из самого названия, полон аллюзий на ТаНаХ, хотя у автора с этой книгой своеобразные отношения.
Вдовец Моше Рабинович, потерявший, как Самсон свою силу, а заодно и счастье из-за отрезанной матерью косы. Печалилась его мать, что не дал ей Всевышний дочь, вот и отращивала сыну волосы, в платьица наряжала, а когда прозрела, поняла, что он - мужчина, тут же косу срезала и надежно упрятала от людских глаз.
Робеет Моше перед нездешней Юдит, живущей в его коровнике и растящей его детей...
Яков Шейнфильд, тихий и нудный, мечтает о Юдит больше, вернее, публичнее других, разбрасывая по всей деревне желтые записочки со словами любви. Яков, женатый на Ривке, самой красивой женщине в их деревне, а, может, и на всей земле, мгновенно влюбляется в Юдит, увидев ее в обрамлении желтых полевых цветов. "Она шла по улице и несла отвратительные, тревожные желтые цветы"...
Грубый мясник Глоберман, ухаживает за Юдит с размахом Рокфеллера, принося ей то духи, то платье, а то бутылочку ее любимой граппы, которую они пьют вдвоем, ведя неспешные и неожиданно нежные для мясника беседы.
Но Юдит, эта странная Юдит, любит бесплодную телку - метафору по кличке Рахель (не за нее ли она до самой смерти своей служит у Рабиновича в коровнике?), Номиньку, дочь Моше, заменившую ей ее собственную, украденную мужем в отместку за внебрачную связь, и своего сына Зейде, зачатого ею сразу от всех троих и ни от одного из них.
Ее любимая присказка - "нафка мина", в ее устах означающая "а вам-то что до моей жизни?", и еще, пожалуй, "человек предполагает, а...". Шалев вкладывает ее в уста многих персонажей, пусть и облекая в саркастическую форму, но, похоже, сам он верит в Провидение.
И вот, когда Юдит уже идет под венец к Якову в белом своем подвенечном платье, Зейде-Старичок приносит ей косу Рабиновича, ту, что тот искал всю свою жизнь. Юдит отдает ему его силу в обмен на право стать его женой, а сына своего отсылает к Якову, вернуть, вернуть поскорее платье, хотя у того в дворе уже играет музыка и натянут свадебный балдахин... (И служил он семь лет за Рахель, а утром после свадьбы проснулся, и вот она... Лея)
Скоро, очень скоро найдет свою смерть под обломившейся веткой тяжелого кипариса Юдит, не совмещается она с этим миром, не суждено ей стать счастливой матерью повзрослевшего сына.
Роман наполнен метафорами и сравнениями, как хасидская притча, иногда прозрачными, иногда - запутанными и непонятными. Тут и итальянец, помощник Якова - проекция Элиэзера, слуги Авраама, и тяжелый камень, который никто не может поднять, а под ним не "белый камень в глубине колодца", а... коса Рабиновича, и желтые канарейки, выпущенные на волю, но вернувшиеся к хозяину, и четыре трапезы (что это, четыре бокала?) длиною в жизнь, и особое отношение к еде.
- Мальчик мой, как тебе вкус этой еды?
- Он будто хвост павлина, распустившийся во рту...
Я вспомнила, как летела в Москву на ярмарку интеллектуальной литературы, оказавшись в самолете рядом с Шалевом. Я рассказывала ему, как моя ортодоксальная подруга зачитывается "Русским романом" (а я его так и не осилила), а он не верил и говорил, что религиозный истэблишмент готов сжечь его крамольные книги... Неторопливо текла наша беседа, и он сказал мне, что, на самом деле, всю жизнь он пишет один и тот же роман о любви (как Урбино Ваноски в "Преподавателе симметрии", подумала я...)
Он кивнул в сторону своей жены (кажется, ее звали Ривка, или это уже слишком?), запредельно красивой женщины, в жарко натопленном салоне Эль-Аля кутавшейся в цветастую шаль: "а ведь она из семьи выходцев из Сирии"...
На выставке он подошел ко мне пожаловаться (было ли это во время Второй ливанской?). Накануне вечером в одном из московских клубов интеллектуального андерграунда в него бросали помидоры и куски сыра оголтелые российские интеллектуалы, необъяснимо любящие Израиль. А он всего-то навсего назвал израильтян оккупантами!
- Ага! - злорадно и совсем по-советски подумала я. - Это тебе не про любовь к женщине писать, это про любовь к Родине, не каждый может! (Амос Оз тогда еще не успел подарить свой нежный и грустный роман "Повесть о любви и тьме" Маруану Баргутти...)
"Ривка", небрежно бросив мужу свою "ложноклассическую шаль", с удивлением рассматривала минималистский дизайн выставки, придуманный в мастерской культового московского художника Бориса Краснова. Шалев бережно, как новобрачную, прижимал к себе шаль, расписанную желтыми цветами...
Я смотрела на Ривку с завистью... Несколько месяцев я провела в поисках подобного платка - мечты мой любимой подружки из Сан-Франциско, но так и не нашла...
Странный, запутанный роман тянется, как оборвавшаяся нить Ариадны... Роман о любви... трех жителей израильской деревни к Юдит, то ли праведнице, то ли падшему ангелу ...
Роман, как ясно из самого названия, полон аллюзий на ТаНаХ, хотя у автора с этой книгой своеобразные отношения.
Вдовец Моше Рабинович, потерявший, как Самсон свою силу, а заодно и счастье из-за отрезанной матерью косы. Печалилась его мать, что не дал ей Всевышний дочь, вот и отращивала сыну волосы, в платьица наряжала, а когда прозрела, поняла, что он - мужчина, тут же косу срезала и надежно упрятала от людских глаз.
Робеет Моше перед нездешней Юдит, живущей в его коровнике и растящей его детей...
Яков Шейнфильд, тихий и нудный, мечтает о Юдит больше, вернее, публичнее других, разбрасывая по всей деревне желтые записочки со словами любви. Яков, женатый на Ривке, самой красивой женщине в их деревне, а, может, и на всей земле, мгновенно влюбляется в Юдит, увидев ее в обрамлении желтых полевых цветов. "Она шла по улице и несла отвратительные, тревожные желтые цветы"...
Грубый мясник Глоберман, ухаживает за Юдит с размахом Рокфеллера, принося ей то духи, то платье, а то бутылочку ее любимой граппы, которую они пьют вдвоем, ведя неспешные и неожиданно нежные для мясника беседы.
Но Юдит, эта странная Юдит, любит бесплодную телку - метафору по кличке Рахель (не за нее ли она до самой смерти своей служит у Рабиновича в коровнике?), Номиньку, дочь Моше, заменившую ей ее собственную, украденную мужем в отместку за внебрачную связь, и своего сына Зейде, зачатого ею сразу от всех троих и ни от одного из них.
Ее любимая присказка - "нафка мина", в ее устах означающая "а вам-то что до моей жизни?", и еще, пожалуй, "человек предполагает, а...". Шалев вкладывает ее в уста многих персонажей, пусть и облекая в саркастическую форму, но, похоже, сам он верит в Провидение.
И вот, когда Юдит уже идет под венец к Якову в белом своем подвенечном платье, Зейде-Старичок приносит ей косу Рабиновича, ту, что тот искал всю свою жизнь. Юдит отдает ему его силу в обмен на право стать его женой, а сына своего отсылает к Якову, вернуть, вернуть поскорее платье, хотя у того в дворе уже играет музыка и натянут свадебный балдахин... (И служил он семь лет за Рахель, а утром после свадьбы проснулся, и вот она... Лея)
Скоро, очень скоро найдет свою смерть под обломившейся веткой тяжелого кипариса Юдит, не совмещается она с этим миром, не суждено ей стать счастливой матерью повзрослевшего сына.
Роман наполнен метафорами и сравнениями, как хасидская притча, иногда прозрачными, иногда - запутанными и непонятными. Тут и итальянец, помощник Якова - проекция Элиэзера, слуги Авраама, и тяжелый камень, который никто не может поднять, а под ним не "белый камень в глубине колодца", а... коса Рабиновича, и желтые канарейки, выпущенные на волю, но вернувшиеся к хозяину, и четыре трапезы (что это, четыре бокала?) длиною в жизнь, и особое отношение к еде.
- Мальчик мой, как тебе вкус этой еды?
- Он будто хвост павлина, распустившийся во рту...
Я вспомнила, как летела в Москву на ярмарку интеллектуальной литературы, оказавшись в самолете рядом с Шалевом. Я рассказывала ему, как моя ортодоксальная подруга зачитывается "Русским романом" (а я его так и не осилила), а он не верил и говорил, что религиозный истэблишмент готов сжечь его крамольные книги... Неторопливо текла наша беседа, и он сказал мне, что, на самом деле, всю жизнь он пишет один и тот же роман о любви (как Урбино Ваноски в "Преподавателе симметрии", подумала я...)
Он кивнул в сторону своей жены (кажется, ее звали Ривка, или это уже слишком?), запредельно красивой женщины, в жарко натопленном салоне Эль-Аля кутавшейся в цветастую шаль: "а ведь она из семьи выходцев из Сирии"...
На выставке он подошел ко мне пожаловаться (было ли это во время Второй ливанской?). Накануне вечером в одном из московских клубов интеллектуального андерграунда в него бросали помидоры и куски сыра оголтелые российские интеллектуалы, необъяснимо любящие Израиль. А он всего-то навсего назвал израильтян оккупантами!
- Ага! - злорадно и совсем по-советски подумала я. - Это тебе не про любовь к женщине писать, это про любовь к Родине, не каждый может! (Амос Оз тогда еще не успел подарить свой нежный и грустный роман "Повесть о любви и тьме" Маруану Баргутти...)
"Ривка", небрежно бросив мужу свою "ложноклассическую шаль", с удивлением рассматривала минималистский дизайн выставки, придуманный в мастерской культового московского художника Бориса Краснова. Шалев бережно, как новобрачную, прижимал к себе шаль, расписанную желтыми цветами...
Я смотрела на Ривку с завистью... Несколько месяцев я провела в поисках подобного платка - мечты мой любимой подружки из Сан-Франциско, но так и не нашла...