сочинение на тему - работа мечты
Вчера говорила со своим Светилом. Старикашечка как всегда насмешничал, потом рассказал несколько удивительных автобиографических эпизодов и только потом приступил к делу. Таковы знаки его высочайшего расположения. Мы немножко поговорили про барокко и потом почему-то поспорили про Сант-Иво и вдруг он резко и по-стариковски искренне пронзительно вскрикнул: я никогда не бывал в Риме! Это прозвучало как горькое признание и ощущалось как-то невыносимо несправедливо. Конечно, именно ему и необходим был весь этот Рим... Мы помолчали. Словно почтили памятью неслучившееся. Перед прощанием он разволновался и наговорил мне кучу добрых слов, а в заключение проникновенно сказал: Я очень хорошо Вас вспоминаю. И стол в соседнем кабинете мы так и называем Вашим. Это Ваш стол. Он сказал это с такой знакомой интонацией "Ваш стол", как всегда когда кивал или указывал на него, если для меня там притаилось какое-то дело и безотлагательное. Я вспомнила свой первый рабочий день за который я успела переделать все задания на неделю. Тогда он впервые и усадил меня за "мой стол" перед кипой типографской бумаги. И я разрезала ее до А4 формата все оставшееся время, несколько часов до самого-самого конца рабочего дня. Пока он не зашел и самолично меня не отпустил. Было немножко обидно, но на следующий день я пришла уже вооруженная любимым ножом для бумаги. Из очень удачной породы дерева кстати, гладкий, достаточно тяжелый и острый. Кажется я привезла его из Индонезии. И теперь я серьезно собиралась наброситься на старую бумагу, накрошить ее всю на куски. Бумагу действительно приходилось резать, закупок на центр документации не хватало. Однако пачка на "моем столе" - исчезла. Больше никогда подобных заданий мне не давали. Только подсмеивались. Впрочем, я успела нарезать столько, что еще оставалась когда я уходила.
Ах, на доли минуты мне показалось что я все еще там. В моем подвале на Космонавтов, где все то же - неулыбчивое демесезонье, что днями кидается разноцветными листьями в мое полуподвальное окно и притихает под вечер весенней капелью. А я согнувшись над столом все пишу и пишу своей любимой ручкой с сильным нажимом, в большие пухлые канцелярские тетради.
Я заношу номер документа в реестр памятников, вписываю в строгие таблицы - название, датировку, тип: археология, скульптура, архитектура, живопись, памятник истории. В общую опись заносится и содержание паспортов, количество страниц описания и другие важные подробности. Таких дел сотни, десятки сотен, тысячи тысяч. Целая комната забита нетронутыми делами, от пола и до потолка. Комната из сна. Комната тишины. В ней живут лишь тени звуков, а на столах по углам возвышаются хрупкие столбы небоскребов - чьи-то чужие завалы, норы других, давно потерянных теперь архивистов. Страшно отходить от маршрута, можно случайно натолкнуться на брошенное сокровище и потеряться на полсуток. Так однажды я обнаружила на полу папку под гнетом пыли, это была подробная фиксация реставрации зала и росписей парадных покоев Михайловского дворца (ныне основное здание Русского музея в Санкт-Петербурге). Ели оторвалась от документов и вернулась к работе. С тех пор при блеске подобной драгоценности, с почтением протирала, гладила и не открывая складывала на хлипкий стул. Это был мне подарок. Я готовила его и предвкушала тот день, когда с полным правом открою самые важные папки.
Вокруг меня на сколько хватало глаз расстилалась кропотливая перепись наследия четырнадцати республик СССР (без учета Узбекистана, на свои территории он группы исследователей так и не допустил). Все это, все что вокруг меня - заметки о каждой местности, всякой деревушки, собранные по всей в прошлом обширной державе. На основе устных свидетельств, потом рукописных, составлялось первоначальное представление о памятнике. Затем выезд тех или иных специалистов на места и теперь составление подробных описей, их-то мы и хранили. В областных и региональных отделениях эти сведенья дополнялись списком литературы по вопросу и снабжались комментарием. После чего информация приходила в центр документации. Эта гигантская работа по архивации культурных ценностей была спешно развернута во время Великой Отечественной войны и продолжалась, не замирая более полувека. Завершиться не успела - остановлена в начале 90-х. Страны не стало.
Мой тусклый день начинается здесь так - обычно я прихожу первой, спускаюсь по узенькой лесенке в полуподвальное помещение. Впрочем, чаще я совсем здесь одна, как минимум на пару этажей. Прихожу работать и по выходным - по субботам и воскресеньям. Как только мне посчастливилось попасть в должность, как тотчас схватила острая мысль - ты здесь не надолго, у тебя здесь год, если не меньше! С этой мыслью я отпираю дверь кабинета и включаю казенный скучный свет, разгоняя местный сумрак. Ставлю чайник. На столе, прислонившись к стене, стоит большой портрет Грабаря. Мне предложили как-то украсить свое скромное рабочее место и я выбрала на складе репродукцию с неплохого портрета углем, правда стекло его разбито, но мне обещали когда-нибудь починить. Тогда повесят. Кстати станет хуже. Пока очень уютно. Академик - создатель и первый руководитель моего архива выше носа запорошен его же бумагами и посматривает лукаво как я чиню любимые карандаши, раскладываю линейки, проверяю работу ручек, мы переглядываемся. Теперь самое важное. Я открываю ключом железную сейфовую дверь. За ней оказывается вторая, человеческая. Из комнаты никогда не ведавшей солнца тотчас входит сладковатый запах старой бумаги и щекочет пылью в носу, точно как за кулисами. Я чуть морщусь. Мой Светило, смеется: Браво! Милочка, Вы сменили одну пыль на другую. Это правда. И это мне нравится! Я выношу из зачарованного места, из-под тусклого ряда гудящих ламп, кипу листов разносортной бумаги. Долго вытираю на столе от пыли тяжелые, добротные папки. Знающие люди запретили трогать их голыми руками. Не случайно старый, теплый, на первый взгляд, картон на второй уже день казался мне колючим. Особая пыль. Особый мир. Со второго месяца я начну работать в перчатках, но мне всегда будет не хватать того странного жжения в подушечках пальцев, которое образовывалось от бесконечных прикосновений к старой бумаге.
Как только ты развязывал старую тесьму, под ней открывался первый, самый желтый лист документа. Папки были запакованы словно подарки для Спящей красавицы, укутаны в картон - их прятали от света больше двадцати лет, а в некоторые не заглядывали и того дольше. Затаив дыхание я спешила разглядеть первые строки - где окажусь на этот раз? Архив в свое время переезжал, приблизительно в конце восьмидесятых. Документы оказались в беспорядке и все еще находились в стадии разбора. Оттого меня вечно катапультирует. Из какого-нибудь Тюмрюкского района Краснодарского края, где расположены неисследованные памятники античного времени, в Минусинск с планами города и отдельно взятыми паспортами по каждому памятному для истории месту или вдруг бывает вынесет меня к бюсту доярки-ударницы, кстати превосходному (!), в крошечной деревне Черниговской области. Престарелая дама, что служила здесь смотрительницей до самой смерти, в какой-то момент осталась единственным сотрудником на смехотворной зарплате и махнула рукой на эту гору работы. К тому же, похоже, не очень-то ладила она с географией или была подслеповата. Все это привело к тому, что она свалила по дороге к моей вожделенной Украине, ради которой я и оказалась в архиве, Краснодарский и Красноярский край. Впремешку. В некоторых местах мне по пояс было документов.
Скучно только если папка сразу начиналась с археологического памятника - пиши пропало. Как минимум двести дел подряд будет одно и тоже. Я к археологии с почтением, но гораздо интереснее читать судьбы домов, архитекторов, героев - кому посвящены памятники, чем в сотый раз шуршать по бумаге: Поселение 15. Поселение 31. Иногда: Укрепление. И около часа выводить один и тот же адрес. Того хуже если папка начиналась с паспорта кургана. В радиусе километра может располагаться до сотни различных объектов. И снова под номерами - №1, №32, да что там - и №152 бывает! Тяжело. Очень монотонная работа и к двухсотому кургану одной культуры, с одинаковыми описаниями, ни о чем другом думать не получается, бьется только одно: когда это кончится. Поскорее бы следующая папка. И вот волнительный момент! Курганы сладко спят в своей новой удобной обложке на подоконнике, а передо мной новое дело. Дряхлая, прекрасная от времени папка торжественно открыта, паспорта пачками извлекаются из привычного им панциря, охваченого тесьмой. Теперь они уютно располагаются на столах и стульях. Эти гости запорошивают все вокруг, чуть трепещя, освободившись от гнета. В тоненьких листках сложенных до А4 формата, прятались многие прочие бумаги. Иногда они, искореженные временем, выскальзывали из рук, тогда с них созвездиями срывались крохотные знаки препинания, оставленные десятилетия назад верхним регистром старой печатной машинки. У меня скопилась небольшая коллекция в уголке ящика стола - горсточка самых настоящих бумажных точек, потерявших свои утверждения. И сквозь ажур листа теперь красиво было смотреть на теплый свет настольной лампы.
Помимо записей я должна была просматривать и фотографии. Они прилагались к каждой папке. Я должна была сосчитать их количество и внести в опись. Я касаюсь сотни, тысячи тысяч черно-белых, иногда мутных от времени снимков. К каждому делу приложено не менее трех изображений, в зависимости от категории объекта. Иногда из большой папки выпадает дело пухлое, ну точно из мультфильма, полное пачек и пачек старых разноцветных советских пакетов для фотобумаги. Нередко на фотографиях попадаются люди, которые совершают замеры, задают масштаб. Обычно это полные сил молодые мужчины. Одеты всегда по разной моде. И все небезынтересные. Одна съемка кургана в поле Краснодарской области хорошо запомнилась потому, что было сразу видно какая это отличная, классная команда археологов. Судя по фамилии руководителя экспедиция провела в этих местах несколько сезонов. Возможно на снимках которые я с удовольствием разглядывала - пятилетний юбилей или другой коллегиальный праздник - день археолога. Не знаю. Быть может просто у ребят отличное настроение. В замерах, на фоне раскопов фотографируется группа, в общей сложности из восьми человек. Они иногда серьезны, иногда дурачаться. Некоторые очкастые, другие усатые, рубашки на поджаром пузе. Приблизительно конец 70-х. Боюсь попало им за такие фокусы на профкоме, а быть может никто и не заметил, спрятали в конверт, указали 15 фотографий и дело с концом. Пятнадцать это как раз самое обычное - 14 фотографий и одна экспликация местности. Стандартный пакет. Я быстро сообразила как на ощупь отличать дом-музей от раскопа и памятник всесоюзного значения от регионального - количество фотографий.
Я многое успела, сделала, перебрала, перемыла, убрала и оформила несколько тысяч дел. Около трех тысяч кажется, может и много больше. Часть ведь потом уже на компьютере, это проще, разумнее и быстрее. Впрочем, не так вкусно. И все же я только начала, только тронула то, зачем пришла. И ведь презрела все ради этого главного. Главного, которого так никогда и не случилось. Я лишь лихорадочно прожила в его ожидании, спешила, не оглядывалась, а все лучшее в сторонку откладывала - до лучших времен. Как известно, они никогда не приходят. Но мне ведь правда нужно было добраться до определенного вожделенного шкафа, чтобы зарыться с головой и наконец поработать, а для этого необходимо было в прямом смысле этого слова проложить себе путь.
Наверное это самая любимая из жизней, из всех что удалось мне испытать на веку. Эта важность и осязаемость дела! При моей любви и уважении к истории, к культурному наследию страны оказаться тем человеком, кто должен в прямом смысле - спасти информационную базу, на основе которой взращен самим Лихачевым институт Наследия. Вот это - Миссия. И я старалась и многое придумала и выполняла я работу как можно более быстро, четко, прилежно. Хотя никому это было не нужно. Но это точно нужно было мне. Я считала это крайне важным. И улыбалась этим рукам, что начинали вести толстую тетрадь еще в какой-то келье монастыря на Зачатьевском, - корпуса где раньше действовал институт. С почтением перебирала фотографии табличек братских могил Гражданской, осознавая что вероятно в последний раз человеческий глаз касается скромных строк - имя, две даты. Многие могилы уже тогда, в 80-х терялись в бесконечных лугах и перелесках, а папки эти будут лежать в самом низу, первыми в очередь на уничтожение. Страшно, что в основном это списки фамилий совсем мальчишек. От шестнадцати до девятнадцати. Теперь жалею, что не фотографировала краткие списки с судьб, признанных на тот момент героев. В архиве - это запрещено. Я не посмела хоть и была одна. А без тех подробностей, правдивых разворотов сюжета, рассказы эти ничуть не дороже равнодушному сердцу пустого перечня фамилий. Среди тумана воспоминаний в голове бродят обрывки историй. Например про одного комсомольца. Молодого парня из многодетной крестьянской семьи, которая потеряла кормильца в 1918. Парень со своими друзьями по организации взял соседний богатый хутор. Провели программу раскулачивания. Есть погибшие и раненые со стороны комсомольцев. Но семья и подсобники кулаков - перебиты. Зерно оказалось для посева пригодно. Действуя таким образом комсомолец, с течением времени, поднялся по широким ступеням молодежного союза и начал активно участвовать в организации колхозов. Спустя три года сражен вражеской пулей, так и написано. Есть там и цитата из газеты, где более развернуто про врагов молодой республики. Потрясающие вещи. Есть история о рабочих одного завода, которые сопротивлялись национализации во главе с хозяином и директором по совместительству. Держали вместе оборону закрывшись внутри зданий, противостояли комсомольским отрядам на протяжении длительного времени. Выходили, но при всякой угрозе возвращались. И все наступления были отбиты. Но против организованных отрядов молодой республики завод не устоял. Более ста пятидесяти рабочих погибло. Написали здесь погибли такие-то комсомольцы и такие бойцы-то, а еще рабочие завода. Врагов - всяких кулаков и каких-то там белых не считали. Нет упоминаний. Памятников им не ставили, могилы не отмечали. Изредка указаны места особо кровопролитных боев. Если только сечи прошли, в которых своих от чужих не отделишь - тогда пишут более двадцати белогвардейцев и такие-то герои Красной армии.
Все это напоминало мне какой-то странный молебен, который я служила там, в тихом одиночестве подвала. Когда голова от путешествий по времени шла кругом, я брала сигарету. В таких случаях вспоминается почему-то зима в первую очередь. Во дворе института была голубятня. И зимой я не наматывала круг вокруг футбольного поля, чтобы подышать липами, но накинув пальто добегала лишь до угла - посмотреть не холодно ли птичкам. Птичкам было хорошо. Они были гладкие, упитанные и тихонько ворковали.
Я возвращалась в свое скудное подвальное тепло, наливала новую чашку крепкого чая и погружалась в следующую реальность.
Записана к сожалению лишь одна: http://inga-ilm.livejournal.com/773604.html
Ах, на доли минуты мне показалось что я все еще там. В моем подвале на Космонавтов, где все то же - неулыбчивое демесезонье, что днями кидается разноцветными листьями в мое полуподвальное окно и притихает под вечер весенней капелью. А я согнувшись над столом все пишу и пишу своей любимой ручкой с сильным нажимом, в большие пухлые канцелярские тетради.
Я заношу номер документа в реестр памятников, вписываю в строгие таблицы - название, датировку, тип: археология, скульптура, архитектура, живопись, памятник истории. В общую опись заносится и содержание паспортов, количество страниц описания и другие важные подробности. Таких дел сотни, десятки сотен, тысячи тысяч. Целая комната забита нетронутыми делами, от пола и до потолка. Комната из сна. Комната тишины. В ней живут лишь тени звуков, а на столах по углам возвышаются хрупкие столбы небоскребов - чьи-то чужие завалы, норы других, давно потерянных теперь архивистов. Страшно отходить от маршрута, можно случайно натолкнуться на брошенное сокровище и потеряться на полсуток. Так однажды я обнаружила на полу папку под гнетом пыли, это была подробная фиксация реставрации зала и росписей парадных покоев Михайловского дворца (ныне основное здание Русского музея в Санкт-Петербурге). Ели оторвалась от документов и вернулась к работе. С тех пор при блеске подобной драгоценности, с почтением протирала, гладила и не открывая складывала на хлипкий стул. Это был мне подарок. Я готовила его и предвкушала тот день, когда с полным правом открою самые важные папки.
Вокруг меня на сколько хватало глаз расстилалась кропотливая перепись наследия четырнадцати республик СССР (без учета Узбекистана, на свои территории он группы исследователей так и не допустил). Все это, все что вокруг меня - заметки о каждой местности, всякой деревушки, собранные по всей в прошлом обширной державе. На основе устных свидетельств, потом рукописных, составлялось первоначальное представление о памятнике. Затем выезд тех или иных специалистов на места и теперь составление подробных описей, их-то мы и хранили. В областных и региональных отделениях эти сведенья дополнялись списком литературы по вопросу и снабжались комментарием. После чего информация приходила в центр документации. Эта гигантская работа по архивации культурных ценностей была спешно развернута во время Великой Отечественной войны и продолжалась, не замирая более полувека. Завершиться не успела - остановлена в начале 90-х. Страны не стало.
Мой тусклый день начинается здесь так - обычно я прихожу первой, спускаюсь по узенькой лесенке в полуподвальное помещение. Впрочем, чаще я совсем здесь одна, как минимум на пару этажей. Прихожу работать и по выходным - по субботам и воскресеньям. Как только мне посчастливилось попасть в должность, как тотчас схватила острая мысль - ты здесь не надолго, у тебя здесь год, если не меньше! С этой мыслью я отпираю дверь кабинета и включаю казенный скучный свет, разгоняя местный сумрак. Ставлю чайник. На столе, прислонившись к стене, стоит большой портрет Грабаря. Мне предложили как-то украсить свое скромное рабочее место и я выбрала на складе репродукцию с неплохого портрета углем, правда стекло его разбито, но мне обещали когда-нибудь починить. Тогда повесят. Кстати станет хуже. Пока очень уютно. Академик - создатель и первый руководитель моего архива выше носа запорошен его же бумагами и посматривает лукаво как я чиню любимые карандаши, раскладываю линейки, проверяю работу ручек, мы переглядываемся. Теперь самое важное. Я открываю ключом железную сейфовую дверь. За ней оказывается вторая, человеческая. Из комнаты никогда не ведавшей солнца тотчас входит сладковатый запах старой бумаги и щекочет пылью в носу, точно как за кулисами. Я чуть морщусь. Мой Светило, смеется: Браво! Милочка, Вы сменили одну пыль на другую. Это правда. И это мне нравится! Я выношу из зачарованного места, из-под тусклого ряда гудящих ламп, кипу листов разносортной бумаги. Долго вытираю на столе от пыли тяжелые, добротные папки. Знающие люди запретили трогать их голыми руками. Не случайно старый, теплый, на первый взгляд, картон на второй уже день казался мне колючим. Особая пыль. Особый мир. Со второго месяца я начну работать в перчатках, но мне всегда будет не хватать того странного жжения в подушечках пальцев, которое образовывалось от бесконечных прикосновений к старой бумаге.
Как только ты развязывал старую тесьму, под ней открывался первый, самый желтый лист документа. Папки были запакованы словно подарки для Спящей красавицы, укутаны в картон - их прятали от света больше двадцати лет, а в некоторые не заглядывали и того дольше. Затаив дыхание я спешила разглядеть первые строки - где окажусь на этот раз? Архив в свое время переезжал, приблизительно в конце восьмидесятых. Документы оказались в беспорядке и все еще находились в стадии разбора. Оттого меня вечно катапультирует. Из какого-нибудь Тюмрюкского района Краснодарского края, где расположены неисследованные памятники античного времени, в Минусинск с планами города и отдельно взятыми паспортами по каждому памятному для истории месту или вдруг бывает вынесет меня к бюсту доярки-ударницы, кстати превосходному (!), в крошечной деревне Черниговской области. Престарелая дама, что служила здесь смотрительницей до самой смерти, в какой-то момент осталась единственным сотрудником на смехотворной зарплате и махнула рукой на эту гору работы. К тому же, похоже, не очень-то ладила она с географией или была подслеповата. Все это привело к тому, что она свалила по дороге к моей вожделенной Украине, ради которой я и оказалась в архиве, Краснодарский и Красноярский край. Впремешку. В некоторых местах мне по пояс было документов.
Скучно только если папка сразу начиналась с археологического памятника - пиши пропало. Как минимум двести дел подряд будет одно и тоже. Я к археологии с почтением, но гораздо интереснее читать судьбы домов, архитекторов, героев - кому посвящены памятники, чем в сотый раз шуршать по бумаге: Поселение 15. Поселение 31. Иногда: Укрепление. И около часа выводить один и тот же адрес. Того хуже если папка начиналась с паспорта кургана. В радиусе километра может располагаться до сотни различных объектов. И снова под номерами - №1, №32, да что там - и №152 бывает! Тяжело. Очень монотонная работа и к двухсотому кургану одной культуры, с одинаковыми описаниями, ни о чем другом думать не получается, бьется только одно: когда это кончится. Поскорее бы следующая папка. И вот волнительный момент! Курганы сладко спят в своей новой удобной обложке на подоконнике, а передо мной новое дело. Дряхлая, прекрасная от времени папка торжественно открыта, паспорта пачками извлекаются из привычного им панциря, охваченого тесьмой. Теперь они уютно располагаются на столах и стульях. Эти гости запорошивают все вокруг, чуть трепещя, освободившись от гнета. В тоненьких листках сложенных до А4 формата, прятались многие прочие бумаги. Иногда они, искореженные временем, выскальзывали из рук, тогда с них созвездиями срывались крохотные знаки препинания, оставленные десятилетия назад верхним регистром старой печатной машинки. У меня скопилась небольшая коллекция в уголке ящика стола - горсточка самых настоящих бумажных точек, потерявших свои утверждения. И сквозь ажур листа теперь красиво было смотреть на теплый свет настольной лампы.
Помимо записей я должна была просматривать и фотографии. Они прилагались к каждой папке. Я должна была сосчитать их количество и внести в опись. Я касаюсь сотни, тысячи тысяч черно-белых, иногда мутных от времени снимков. К каждому делу приложено не менее трех изображений, в зависимости от категории объекта. Иногда из большой папки выпадает дело пухлое, ну точно из мультфильма, полное пачек и пачек старых разноцветных советских пакетов для фотобумаги. Нередко на фотографиях попадаются люди, которые совершают замеры, задают масштаб. Обычно это полные сил молодые мужчины. Одеты всегда по разной моде. И все небезынтересные. Одна съемка кургана в поле Краснодарской области хорошо запомнилась потому, что было сразу видно какая это отличная, классная команда археологов. Судя по фамилии руководителя экспедиция провела в этих местах несколько сезонов. Возможно на снимках которые я с удовольствием разглядывала - пятилетний юбилей или другой коллегиальный праздник - день археолога. Не знаю. Быть может просто у ребят отличное настроение. В замерах, на фоне раскопов фотографируется группа, в общей сложности из восьми человек. Они иногда серьезны, иногда дурачаться. Некоторые очкастые, другие усатые, рубашки на поджаром пузе. Приблизительно конец 70-х. Боюсь попало им за такие фокусы на профкоме, а быть может никто и не заметил, спрятали в конверт, указали 15 фотографий и дело с концом. Пятнадцать это как раз самое обычное - 14 фотографий и одна экспликация местности. Стандартный пакет. Я быстро сообразила как на ощупь отличать дом-музей от раскопа и памятник всесоюзного значения от регионального - количество фотографий.
Я многое успела, сделала, перебрала, перемыла, убрала и оформила несколько тысяч дел. Около трех тысяч кажется, может и много больше. Часть ведь потом уже на компьютере, это проще, разумнее и быстрее. Впрочем, не так вкусно. И все же я только начала, только тронула то, зачем пришла. И ведь презрела все ради этого главного. Главного, которого так никогда и не случилось. Я лишь лихорадочно прожила в его ожидании, спешила, не оглядывалась, а все лучшее в сторонку откладывала - до лучших времен. Как известно, они никогда не приходят. Но мне ведь правда нужно было добраться до определенного вожделенного шкафа, чтобы зарыться с головой и наконец поработать, а для этого необходимо было в прямом смысле этого слова проложить себе путь.
Наверное это самая любимая из жизней, из всех что удалось мне испытать на веку. Эта важность и осязаемость дела! При моей любви и уважении к истории, к культурному наследию страны оказаться тем человеком, кто должен в прямом смысле - спасти информационную базу, на основе которой взращен самим Лихачевым институт Наследия. Вот это - Миссия. И я старалась и многое придумала и выполняла я работу как можно более быстро, четко, прилежно. Хотя никому это было не нужно. Но это точно нужно было мне. Я считала это крайне важным. И улыбалась этим рукам, что начинали вести толстую тетрадь еще в какой-то келье монастыря на Зачатьевском, - корпуса где раньше действовал институт. С почтением перебирала фотографии табличек братских могил Гражданской, осознавая что вероятно в последний раз человеческий глаз касается скромных строк - имя, две даты. Многие могилы уже тогда, в 80-х терялись в бесконечных лугах и перелесках, а папки эти будут лежать в самом низу, первыми в очередь на уничтожение. Страшно, что в основном это списки фамилий совсем мальчишек. От шестнадцати до девятнадцати. Теперь жалею, что не фотографировала краткие списки с судьб, признанных на тот момент героев. В архиве - это запрещено. Я не посмела хоть и была одна. А без тех подробностей, правдивых разворотов сюжета, рассказы эти ничуть не дороже равнодушному сердцу пустого перечня фамилий. Среди тумана воспоминаний в голове бродят обрывки историй. Например про одного комсомольца. Молодого парня из многодетной крестьянской семьи, которая потеряла кормильца в 1918. Парень со своими друзьями по организации взял соседний богатый хутор. Провели программу раскулачивания. Есть погибшие и раненые со стороны комсомольцев. Но семья и подсобники кулаков - перебиты. Зерно оказалось для посева пригодно. Действуя таким образом комсомолец, с течением времени, поднялся по широким ступеням молодежного союза и начал активно участвовать в организации колхозов. Спустя три года сражен вражеской пулей, так и написано. Есть там и цитата из газеты, где более развернуто про врагов молодой республики. Потрясающие вещи. Есть история о рабочих одного завода, которые сопротивлялись национализации во главе с хозяином и директором по совместительству. Держали вместе оборону закрывшись внутри зданий, противостояли комсомольским отрядам на протяжении длительного времени. Выходили, но при всякой угрозе возвращались. И все наступления были отбиты. Но против организованных отрядов молодой республики завод не устоял. Более ста пятидесяти рабочих погибло. Написали здесь погибли такие-то комсомольцы и такие бойцы-то, а еще рабочие завода. Врагов - всяких кулаков и каких-то там белых не считали. Нет упоминаний. Памятников им не ставили, могилы не отмечали. Изредка указаны места особо кровопролитных боев. Если только сечи прошли, в которых своих от чужих не отделишь - тогда пишут более двадцати белогвардейцев и такие-то герои Красной армии.
Все это напоминало мне какой-то странный молебен, который я служила там, в тихом одиночестве подвала. Когда голова от путешествий по времени шла кругом, я брала сигарету. В таких случаях вспоминается почему-то зима в первую очередь. Во дворе института была голубятня. И зимой я не наматывала круг вокруг футбольного поля, чтобы подышать липами, но накинув пальто добегала лишь до угла - посмотреть не холодно ли птичкам. Птичкам было хорошо. Они были гладкие, упитанные и тихонько ворковали.
Я возвращалась в свое скудное подвальное тепло, наливала новую чашку крепкого чая и погружалась в следующую реальность.
Записана к сожалению лишь одна: http://inga-ilm.livejournal.com/773604.html