Дрезден
Под катом 27 193 буквы в строчку.
Задумано было в 2007-ом. Написал в 2008-ом и оставил лежать, а вчера вот дописал последний эпизод.
Значительная история для моей скромной авторской биографии, поэтому читаем и комментируем.
Дрезден
Дед Максим сидел в кресле напротив широко раскрытого окна. Подобное сидение напротив окна он называл прогулкой. Aпрельский ветерок освежал комнату, принося с собою шум Кутузовского проспекта - шелест листвы, шуршание шин и сигналы автомобилей, крики ребятишек. Солнечные лучи ярко освещали комнату; погода была такой же прекрасной, как и настроение деда. В такие дни ему казалось, что он всё еще полон сил и вот сейчас встанет с кресла и выйдет прогуляться пешком. Но что-то удерживало его от этого поступка. Уже год он практически не выходил из дому, за исключением трёх поездок на дачу с сыном и невесткой.
- Ну и что же, - думал про себя дед, - зато не доставляю никому никаких хлопот, открываю окошко и гуляю себе по Кутузовскому, не вставая с кресла. Мне уже восемдесят первый год, другие родители давно обуза детям, а я всё самостоятельно делаю, убираю, готовлю, - а-э-э-кх-кх-х... - Дед громко выдохнул и закашлялся. Убирать и готовить он перестал тогда же, когда и выходить на прогулки - год назад. Он протянул руку к стоящему рядом на столике радиоприёмнику и повернул ручку громкости. Из динамиков донеслись звуки музыки и женский голос, рекламирующий новую серию косметики - "Лореаль - ведь я этого достойна...".
Дед не особо прислушивался к тому, что вещал для него радиоприёмник, да он и не понимал доброй половины того, что пытались донести до слушателя Московские радиостанции: все эти политические интриги, вся эта реклама, занимающая чуть ли не две трети трансляции, эти новости о ночном образе жизни молодежи, гламуре и музыке, дискуссии в открытом эфире, - всё это служило лишь фоном для его сидячих прогулок. Интерес представляли лишь сводки о погоде, которые, к удивлению деда, были довольно точными, если сравнивать их с подoбными сводками двадцатилетней давности. Он прикрыл глаза, размышляя о том, что, если верить синоптикам, и теплая погода действительно продержится долго, то возможно сын возьмёт его на дачу на пару дней, а это ведь настоящий подарок для восьмидесятилетнего старца.
Дверь в прихожей с шумом открылась ( именно звук открывающейся двери вывел деда Максима из состояния сладкого полудрема) и радостный голос, принадлежащий его внуку Кольке, гормогластно прозвучал в квартире:
- Дед! Мы выиграли! - Высокий молодой человек, одетый в кремовые брюки, рубашку персикового цвета, с золотистым галстуком ворвался в комнату, остановился напротив деда, на секунду посмотрел на него, затем сгреб в охапку тело старика с кресла, сжал его в обьятиях и распевно произнес, - Де-ед, мы выи-гра-ли!, Мы выи-гра-ли, я и ты, понимаешь?!
Он хотел поцеловать деда в щеку, но старик освободился из обьятий внука и, вернувшись в кресло, проворчал:
- Колька, брось ты это..., как ребёнок..., 27 лет..., целоваться решил..., дай погулять спокойно.
Внук отпрянул назад и сел на подоконник, заслонив своей спиной окно так, что старик мог смотреть только на него, продолжал восторжанно распевать - Мы выи-гра-ли, я и ты!
Он взялся руками за подлокотники кресла, подвинул его вместе с сидящим стариком поближе к себе, склонился над дедом, заслоняя плечами уже весь вид окна, стараясь таким образом привлечь внимание своего предка. Дед Максим посмотрел на внука.
- Ну вот, теперь я вижу, что ты меня слушаешь! - Мы выиграли, я и ты! - повторил Николай.
Старик, ничего не понимая, продолжал смотреть на внука.
- Помнишь ту фотографию, твою любимую?
Внук внимательно смотрел деду в глаза и, не получив ответа, продолжил:
- Я спрашивал у тебя разрешение иcпользовaть её для моего проекта.
Старик смотрел молча, не выказывая никакого интереса ни к радости внука, ни к упомянутой фотографии. Тем временем Колька продолжал восторжeнно вещать:
- Моя компания три месяца назад приняла участие в конкурсе на разработку рекламы нового продукта! Я убедил начальство отдать это задание мне. Я создал концепцию для развития проекта полностью: внешний вид упаковки продукта, рекламный слоган, малогабаритный размер и биллборды для автомагистралей, тридцати секундный аудио контент, видео контент - минутная мини версия и четырехминутная полная, вэб контент, включая версии для блогов и баннеры, презентация для производителей и инвесторoв и всё это в рекордно короткие сроки - 3 месяца! Дед, всё шло как по маслу, заказчики в восторге! Вчера мы успешно подписали контракт! Я сделал всё прaвильно! Ты меня понимаешь? - восторженно вопрошал Николай.
Дед продолжал слушать внука, хотя по его глазам было легко определить, что он и близко не понимает, о чём идет речь.
Тебе ведь интересно, где доля твоего участия, верно? Эта фотография - твоя, ты сам рассказывал мне, как сделал этот снимок. Я только отредактировал и поправил цвета. Потенциально это мог сделать ты тоже, т.е. это наша общая заслуга. - Николай встал с подоконника и взмахнул руками.
Это победа всей нашей семьи, настоящая победа! И твои годы работы в Московских Новостях, и отца в Комсомольской Правде, всё не зря, понимаешь? - Николай стоял перед дедом и говорил, глядя нe на него, а в даль, как будто исполнял сложный монолог на вступительном экзамене в ГИТИС.
- Вся наша фирма теперь называет меня на иначе как Николай Петрович. Oтдельный кабинет с вывеской "PR Маnаger N.P. Stolbov". Все наши журналисты, копирайтеры, фотографы, все до одного с утра до вечера молятся на моё вдохновение. Думаешь, я просто хвастаюсь перед тобой? - Внук на секунду посмотрел на старика и продолжил свой монолог:
- Реклама в "In Style", и в " Manager”, в немецком “Brigitte” и “Frau in Spiegel”. Для тех кто считает и это неубедительным: "Deutschland Shtreber" - рекламные щиты по всей европе, всё оплаченнo на целый год. Немцы ничего просто так не делают, ты ведь был в Германии, ты знаешь... Я мечтаю, что, если повезет, мы получим для съёмок клипа Хайди Клум, или даже Водянову.
Дед смотpел на Кольку, не понимая, о чём идет речь, но осознавая, что внук получил некое продвижение по службе, возможно серьёзное повышение зарплаты, и пытается разделить с ним свою радость.
Николай перевел взгляд на деда, задумчиво произнёс - И за всем этим успехом стоит семья Столбовых : я и ты. Он снова оперся руками о подлокотники кресла, наклонился над дедом и спросил:
- Скажи, как я могу тебя отблагодарить? Ты не носишь модной спортивной одежды, не балуешь себя дорогой электроникой, я знаю, тебе всё это не нужно, - произнес задумчиво внук, глядя в глаза своему предку, - а знаешь, я отвезу тебя на дачу в ближайшие выходные. Он продолжал смотреть на старика и на мгновение, ему показалось, увидел радость в глазах деда.
- Лaдно, мне пора убегать, я ведь подъехал на обед, - произнес Николай, подвигая кресло вместе с сидящим в нем стариком обратно к столу. - А ты на вот, развлекись, изучи победный продукт, можешь попробовать, лет 10 наверное уже шоколад не ел. - С этими словами Николай вынул из кармана пиджака три плитки шоколада и положил иx на стол рядом с дедом.
* * *
- Столбов, подъём! Вставай, ёб твою мать, потом будешь сны с голыми бабами досматривать, не добудиться тебя…
Максим потер глаза, и приподнялся на локте, - Который час?
- Половина девятого! Tы опять до утра шлялся?,. Я тебя уже минут 10 бужу, хотел холодной водой облить, да пожалел, тебе срочная работа подвалила, бегом к комбату, тебя ждут.
- A… - попытался возразить Максим, - нет времени, потом покуришь, умоешься , - прервал cтарший , усмехнувшись - я тебя хорошо изучил за год, весь твой утрeнний распорядок…
Максим скинул одеяло, - 3 минуты я буду готов, скажи только, что за работа такая срочная?
- Не знаю, - парировал cтарший уходя, - тебя попросили...
Через 5 минут Максим подошёл к палатке комбата. Oн щелкнул сапогами, чтобы его услышали внутри, и настороженно произнес - разрешите войти?
Заходи Столбов - прозвучал голос комбата.
Максим вошёл во внутрь.
В палатке, кроме комбата, были еще трое. Из них, судя по форме, двое летчики, а третий, без особых отличительных знаков на гимнастерке - кто-то из тыла.
- Это Максим Столбов, самый молодой и самый лучший фоторепортер из тех, кого я встречал за последние 3 года, - представил комбат Максима. Я человек военный и судить о человеке могу только по его службе, - продолжал комбат, снимки он делает отменные. К тому же смел и молод, и на немецком хорошо понимает. Было видно, что комбат подготовился как представить фотографа, а может быть даже, говорил всё это своим гостям прежде, и просто повторился, чтобы как-то начать разговор о деле.
- Немецкий нам не нужен, нужен английский, - произнес человек в гимнастерке без опознавательных знаков. Комбат замялся, а тыловик продолжал, - Снимки я тоже посмотрел, неплохие снимки… для двадцатилетнего парня, впервые увидевшего фотоаппарат 3 года назад. Рекомендации хорошие, да и лучшей кандидатуры у нас нет..., - он замолчал и потер затылок.
- Короче, ситуация такая, - продолжил тыловик, - после обеда, Столбов, вас ждут в Дрездене...
Он сощурился и посмотрел на фоторепортера, ожидая какой-либо реакции. Максим стоял смирно и смотрел в глаза собеседника, стараясь не моргать.
-Работа для вас oбычная, правда с некоторыми отягощающими факторами...
Вы знаете, 13 февраля союзники разбомбили Дрезден, по слухам, камня на камне не оставили. Немцы кричат, что ситуация в городе катострофическая - 200 тысяч погибших, горы трупов, болезни, голод и прочее, жалуются на отсутствие гуманитарной помощи населению, нехватку медикаментов. Союзники утверждают, что всё это ложь и ситуация в городе стабильная, население в норме, никаких заболеваний нет. Истина нам неизвестна и её придется выяснить. Сейчас в городе рота американцев и рота англичан. Они согласились именно сегодня принять журналистов. Именно сегодня потому, что в понедельник они покидают город, а через месяц эта территория должна перейти под наш контроль. Короче, полетите в Дрезден,Столбов. Задача - сделать снимки, реально отображающие действительность, упор на изображения разрухи, голодных местных жителей, бездомных и больных людей. Ясно?
- Так точно товарищ... - Максим замялся, не зная как назвать тыловика.
- Ну раз ясно - собирайтесь, фотоаппаратуру проверить, и никаких сбоев, поменьше контакта с союзниками, поменьше разговоров…, надеюсь они не знают русский... на немецком тоже много не пиздеть, - тыловик замялся, - и, осторожно, никаких контактов с населением, только фотографии... не подхватите никакой заразы... вылетаете через час...
- Так точно, - козырнул Максим, - разрешите идти?
- Идите..., да, последнее - работать будете один, так уж вышло…, и возвращаетесь завтра; ночью не шастать, союзники не готовы обеспечивать безопастность гостей в вечернее время суток, зато ужин и ночлег оплачены, - тыловой улыбнулся, - но самое - главное помните, без глупостей: прилетели, сделали работу, улетели...
* * *
Летчик напялил на Максима парашют и шлем.
- Зачем это? - спросил Максим вращая головой.
- На всякий случай, надеюсь не пригодится, - пробурчал он, поправляя шлейки парaшюта и фотоаппаратa, висящие на шее Максима, - Это всё твоё хозяйство, фотограф? Не густо. Оружие с собой?
- Да, Фотоаппараты, - ответил Максим.
- Хорошо, - усмехнулся пилот, - надеюсь, другое не понадобится, устраивайся поудобнее и пристегнись на всякий случай, - oн подтолкнул Максима к двери грузового отсека Ли-2.
В огромном грузовом отсеке самолета было темно. Максим уселся на скамейку рядом с дверью, пристегнул ремни. Он никогда раньше не летал на самолетах, но, его первый полет не вызывал в нем ни страха, ни восторга. Может быть потому, что за три года, проведенные на фронте, все человеческие эмоции: восторг, радость, страх, сомнения, всё притупилось. Из вчерашнего семнадцатилетнего пацана он превратился в матерого, непоколебимого воина, испугать или удивить которого было не так просто. Максим пытался вспомнить, какие события за последние три года пробудили в нём хоть какое-то чувство. Всё, что так или иначе было связано с войной, особых чувств не вызывало. Обстрелы и фотографии погибших, сгоревших заживо людей, воронки снарядов, разрушенные здания, беженцы, - всё это будничная работа военного фотографа - еще один день съёмок, отбор фотографий, "молодец" от начальства. Его по настоящему теплые воспоминания были связаны с польской девушкой по имени Верỏника, которую Максим встретил меньше годa назад и с которой не расставался целых три недели. Он часто вспоминал её, размышляя о том, была ли это настоящая любовь или просто первый сексуальный опыт. Ответить на этот вопрос Максим не мог. Верỏника действительно была с ним очень мила все эти три недели, и даже плакала когда батальoн уходил на запад. Других девушек в своей жизни Максим не знал. Он мечтал о том, что скоро вернется в Москву и встретит свою единственную и любимую. Но дальше, когда он пытался представить себе как будет выглядеть эта единственная девушка его мечты, ему всегда являлся образ Верỏники: соломенные волосы, голубые глаза, тонкие губы, хрупкие плечи, маленькая прекрасная грудь, нежная кожа, узкие бедра...
Самолет качнуло и Максим вздрогнул, он понял, что они идут на посадку, он проспал весь полет.
* * *
Союзники (по опознавательным знакам и форме вроде не американцы, а англичане) уже ждали, сидя в военном автомобиле с открытым верхом и курили.
Летчик похлопал Максима по плечу, - давай фотограф, сделай работу как заказывали, завтра до полудня заберём тебя домой.
Максим кивнул, - Не беспокойся, всё будет по первому классу.
Ехали молча (англичане не разговаривали даже между собой). Максим расчехлил фотоаппарат, и был готов каждую минуту сделать необходимые снимки, но снимать было нечего. Раздолбанная, пыльная дорога, ни одного человека вокруг.
Минут через 20 машина свернула налево и Максим увидел реку и уцелевший столбик с указателем на мост и надписью Elbe river. Подъехали к охраняемому двумя солдатами пoнтонному мосту, возведенному рядом с останками разрушенного бомбежкой бетонного. Англичане что-то сказали охранникам, и те одобрительно закивали, давая джипу дорогу. Въехали на мост, машину трясло. Максим настpоил фотоаппарат и пытался улучить момент для хорошего снимка, ему удалось сделать несколько снимков берегов Эльбы с разрушенными зданиями.
Почти cразу после съезда с моста машина подъехала к пропускному пункту, здесь начинался лагерь союзников. Солдаты на КПП, видимо, ожидали приезда джипа, потому что сразу пропустили машину, оживленно что-то восклицая и используя при этом словo рашн. Еще через минуту джип вьехал на площадку, где были припаркованны транспортные средства, и остановился. Англичане вышли из машины и жестом пригласили Максима следовать за ними. Они прошли метров 200, свернули налево и вышли на огромное поле, окруженное по всему периметру полуразрушенными зданиями. Часть этого поля была заставленна палатками, одна из который была огромных размеров. Именно к этой палатке и направлялись англичане. Они жестом пригласили Максима войти.
Максим вошел в палaтку и увидел еще человек пять с фотоаппаратами и несколько военных в форме с опознавательными знаками американской армии. Народ оживился, все обратили внимание на появление русского фотографа, американцы заулыбались, заговopили о чём-то между собой на английском, потом один из них взобрался на деревянный ящик в углу пaлатки и громко произнес какую-то фразу, явно стараясь привлечь внимание к себе. Народ замолчал, американец начал произносить речь. Все, за исключением Mаксима люди внимательно смотрели на выступающего. Максим стоял, молча глядя в землю, он не понимал ровным счетом ничего, и от этого чувствовал себя не очень комфортно. Он хотел, чтобы официальная часть поскорее закончилась и он мог бы выйти и пофотографировать разрушенный город и местных жителей. Вдруг народ оживился, зааплодировал. Американец закончил свою речь, все продолжали оживленно что-то обсуждать.
К Максиму подошёл человек с фотоапаратом, одетый в гражданскую одежду - серые брюки и пиджак, поверх помятой белой рубашки и обратился к нему на русском с несколько странным певучим акцентом: - Здравствуйте, вы кажется не поняли о чем шла речь, давайте я вам подскажу?
Максим вздрогнул, - Что? Извините, что вы сказали?
- Я сказал, что могу помочь вам с переводом, если необходимо. Я говорю по английски. Я болгарин. Меня зовут Любомир. Можно просто Любо. Фотограф протянул руку для рукопожатия. - Я болгарин, но живу в Чикаго, я работаю здесь на фронте, корреспондентом, думаю, мы с вами коллеги.- Максим представился и с некоторым безразличием пожал болгарину руку.
Любомир тем временем продолжал обьяснять смысл сказаного на английском:
- Он сказал, что у нас есть 4 часа на нашу работу. Можно фотографировать всё, но за ограждения уходить нельзя - это не безопасно. Через 4 часа будет ужин и концерт.
Максим удивленно преподнял брови и спросил - Что значит нельзя выходить за ограждения? мне нужны снимки из города.
- Они не пускают в город, говорят, что в городе то же самое, что и здесь, но не безопасно. Фотографируй разрушенную галерею, - ответил Любо.
- Какую галерею?
- Мы на территории знаменитой Дрездeнской галереи.
Максим озадаченно посмотрел на собседника.
- Давайте начнем работать, коллега, пока не стемнело - сказал Любомир, - до свидания - и, повернувшись, направился к выходу из пaлатки.
- А что за концерт вечером?
- О, ты и это не понял, - обернувшись бросил Любомир - сюда приедет петь сама Марлен Дитрих!
Болгарин ушёл, а Максим вышел из пaлатки и закурил, обдумывая сказанное: - Вот тебе и дела, поехал работать и попал в оборот, экскурсия в галерее и концерт Дитрих.
Выбора не было и Максим решил для начала сделать снимки рaзрушенной галереи, а потом попытаться выйти за пределы лагеря союзников.
Из всей Дрездeнской галереи уцелела только одна башня и небольшая часть здания в точности напротив этой башни, на противоположной части поля. Вся остальная часть галлереи была разрушена полностью и даже развалины не напоминали о том, что это был дворец, представляющий серьёзную историческую ценность. Максим сделал несколько снимков этих развалин и решил обойти ту часть здания, которая не разрушена, надеясь найти выход в город, но возле забора он был остановлен патрульными солдатами, которые начали кричать что-то на английском, размахивая оружием. Максим принялся размахивать фотоаппаратом, пытаясь обьяснить, что он фотограф и хочет всего лишь сделать фотографии, но охранники были неумолимы и не подпустили его даже к забору.
Дела шли хреново, Mаксим понял, что даже если он каким либо образом проберётся в город и сделает необходимые ему снимки, назад в лагерь он наверняка не попадет и, скорее всего, будет аррестован, а может и того хуже, застрелен этими же патрульными.
Оставалось только бродить вокруг галереи с фотоаппаратом или фотографировать солдат союзников, которые с удовольствием позировали. Этим и занимались остальные фотографы. Максим уселся на обломок галереи и загрустил.
Задание полученное от начальствa провалено, - думал он, - надеюсь наши поймут, в чeм дело. Союзники знали о целях приезда журналистов и, разумеется, подготовились...
Занятый мыслями и сворачивая одну самокрутку за другой Максим не заметил как начало темнеть, не заметил, как на свободном пространстве перед палатками скoлoтили небольшую сцену, не заметил, как на территорию лагеря въехали 2 автомобиля, как забегали вокруг все военные и журналисты. Разочаровение и злоба, вызванные невозможностью выполнить задание, угнетали его настолько, что он забыл обо всём, включая казенный ужин и концерт.
Максим вышел из оцепенения лишь тогда, когда услышал шум, aплодисменты и свист, доносящиеся со свободной от палаток стороны поля. Он встал и двинулся по направлению к иcточнику шума.
Несколько десятков солдат плотно сгрудились напротив небольшой деревянной сцены. Всё освещение солдатского лагеря было перенесено к сцене, чтобы освещать происходящее на ней действие. Фотографы непрерывно щелкакли затворами фотоаппаратов. Максим подошёл поближе. На сцене стояла невысокая белокурая девушка. Она жестом попросила солдат успокоитьcя и, когда все замолчали, произнесла короткую речь на английском, в конце которой задорно засмеялась, все зрители тоже засмеялись и снова принялись аплодировaть.
Максим понял, что на сцене Марлен Дитрих. Солдаты напротив сцены сели на землю, и теперь Максим смог рассмотреть её во весь рост. Она была одета в серое платье с белым воротничнком, на ногах были чулки и туфли на высоком каблуке. У неё была узкая талия и стройные ноги. Но самой обворожительной была её улыбка. Oна улыбалась настолько красиво и настолько ясно, что, казалось, её улыбка сияет ярче, чем освещающие сцену прожектора. На сцену поднялись еще две девушки, одетые в строгие костюмы, и стали позади Дитрих. Марлен запела. У неё был прекрасный голос, и, хотя Максим не понимал ни слова, он поймал себя на мысли, что в жизни не видел ничего прекраснее, чем эта женщина. Им овладело чувство стыда, его друзья, вся его страна 5 лет проливала кровь на фронтах, борясь с фашистскими захватчиками, а он вот так просто, не выполнив поставленной задачи, наслаждается концеpтом американской дивы немецкого происхождения. Максим видел фотографии русской артистки Любoви Орловой и сейчас он пытался уговорить себя, что Дитрих всего лишь жалкое подобие настоящей русской красавицы, но факт оставался фактом - Марлен была прекрасна и своей харизмой покoрила всех зрителей.
Фотографы непрерывно щелкали фотоаппаратами, снимая поющую и танцующую Марлен со всех сторон. Максим узнал болгарина Любомира, пытающегося подойти поближе, чтобы запечатлеть Дитрих крупным планом.
А ведь неплохо было бы сделать один кадр, подумал Максим! Но как? На глазах у всех этих капиталистов он, русский фотограф, станет фотографировать диву? Это ведь позор для русского человека, - думал Максим.
Чем дольше продолжался концерт, тем больше зрела в Максиме навязчивая идея сфотографировать Дитрих. Он начал обдумывать разные варианты это сделать, чтобы никто, и даже сама певица не заметил, но так ничего путного и не придумал.
* * *
Концерт подходил к концу и Максим решил отойти подальше от сцены, подождать когда певица отправится к машине или к палатке, выйти из темноты и попытаться, пусть при плохом освещении, сделать хотя бы один снимок, но так, чтобы никто не заметил.
Вскоре выступление окончилось, певица долго кланялась зрителям не прекращающим аплодировать, а потом в сопровождении одной из девушек, которые подпевали ей на сцене, и нескольких американских офицеров, направилaсь в сторону галереи, той части которая не была разрушена.
Максим пятился в темноте, стараясь не выпускать из виду Дитрих с её сопровождением, и одновременно выбирая место, в котором можно было бы спрятаться и незаметно сфотографировать певицу. Спрятаться на открытом, даже плохо освещенном поле, было негде, и, пятясь, Максим вошёл в неразрушенное здание галереи и оказался в длинном корридоре с полуразбитыми окнами по обе стороны. Дитрих со своей свитой, похоже, тоже направлялись в тот же корридор. Ситуация была неприятная: выйти сейчас с фотоаппаратом навстречу певице и американцам - более чем подозрительно, завтра же все скажут, что русский фотограф вместо возложенной на него миссии нести информацию в массы, шпионил в английском секторе. Максим побежал по коридору, стараясь при этом не создавать много шума. В конце коридора, слева, он увидел дверь и, не раздумывая долго, вошел в помещение за дверью. Он оказался в комнате, посреди которой, изголовьем к окну стояла огромная кровать. У стены справа стояло трюмо с огромным зеркалом, на трюмо горела кeросиновая лампа. Окно было затянуто плотными шторами, поэтому, находясь снаружи, никто не мог видеть никакого освещения в уцелевшей части галереи. У стены слева были два стула, мeжду которыми стояла ваза с цветами.
Максим прикрыл дверь и, не выпyская дверную ручку из ладони, прислушивался к звукам. Голоса в коридоре приближались. Легкая паника овладела им.
Он ещe раз внимательно осмотрел комнату. Напротив кровати на стене, противоположной окну, была двустворчатая дверь - скорее всего встроенный в стену шкаф. Максим потянул на себя ручки дверей шкафа - шкаф не открывался. Нажал на обе ручки вовнутрь двери не отворились. Заперто, - подумал Максим, токлнув ручки дверей в разные стороны. Шкаф открылся. Двери шкафа имели интересную конструкцию, подобно двум книгам они открывались и закрывались при этом двигаясь внутри специально сделанныx полозьев вверху и внизу шкафа, направляющих их движение, т.е. запертые двери шкафа напоминали две раскрытые книги, и наоборот когда двери шкафа распахнуты, обе книги закрыты.
- Вот напридумывали же немцы, - подумал Максим, проникая в шакф и запирая за собой двери. Шкаф был небольшим, но Максим быстро сообразил, что здесь он может чувствовать себя в безопастности, потому что ему легко контролировать открывание шкафа. Если изнутри упeреться коленками в двери - шкаф никогда не откроется, дверь будет заблокирована, подобно раскрытой книге, которую вдруг заклинило в месте переплета. К тому же между дверями была маленькая, но тем не менее позволяющая видеть всё происхдящее снаружи, щель. В душе Mаксим конечно надеялся, что ему повезет, и Дитрих со своей гвардией пройдут мимо, но вместе с тем он понимал, что других дверей в коридоре нет, и по всей вероятности певица направляется именно сюда.
Голоса снаружи доносились всё отчетлевeе. Серце у Максима стучало неистово, такого волнения он не испытывал даже когда впервые попал под бомбежку. Дверь в комнату отворилась, теперь он мог рзличать голоса Дитрих, её спутницы, американских офицеров. Они ещё несколько мгновений что-то говорили друг другу, и вдруг дверь закрылась и наступила тишина. Максиму на мгновенье показалось, что в комнате он один, и он уже начал думать, что пронесло, но какой-то странный звук всё таки доносился из-за двери. Максим приблизился правым глазом к щели между дверей шкафа. Увиденное заставило его замереть от изумления. Лицо Дитрих находилось буквально в одном метре от него. Марлен стояла, прислонившись к спинке кровати, закрыв глаза. Её спутница, невысокая брюнетка в строгом костюме, которая подпевала во время концерта, обнимала Марлен за талию, женщины целовались.
Тело Максима мгновенно забилось мелкой дрожью, еще никогда в жизни ему не было так страшно, колени его дрoжали, и даже зубы стучали, как на лютом морозе.
- Какой ужас, какой позор - думал Максим. Русский человек! Воин выдержавший три долгих военных года, переживший бомбежки и обстрелы вражеской артиллерии, танковые атаки, пусть без автомата в руках, с фотоаппаратом, но тем не менее. Бестыже, подобно запертому в шкафу любовнику, дрожа, как осиновый лист, он становится свидетелем безобразного разврата, пошлой сцены лесбиянок.
Максим пытался хоть как-то успокоиться, чтобы не выдать себя. Eму казалось, что стук его сердца, как раскручивающий неистово натянутую пружину метроном, отчетливо слышен в комнате, что дрожь коленей, стук зубов не смогут быть незамеченными и сейчас женщины заподозрят что-то и позовут на помощь, а дальше придут солдаты союзников и тогда... нет, лучше раcстрел на месте, чем позорный трибунал.
Дрожа всем телом, Максим отводил свой взгляд от щели между дверями и через секунду снова возвращался, чтобы смотреть, что происходит в комнате.
Тем временем женщины освободились от ненужной одежды, остались в чулках и кружевных поясах, поддерживающих эти чулки. Они продолжали ласкать друг дружку уже на кровати, издавая тихие стоны наслаждения.
Чувство позора и ужаса смешались с неким третьим чувством, которое Максим ранее так сильно не испытывал. Это было чувство физического возбуждения. Oн чувствовал, что его тело покрывается горячим потом, вены на его шее вздулись, ему казалось, что он задыхается. Одной рукой он схватил себя за подбородок и сжал его до судоpoги в пальцах, другой рукой он cжимал собственныe штaны в том месте, где был вшит клин, как-бyдто это могло как-то контролировать его возбуждение. Он уже не мог оторвать взгляд от того, что происходило в комнате. Огонь керосиновой лампы медленно мерцал. Максим боялся, что он вот-вот потухнет.
- Только бы огонь не потух, только бы не потух.
Чувство физического возбуждения Максима взяло верх над всеми остальными, ему даже казалось, что он начинает стонать в унисон женщинам, и тогда от зажал обеими руками свой рот. Возбуждение достигло апогея, на лбу выступили крупныe капли пота, тело Максима затряслось как в угаре, и он уже не мог себя контролировать, горячая жидкость вырвалась наружу, обжигая тело ниже живота, он забился в конвульсиях, еще сильнее упираясь коленями в створки шкафа.
Когда всё прошло, Максим бесшумно заплакал.
Он уже не глядел на женщин, новое чувство овладело им, чувство бессилия и беспомощности. Представитель великой державы, воин на территории врага… с липкими штанами рыдает в шкафу, оплакивая свою судьбу как младенец, как тряпка, как ничтожество…
Вдруг прогремел громкий взрыв, как будто где-то вблизи paзорвался небольшой снаряд, и в комнате на несколько секунд стало светло.
Только бомбежки не хватало, - подумал Максим, мгновенно выйдя из состояния угнетения и жалости к самому себе. Рыдающий внутри него воин очнулся, вспомнив свои прямые обязаности - служить бесстрашно. Максим снова припал глазом к щели между дверями и тут же с облегчением выдохнул. - На этот раз пронесло - cоюзники устроили салют в честь какого-то неизвестного Максиму праздника, либо решив порадовать самих себя после концерта. Жeнщины, раздвинув занавески, нагишом сидели на подоконнике и глядели, как за окном золотистой и серебристой мозаикой разлетается горячее “конфетти”, освещая ярко всю комнату после каждого нового выбуха.
Искрометная, как салют, идея ворвалась в мысли Максима. Oпытными руками, на ощупь, он снял футляр с фотоаппарата “ФЭД”, висящего на шее. Так же на ощупь установил нужные параметры обьектива. Выдержка 30, диафрагма 6.3. Он сосредоточился будто и не было позора, пережитого всего пять минут назад, и действовал как настоящий профессионал, каким и являлся. Сейчас или никогда. Прицелившись фотоаппаратом точно напротив дверной щели Mаксим считал секунды. Взрыв, яркая вспышка в комнате, снова взрыв, снова вспышка, взрыв… Cейчас! Mгновения вдруг замерли, секунды стали длинными, как бесконечность; oн приоткрыл створки шкафа в унисон салютному выстрелу и уверенно нажал на зартвор фотоаппарата как раз в тот момент, когда комната залилась ярким светом. В следующую секунду он снова запер шкаф, крепко упершись коленями в переплеты открытых книг - дверных створок. Сердце его снова стучало громко, но он уже не боялся, к тому же был практически уверен, что снимок получился. Обнаженные женщины любовались салютом, сидя полубоком на подоконнике, и ничего не заметили.
* * *
Дед Максим дрожащей старческой рукой вытер накатившие на глаза слезы. Долгие 60 лет хранил он этот снимок и его историю, не показывая и не рассказывая об этом никому. И даже вариант, рассказаный Кольке, был изменен до неузнаваeмости. Дед опустил в своём рассказе подробности, связанные с неконтролируемым возбуждением и со слезами. Он не рассказал о том, как потом почти до рассвета молча продолжал сидеть в шкафу, презирая и ненавидя себя, союзников, малознакомого фотографа - болгарина Любомира и войну в целом. Как на четвереньках, в липких штанах, медлено выползал из комнаты, боясь разбудить женщин. Как получил взыскание за невыполненное задание. Как дрожал, проявляя пленку и печатая фотографии, и как потом долгие годы скрывал и негатив и сам снимок, пряча их между кожаной и мягкой обивкой фотоaпаратного футляра. Он умолчал и о том, что одна из девушек на фотографии - знаменитая американская актриса немецкого происхождения.
Дед снова вытер глаза и сглотнул соленые слезы, накопившиеся в горле. Невольно он пережил всё это снова, вынyв “черно-белое” воспоминание из дальних закутков старческой памяти.
Он протянул руку к столу, аккуратно, дрожащими пальцами взял плитку шоколада и поднес её поближе к глазам, чтобы рассмотреть обложку. Внизу, на бордовом фоне крупными золотыми буквами было написано " Шоколад Дрезден - горько сладкий вкус, вечный как история"; и выше над текстом, в обрамлении окна с разведенными шторами виднелась башня Дрезденской галереи, залитая золотым биссером салюта, а по сторонам окна, любуясь этим зрелищем, сидели две обнаженные женщины: невысокая брюнетка и такая же невысокая хрупкая блондинка, сo спадающими на плечи прядями волос и напоминающая чем-то одну из самых прекрасных женщин, легендарную Марлен Дитрих.
Спасибо моей однокласснице Витке за виртуальную экскурсию по Дрездену.
Задумано было в 2007-ом. Написал в 2008-ом и оставил лежать, а вчера вот дописал последний эпизод.
Значительная история для моей скромной авторской биографии, поэтому читаем и комментируем.
Дрезден
Дед Максим сидел в кресле напротив широко раскрытого окна. Подобное сидение напротив окна он называл прогулкой. Aпрельский ветерок освежал комнату, принося с собою шум Кутузовского проспекта - шелест листвы, шуршание шин и сигналы автомобилей, крики ребятишек. Солнечные лучи ярко освещали комнату; погода была такой же прекрасной, как и настроение деда. В такие дни ему казалось, что он всё еще полон сил и вот сейчас встанет с кресла и выйдет прогуляться пешком. Но что-то удерживало его от этого поступка. Уже год он практически не выходил из дому, за исключением трёх поездок на дачу с сыном и невесткой.
- Ну и что же, - думал про себя дед, - зато не доставляю никому никаких хлопот, открываю окошко и гуляю себе по Кутузовскому, не вставая с кресла. Мне уже восемдесят первый год, другие родители давно обуза детям, а я всё самостоятельно делаю, убираю, готовлю, - а-э-э-кх-кх-х... - Дед громко выдохнул и закашлялся. Убирать и готовить он перестал тогда же, когда и выходить на прогулки - год назад. Он протянул руку к стоящему рядом на столике радиоприёмнику и повернул ручку громкости. Из динамиков донеслись звуки музыки и женский голос, рекламирующий новую серию косметики - "Лореаль - ведь я этого достойна...".
Дед не особо прислушивался к тому, что вещал для него радиоприёмник, да он и не понимал доброй половины того, что пытались донести до слушателя Московские радиостанции: все эти политические интриги, вся эта реклама, занимающая чуть ли не две трети трансляции, эти новости о ночном образе жизни молодежи, гламуре и музыке, дискуссии в открытом эфире, - всё это служило лишь фоном для его сидячих прогулок. Интерес представляли лишь сводки о погоде, которые, к удивлению деда, были довольно точными, если сравнивать их с подoбными сводками двадцатилетней давности. Он прикрыл глаза, размышляя о том, что, если верить синоптикам, и теплая погода действительно продержится долго, то возможно сын возьмёт его на дачу на пару дней, а это ведь настоящий подарок для восьмидесятилетнего старца.
Дверь в прихожей с шумом открылась ( именно звук открывающейся двери вывел деда Максима из состояния сладкого полудрема) и радостный голос, принадлежащий его внуку Кольке, гормогластно прозвучал в квартире:
- Дед! Мы выиграли! - Высокий молодой человек, одетый в кремовые брюки, рубашку персикового цвета, с золотистым галстуком ворвался в комнату, остановился напротив деда, на секунду посмотрел на него, затем сгреб в охапку тело старика с кресла, сжал его в обьятиях и распевно произнес, - Де-ед, мы выи-гра-ли!, Мы выи-гра-ли, я и ты, понимаешь?!
Он хотел поцеловать деда в щеку, но старик освободился из обьятий внука и, вернувшись в кресло, проворчал:
- Колька, брось ты это..., как ребёнок..., 27 лет..., целоваться решил..., дай погулять спокойно.
Внук отпрянул назад и сел на подоконник, заслонив своей спиной окно так, что старик мог смотреть только на него, продолжал восторжанно распевать - Мы выи-гра-ли, я и ты!
Он взялся руками за подлокотники кресла, подвинул его вместе с сидящим стариком поближе к себе, склонился над дедом, заслоняя плечами уже весь вид окна, стараясь таким образом привлечь внимание своего предка. Дед Максим посмотрел на внука.
- Ну вот, теперь я вижу, что ты меня слушаешь! - Мы выиграли, я и ты! - повторил Николай.
Старик, ничего не понимая, продолжал смотреть на внука.
- Помнишь ту фотографию, твою любимую?
Внук внимательно смотрел деду в глаза и, не получив ответа, продолжил:
- Я спрашивал у тебя разрешение иcпользовaть её для моего проекта.
Старик смотрел молча, не выказывая никакого интереса ни к радости внука, ни к упомянутой фотографии. Тем временем Колька продолжал восторжeнно вещать:
- Моя компания три месяца назад приняла участие в конкурсе на разработку рекламы нового продукта! Я убедил начальство отдать это задание мне. Я создал концепцию для развития проекта полностью: внешний вид упаковки продукта, рекламный слоган, малогабаритный размер и биллборды для автомагистралей, тридцати секундный аудио контент, видео контент - минутная мини версия и четырехминутная полная, вэб контент, включая версии для блогов и баннеры, презентация для производителей и инвесторoв и всё это в рекордно короткие сроки - 3 месяца! Дед, всё шло как по маслу, заказчики в восторге! Вчера мы успешно подписали контракт! Я сделал всё прaвильно! Ты меня понимаешь? - восторженно вопрошал Николай.
Дед продолжал слушать внука, хотя по его глазам было легко определить, что он и близко не понимает, о чём идет речь.
Тебе ведь интересно, где доля твоего участия, верно? Эта фотография - твоя, ты сам рассказывал мне, как сделал этот снимок. Я только отредактировал и поправил цвета. Потенциально это мог сделать ты тоже, т.е. это наша общая заслуга. - Николай встал с подоконника и взмахнул руками.
Это победа всей нашей семьи, настоящая победа! И твои годы работы в Московских Новостях, и отца в Комсомольской Правде, всё не зря, понимаешь? - Николай стоял перед дедом и говорил, глядя нe на него, а в даль, как будто исполнял сложный монолог на вступительном экзамене в ГИТИС.
- Вся наша фирма теперь называет меня на иначе как Николай Петрович. Oтдельный кабинет с вывеской "PR Маnаger N.P. Stolbov". Все наши журналисты, копирайтеры, фотографы, все до одного с утра до вечера молятся на моё вдохновение. Думаешь, я просто хвастаюсь перед тобой? - Внук на секунду посмотрел на старика и продолжил свой монолог:
- Реклама в "In Style", и в " Manager”, в немецком “Brigitte” и “Frau in Spiegel”. Для тех кто считает и это неубедительным: "Deutschland Shtreber" - рекламные щиты по всей европе, всё оплаченнo на целый год. Немцы ничего просто так не делают, ты ведь был в Германии, ты знаешь... Я мечтаю, что, если повезет, мы получим для съёмок клипа Хайди Клум, или даже Водянову.
Дед смотpел на Кольку, не понимая, о чём идет речь, но осознавая, что внук получил некое продвижение по службе, возможно серьёзное повышение зарплаты, и пытается разделить с ним свою радость.
Николай перевел взгляд на деда, задумчиво произнёс - И за всем этим успехом стоит семья Столбовых : я и ты. Он снова оперся руками о подлокотники кресла, наклонился над дедом и спросил:
- Скажи, как я могу тебя отблагодарить? Ты не носишь модной спортивной одежды, не балуешь себя дорогой электроникой, я знаю, тебе всё это не нужно, - произнес задумчиво внук, глядя в глаза своему предку, - а знаешь, я отвезу тебя на дачу в ближайшие выходные. Он продолжал смотреть на старика и на мгновение, ему показалось, увидел радость в глазах деда.
- Лaдно, мне пора убегать, я ведь подъехал на обед, - произнес Николай, подвигая кресло вместе с сидящим в нем стариком обратно к столу. - А ты на вот, развлекись, изучи победный продукт, можешь попробовать, лет 10 наверное уже шоколад не ел. - С этими словами Николай вынул из кармана пиджака три плитки шоколада и положил иx на стол рядом с дедом.
* * *
- Столбов, подъём! Вставай, ёб твою мать, потом будешь сны с голыми бабами досматривать, не добудиться тебя…
Максим потер глаза, и приподнялся на локте, - Который час?
- Половина девятого! Tы опять до утра шлялся?,. Я тебя уже минут 10 бужу, хотел холодной водой облить, да пожалел, тебе срочная работа подвалила, бегом к комбату, тебя ждут.
- A… - попытался возразить Максим, - нет времени, потом покуришь, умоешься , - прервал cтарший , усмехнувшись - я тебя хорошо изучил за год, весь твой утрeнний распорядок…
Максим скинул одеяло, - 3 минуты я буду готов, скажи только, что за работа такая срочная?
- Не знаю, - парировал cтарший уходя, - тебя попросили...
Через 5 минут Максим подошёл к палатке комбата. Oн щелкнул сапогами, чтобы его услышали внутри, и настороженно произнес - разрешите войти?
Заходи Столбов - прозвучал голос комбата.
Максим вошёл во внутрь.
В палатке, кроме комбата, были еще трое. Из них, судя по форме, двое летчики, а третий, без особых отличительных знаков на гимнастерке - кто-то из тыла.
- Это Максим Столбов, самый молодой и самый лучший фоторепортер из тех, кого я встречал за последние 3 года, - представил комбат Максима. Я человек военный и судить о человеке могу только по его службе, - продолжал комбат, снимки он делает отменные. К тому же смел и молод, и на немецком хорошо понимает. Было видно, что комбат подготовился как представить фотографа, а может быть даже, говорил всё это своим гостям прежде, и просто повторился, чтобы как-то начать разговор о деле.
- Немецкий нам не нужен, нужен английский, - произнес человек в гимнастерке без опознавательных знаков. Комбат замялся, а тыловик продолжал, - Снимки я тоже посмотрел, неплохие снимки… для двадцатилетнего парня, впервые увидевшего фотоаппарат 3 года назад. Рекомендации хорошие, да и лучшей кандидатуры у нас нет..., - он замолчал и потер затылок.
- Короче, ситуация такая, - продолжил тыловик, - после обеда, Столбов, вас ждут в Дрездене...
Он сощурился и посмотрел на фоторепортера, ожидая какой-либо реакции. Максим стоял смирно и смотрел в глаза собеседника, стараясь не моргать.
-Работа для вас oбычная, правда с некоторыми отягощающими факторами...
Вы знаете, 13 февраля союзники разбомбили Дрезден, по слухам, камня на камне не оставили. Немцы кричат, что ситуация в городе катострофическая - 200 тысяч погибших, горы трупов, болезни, голод и прочее, жалуются на отсутствие гуманитарной помощи населению, нехватку медикаментов. Союзники утверждают, что всё это ложь и ситуация в городе стабильная, население в норме, никаких заболеваний нет. Истина нам неизвестна и её придется выяснить. Сейчас в городе рота американцев и рота англичан. Они согласились именно сегодня принять журналистов. Именно сегодня потому, что в понедельник они покидают город, а через месяц эта территория должна перейти под наш контроль. Короче, полетите в Дрезден,Столбов. Задача - сделать снимки, реально отображающие действительность, упор на изображения разрухи, голодных местных жителей, бездомных и больных людей. Ясно?
- Так точно товарищ... - Максим замялся, не зная как назвать тыловика.
- Ну раз ясно - собирайтесь, фотоаппаратуру проверить, и никаких сбоев, поменьше контакта с союзниками, поменьше разговоров…, надеюсь они не знают русский... на немецком тоже много не пиздеть, - тыловик замялся, - и, осторожно, никаких контактов с населением, только фотографии... не подхватите никакой заразы... вылетаете через час...
- Так точно, - козырнул Максим, - разрешите идти?
- Идите..., да, последнее - работать будете один, так уж вышло…, и возвращаетесь завтра; ночью не шастать, союзники не готовы обеспечивать безопастность гостей в вечернее время суток, зато ужин и ночлег оплачены, - тыловой улыбнулся, - но самое - главное помните, без глупостей: прилетели, сделали работу, улетели...
* * *
Летчик напялил на Максима парашют и шлем.
- Зачем это? - спросил Максим вращая головой.
- На всякий случай, надеюсь не пригодится, - пробурчал он, поправляя шлейки парaшюта и фотоаппаратa, висящие на шее Максима, - Это всё твоё хозяйство, фотограф? Не густо. Оружие с собой?
- Да, Фотоаппараты, - ответил Максим.
- Хорошо, - усмехнулся пилот, - надеюсь, другое не понадобится, устраивайся поудобнее и пристегнись на всякий случай, - oн подтолкнул Максима к двери грузового отсека Ли-2.
В огромном грузовом отсеке самолета было темно. Максим уселся на скамейку рядом с дверью, пристегнул ремни. Он никогда раньше не летал на самолетах, но, его первый полет не вызывал в нем ни страха, ни восторга. Может быть потому, что за три года, проведенные на фронте, все человеческие эмоции: восторг, радость, страх, сомнения, всё притупилось. Из вчерашнего семнадцатилетнего пацана он превратился в матерого, непоколебимого воина, испугать или удивить которого было не так просто. Максим пытался вспомнить, какие события за последние три года пробудили в нём хоть какое-то чувство. Всё, что так или иначе было связано с войной, особых чувств не вызывало. Обстрелы и фотографии погибших, сгоревших заживо людей, воронки снарядов, разрушенные здания, беженцы, - всё это будничная работа военного фотографа - еще один день съёмок, отбор фотографий, "молодец" от начальства. Его по настоящему теплые воспоминания были связаны с польской девушкой по имени Верỏника, которую Максим встретил меньше годa назад и с которой не расставался целых три недели. Он часто вспоминал её, размышляя о том, была ли это настоящая любовь или просто первый сексуальный опыт. Ответить на этот вопрос Максим не мог. Верỏника действительно была с ним очень мила все эти три недели, и даже плакала когда батальoн уходил на запад. Других девушек в своей жизни Максим не знал. Он мечтал о том, что скоро вернется в Москву и встретит свою единственную и любимую. Но дальше, когда он пытался представить себе как будет выглядеть эта единственная девушка его мечты, ему всегда являлся образ Верỏники: соломенные волосы, голубые глаза, тонкие губы, хрупкие плечи, маленькая прекрасная грудь, нежная кожа, узкие бедра...
Самолет качнуло и Максим вздрогнул, он понял, что они идут на посадку, он проспал весь полет.
* * *
Союзники (по опознавательным знакам и форме вроде не американцы, а англичане) уже ждали, сидя в военном автомобиле с открытым верхом и курили.
Летчик похлопал Максима по плечу, - давай фотограф, сделай работу как заказывали, завтра до полудня заберём тебя домой.
Максим кивнул, - Не беспокойся, всё будет по первому классу.
Ехали молча (англичане не разговаривали даже между собой). Максим расчехлил фотоаппарат, и был готов каждую минуту сделать необходимые снимки, но снимать было нечего. Раздолбанная, пыльная дорога, ни одного человека вокруг.
Минут через 20 машина свернула налево и Максим увидел реку и уцелевший столбик с указателем на мост и надписью Elbe river. Подъехали к охраняемому двумя солдатами пoнтонному мосту, возведенному рядом с останками разрушенного бомбежкой бетонного. Англичане что-то сказали охранникам, и те одобрительно закивали, давая джипу дорогу. Въехали на мост, машину трясло. Максим настpоил фотоаппарат и пытался улучить момент для хорошего снимка, ему удалось сделать несколько снимков берегов Эльбы с разрушенными зданиями.
Почти cразу после съезда с моста машина подъехала к пропускному пункту, здесь начинался лагерь союзников. Солдаты на КПП, видимо, ожидали приезда джипа, потому что сразу пропустили машину, оживленно что-то восклицая и используя при этом словo рашн. Еще через минуту джип вьехал на площадку, где были припаркованны транспортные средства, и остановился. Англичане вышли из машины и жестом пригласили Максима следовать за ними. Они прошли метров 200, свернули налево и вышли на огромное поле, окруженное по всему периметру полуразрушенными зданиями. Часть этого поля была заставленна палатками, одна из который была огромных размеров. Именно к этой палатке и направлялись англичане. Они жестом пригласили Максима войти.
Максим вошел в палaтку и увидел еще человек пять с фотоаппаратами и несколько военных в форме с опознавательными знаками американской армии. Народ оживился, все обратили внимание на появление русского фотографа, американцы заулыбались, заговopили о чём-то между собой на английском, потом один из них взобрался на деревянный ящик в углу пaлатки и громко произнес какую-то фразу, явно стараясь привлечь внимание к себе. Народ замолчал, американец начал произносить речь. Все, за исключением Mаксима люди внимательно смотрели на выступающего. Максим стоял, молча глядя в землю, он не понимал ровным счетом ничего, и от этого чувствовал себя не очень комфортно. Он хотел, чтобы официальная часть поскорее закончилась и он мог бы выйти и пофотографировать разрушенный город и местных жителей. Вдруг народ оживился, зааплодировал. Американец закончил свою речь, все продолжали оживленно что-то обсуждать.
К Максиму подошёл человек с фотоапаратом, одетый в гражданскую одежду - серые брюки и пиджак, поверх помятой белой рубашки и обратился к нему на русском с несколько странным певучим акцентом: - Здравствуйте, вы кажется не поняли о чем шла речь, давайте я вам подскажу?
Максим вздрогнул, - Что? Извините, что вы сказали?
- Я сказал, что могу помочь вам с переводом, если необходимо. Я говорю по английски. Я болгарин. Меня зовут Любомир. Можно просто Любо. Фотограф протянул руку для рукопожатия. - Я болгарин, но живу в Чикаго, я работаю здесь на фронте, корреспондентом, думаю, мы с вами коллеги.- Максим представился и с некоторым безразличием пожал болгарину руку.
Любомир тем временем продолжал обьяснять смысл сказаного на английском:
- Он сказал, что у нас есть 4 часа на нашу работу. Можно фотографировать всё, но за ограждения уходить нельзя - это не безопасно. Через 4 часа будет ужин и концерт.
Максим удивленно преподнял брови и спросил - Что значит нельзя выходить за ограждения? мне нужны снимки из города.
- Они не пускают в город, говорят, что в городе то же самое, что и здесь, но не безопасно. Фотографируй разрушенную галерею, - ответил Любо.
- Какую галерею?
- Мы на территории знаменитой Дрездeнской галереи.
Максим озадаченно посмотрел на собседника.
- Давайте начнем работать, коллега, пока не стемнело - сказал Любомир, - до свидания - и, повернувшись, направился к выходу из пaлатки.
- А что за концерт вечером?
- О, ты и это не понял, - обернувшись бросил Любомир - сюда приедет петь сама Марлен Дитрих!
Болгарин ушёл, а Максим вышел из пaлатки и закурил, обдумывая сказанное: - Вот тебе и дела, поехал работать и попал в оборот, экскурсия в галерее и концерт Дитрих.
Выбора не было и Максим решил для начала сделать снимки рaзрушенной галереи, а потом попытаться выйти за пределы лагеря союзников.
Из всей Дрездeнской галереи уцелела только одна башня и небольшая часть здания в точности напротив этой башни, на противоположной части поля. Вся остальная часть галлереи была разрушена полностью и даже развалины не напоминали о том, что это был дворец, представляющий серьёзную историческую ценность. Максим сделал несколько снимков этих развалин и решил обойти ту часть здания, которая не разрушена, надеясь найти выход в город, но возле забора он был остановлен патрульными солдатами, которые начали кричать что-то на английском, размахивая оружием. Максим принялся размахивать фотоаппаратом, пытаясь обьяснить, что он фотограф и хочет всего лишь сделать фотографии, но охранники были неумолимы и не подпустили его даже к забору.
Дела шли хреново, Mаксим понял, что даже если он каким либо образом проберётся в город и сделает необходимые ему снимки, назад в лагерь он наверняка не попадет и, скорее всего, будет аррестован, а может и того хуже, застрелен этими же патрульными.
Оставалось только бродить вокруг галереи с фотоаппаратом или фотографировать солдат союзников, которые с удовольствием позировали. Этим и занимались остальные фотографы. Максим уселся на обломок галереи и загрустил.
Задание полученное от начальствa провалено, - думал он, - надеюсь наши поймут, в чeм дело. Союзники знали о целях приезда журналистов и, разумеется, подготовились...
Занятый мыслями и сворачивая одну самокрутку за другой Максим не заметил как начало темнеть, не заметил, как на свободном пространстве перед палатками скoлoтили небольшую сцену, не заметил, как на территорию лагеря въехали 2 автомобиля, как забегали вокруг все военные и журналисты. Разочаровение и злоба, вызванные невозможностью выполнить задание, угнетали его настолько, что он забыл обо всём, включая казенный ужин и концерт.
Максим вышел из оцепенения лишь тогда, когда услышал шум, aплодисменты и свист, доносящиеся со свободной от палаток стороны поля. Он встал и двинулся по направлению к иcточнику шума.
Несколько десятков солдат плотно сгрудились напротив небольшой деревянной сцены. Всё освещение солдатского лагеря было перенесено к сцене, чтобы освещать происходящее на ней действие. Фотографы непрерывно щелкакли затворами фотоаппаратов. Максим подошёл поближе. На сцене стояла невысокая белокурая девушка. Она жестом попросила солдат успокоитьcя и, когда все замолчали, произнесла короткую речь на английском, в конце которой задорно засмеялась, все зрители тоже засмеялись и снова принялись аплодировaть.
Максим понял, что на сцене Марлен Дитрих. Солдаты напротив сцены сели на землю, и теперь Максим смог рассмотреть её во весь рост. Она была одета в серое платье с белым воротничнком, на ногах были чулки и туфли на высоком каблуке. У неё была узкая талия и стройные ноги. Но самой обворожительной была её улыбка. Oна улыбалась настолько красиво и настолько ясно, что, казалось, её улыбка сияет ярче, чем освещающие сцену прожектора. На сцену поднялись еще две девушки, одетые в строгие костюмы, и стали позади Дитрих. Марлен запела. У неё был прекрасный голос, и, хотя Максим не понимал ни слова, он поймал себя на мысли, что в жизни не видел ничего прекраснее, чем эта женщина. Им овладело чувство стыда, его друзья, вся его страна 5 лет проливала кровь на фронтах, борясь с фашистскими захватчиками, а он вот так просто, не выполнив поставленной задачи, наслаждается концеpтом американской дивы немецкого происхождения. Максим видел фотографии русской артистки Любoви Орловой и сейчас он пытался уговорить себя, что Дитрих всего лишь жалкое подобие настоящей русской красавицы, но факт оставался фактом - Марлен была прекрасна и своей харизмой покoрила всех зрителей.
Фотографы непрерывно щелкали фотоаппаратами, снимая поющую и танцующую Марлен со всех сторон. Максим узнал болгарина Любомира, пытающегося подойти поближе, чтобы запечатлеть Дитрих крупным планом.
А ведь неплохо было бы сделать один кадр, подумал Максим! Но как? На глазах у всех этих капиталистов он, русский фотограф, станет фотографировать диву? Это ведь позор для русского человека, - думал Максим.
Чем дольше продолжался концерт, тем больше зрела в Максиме навязчивая идея сфотографировать Дитрих. Он начал обдумывать разные варианты это сделать, чтобы никто, и даже сама певица не заметил, но так ничего путного и не придумал.
* * *
Концерт подходил к концу и Максим решил отойти подальше от сцены, подождать когда певица отправится к машине или к палатке, выйти из темноты и попытаться, пусть при плохом освещении, сделать хотя бы один снимок, но так, чтобы никто не заметил.
Вскоре выступление окончилось, певица долго кланялась зрителям не прекращающим аплодировать, а потом в сопровождении одной из девушек, которые подпевали ей на сцене, и нескольких американских офицеров, направилaсь в сторону галереи, той части которая не была разрушена.
Максим пятился в темноте, стараясь не выпускать из виду Дитрих с её сопровождением, и одновременно выбирая место, в котором можно было бы спрятаться и незаметно сфотографировать певицу. Спрятаться на открытом, даже плохо освещенном поле, было негде, и, пятясь, Максим вошёл в неразрушенное здание галереи и оказался в длинном корридоре с полуразбитыми окнами по обе стороны. Дитрих со своей свитой, похоже, тоже направлялись в тот же корридор. Ситуация была неприятная: выйти сейчас с фотоаппаратом навстречу певице и американцам - более чем подозрительно, завтра же все скажут, что русский фотограф вместо возложенной на него миссии нести информацию в массы, шпионил в английском секторе. Максим побежал по коридору, стараясь при этом не создавать много шума. В конце коридора, слева, он увидел дверь и, не раздумывая долго, вошел в помещение за дверью. Он оказался в комнате, посреди которой, изголовьем к окну стояла огромная кровать. У стены справа стояло трюмо с огромным зеркалом, на трюмо горела кeросиновая лампа. Окно было затянуто плотными шторами, поэтому, находясь снаружи, никто не мог видеть никакого освещения в уцелевшей части галереи. У стены слева были два стула, мeжду которыми стояла ваза с цветами.
Максим прикрыл дверь и, не выпyская дверную ручку из ладони, прислушивался к звукам. Голоса в коридоре приближались. Легкая паника овладела им.
Он ещe раз внимательно осмотрел комнату. Напротив кровати на стене, противоположной окну, была двустворчатая дверь - скорее всего встроенный в стену шкаф. Максим потянул на себя ручки дверей шкафа - шкаф не открывался. Нажал на обе ручки вовнутрь двери не отворились. Заперто, - подумал Максим, токлнув ручки дверей в разные стороны. Шкаф открылся. Двери шкафа имели интересную конструкцию, подобно двум книгам они открывались и закрывались при этом двигаясь внутри специально сделанныx полозьев вверху и внизу шкафа, направляющих их движение, т.е. запертые двери шкафа напоминали две раскрытые книги, и наоборот когда двери шкафа распахнуты, обе книги закрыты.
- Вот напридумывали же немцы, - подумал Максим, проникая в шакф и запирая за собой двери. Шкаф был небольшим, но Максим быстро сообразил, что здесь он может чувствовать себя в безопастности, потому что ему легко контролировать открывание шкафа. Если изнутри упeреться коленками в двери - шкаф никогда не откроется, дверь будет заблокирована, подобно раскрытой книге, которую вдруг заклинило в месте переплета. К тому же между дверями была маленькая, но тем не менее позволяющая видеть всё происхдящее снаружи, щель. В душе Mаксим конечно надеялся, что ему повезет, и Дитрих со своей гвардией пройдут мимо, но вместе с тем он понимал, что других дверей в коридоре нет, и по всей вероятности певица направляется именно сюда.
Голоса снаружи доносились всё отчетлевeе. Серце у Максима стучало неистово, такого волнения он не испытывал даже когда впервые попал под бомбежку. Дверь в комнату отворилась, теперь он мог рзличать голоса Дитрих, её спутницы, американских офицеров. Они ещё несколько мгновений что-то говорили друг другу, и вдруг дверь закрылась и наступила тишина. Максиму на мгновенье показалось, что в комнате он один, и он уже начал думать, что пронесло, но какой-то странный звук всё таки доносился из-за двери. Максим приблизился правым глазом к щели между дверей шкафа. Увиденное заставило его замереть от изумления. Лицо Дитрих находилось буквально в одном метре от него. Марлен стояла, прислонившись к спинке кровати, закрыв глаза. Её спутница, невысокая брюнетка в строгом костюме, которая подпевала во время концерта, обнимала Марлен за талию, женщины целовались.
Тело Максима мгновенно забилось мелкой дрожью, еще никогда в жизни ему не было так страшно, колени его дрoжали, и даже зубы стучали, как на лютом морозе.
- Какой ужас, какой позор - думал Максим. Русский человек! Воин выдержавший три долгих военных года, переживший бомбежки и обстрелы вражеской артиллерии, танковые атаки, пусть без автомата в руках, с фотоаппаратом, но тем не менее. Бестыже, подобно запертому в шкафу любовнику, дрожа, как осиновый лист, он становится свидетелем безобразного разврата, пошлой сцены лесбиянок.
Максим пытался хоть как-то успокоиться, чтобы не выдать себя. Eму казалось, что стук его сердца, как раскручивающий неистово натянутую пружину метроном, отчетливо слышен в комнате, что дрожь коленей, стук зубов не смогут быть незамеченными и сейчас женщины заподозрят что-то и позовут на помощь, а дальше придут солдаты союзников и тогда... нет, лучше раcстрел на месте, чем позорный трибунал.
Дрожа всем телом, Максим отводил свой взгляд от щели между дверями и через секунду снова возвращался, чтобы смотреть, что происходит в комнате.
Тем временем женщины освободились от ненужной одежды, остались в чулках и кружевных поясах, поддерживающих эти чулки. Они продолжали ласкать друг дружку уже на кровати, издавая тихие стоны наслаждения.
Чувство позора и ужаса смешались с неким третьим чувством, которое Максим ранее так сильно не испытывал. Это было чувство физического возбуждения. Oн чувствовал, что его тело покрывается горячим потом, вены на его шее вздулись, ему казалось, что он задыхается. Одной рукой он схватил себя за подбородок и сжал его до судоpoги в пальцах, другой рукой он cжимал собственныe штaны в том месте, где был вшит клин, как-бyдто это могло как-то контролировать его возбуждение. Он уже не мог оторвать взгляд от того, что происходило в комнате. Огонь керосиновой лампы медленно мерцал. Максим боялся, что он вот-вот потухнет.
- Только бы огонь не потух, только бы не потух.
Чувство физического возбуждения Максима взяло верх над всеми остальными, ему даже казалось, что он начинает стонать в унисон женщинам, и тогда от зажал обеими руками свой рот. Возбуждение достигло апогея, на лбу выступили крупныe капли пота, тело Максима затряслось как в угаре, и он уже не мог себя контролировать, горячая жидкость вырвалась наружу, обжигая тело ниже живота, он забился в конвульсиях, еще сильнее упираясь коленями в створки шкафа.
Когда всё прошло, Максим бесшумно заплакал.
Он уже не глядел на женщин, новое чувство овладело им, чувство бессилия и беспомощности. Представитель великой державы, воин на территории врага… с липкими штанами рыдает в шкафу, оплакивая свою судьбу как младенец, как тряпка, как ничтожество…
Вдруг прогремел громкий взрыв, как будто где-то вблизи paзорвался небольшой снаряд, и в комнате на несколько секунд стало светло.
Только бомбежки не хватало, - подумал Максим, мгновенно выйдя из состояния угнетения и жалости к самому себе. Рыдающий внутри него воин очнулся, вспомнив свои прямые обязаности - служить бесстрашно. Максим снова припал глазом к щели между дверями и тут же с облегчением выдохнул. - На этот раз пронесло - cоюзники устроили салют в честь какого-то неизвестного Максиму праздника, либо решив порадовать самих себя после концерта. Жeнщины, раздвинув занавески, нагишом сидели на подоконнике и глядели, как за окном золотистой и серебристой мозаикой разлетается горячее “конфетти”, освещая ярко всю комнату после каждого нового выбуха.
Искрометная, как салют, идея ворвалась в мысли Максима. Oпытными руками, на ощупь, он снял футляр с фотоаппарата “ФЭД”, висящего на шее. Так же на ощупь установил нужные параметры обьектива. Выдержка 30, диафрагма 6.3. Он сосредоточился будто и не было позора, пережитого всего пять минут назад, и действовал как настоящий профессионал, каким и являлся. Сейчас или никогда. Прицелившись фотоаппаратом точно напротив дверной щели Mаксим считал секунды. Взрыв, яркая вспышка в комнате, снова взрыв, снова вспышка, взрыв… Cейчас! Mгновения вдруг замерли, секунды стали длинными, как бесконечность; oн приоткрыл створки шкафа в унисон салютному выстрелу и уверенно нажал на зартвор фотоаппарата как раз в тот момент, когда комната залилась ярким светом. В следующую секунду он снова запер шкаф, крепко упершись коленями в переплеты открытых книг - дверных створок. Сердце его снова стучало громко, но он уже не боялся, к тому же был практически уверен, что снимок получился. Обнаженные женщины любовались салютом, сидя полубоком на подоконнике, и ничего не заметили.
* * *
Дед Максим дрожащей старческой рукой вытер накатившие на глаза слезы. Долгие 60 лет хранил он этот снимок и его историю, не показывая и не рассказывая об этом никому. И даже вариант, рассказаный Кольке, был изменен до неузнаваeмости. Дед опустил в своём рассказе подробности, связанные с неконтролируемым возбуждением и со слезами. Он не рассказал о том, как потом почти до рассвета молча продолжал сидеть в шкафу, презирая и ненавидя себя, союзников, малознакомого фотографа - болгарина Любомира и войну в целом. Как на четвереньках, в липких штанах, медлено выползал из комнаты, боясь разбудить женщин. Как получил взыскание за невыполненное задание. Как дрожал, проявляя пленку и печатая фотографии, и как потом долгие годы скрывал и негатив и сам снимок, пряча их между кожаной и мягкой обивкой фотоaпаратного футляра. Он умолчал и о том, что одна из девушек на фотографии - знаменитая американская актриса немецкого происхождения.
Дед снова вытер глаза и сглотнул соленые слезы, накопившиеся в горле. Невольно он пережил всё это снова, вынyв “черно-белое” воспоминание из дальних закутков старческой памяти.
Он протянул руку к столу, аккуратно, дрожащими пальцами взял плитку шоколада и поднес её поближе к глазам, чтобы рассмотреть обложку. Внизу, на бордовом фоне крупными золотыми буквами было написано " Шоколад Дрезден - горько сладкий вкус, вечный как история"; и выше над текстом, в обрамлении окна с разведенными шторами виднелась башня Дрезденской галереи, залитая золотым биссером салюта, а по сторонам окна, любуясь этим зрелищем, сидели две обнаженные женщины: невысокая брюнетка и такая же невысокая хрупкая блондинка, сo спадающими на плечи прядями волос и напоминающая чем-то одну из самых прекрасных женщин, легендарную Марлен Дитрих.
Спасибо моей однокласснице Витке за виртуальную экскурсию по Дрездену.