Преступление и наказание. Обзоры "Чепухи"
Ссылки на новые рассказы и обзоры можно найти здесь, а я в очередной раз группирую работы по концепции. Сообразно своему ощущению, конечно. В этот раз у нас подобрались рассказы о мщении. Но даже вещи, написанные на волне гнева, как та же "Легенда об Уленшпигеле", должны нести в себе зерно смысла и познания.
В качестве первого зерна у нас миниатюра Анны Браславской "Добрые вы все же", написанная в комментах как квинтэссенция того, что хотели бы сделать с фикрайтером оскверненные им герои.
Кто-кто, а Энн Дуглас, она же Анна Браславская вправе на меня сердиться - я ее всё подставляю и подставляю: то "Дерьмовый меч" с участием миз Дуглас напишу, то в литературную игру втяну. Меж тем Энни не собирается быть писателем и напрямик говорит то, что писатель непременно выразил бы разными обиняками: око за око, зуб за зуб. Если расплачиваться таким образом, смерть тебе, слэшерица Света Курочкина, смерть дурная и грязная. Вот и вся идея, простая, но оттого не менее трудноусвояемая. Тяжело фикерам понимать: герои вправе их в бордель продать и в блин раскатать. И попадись эти "писатели" своим-чужим персонажам, так бы с ними и поступили.
Отмечу сходство стиля миниатюры с "Идеальным романом" Макса Фрая: коли финал содержит все загадки и отгадки разом, не начать ли чтение с финала?
У Максима Далина, человека мягкосердечного и ответственного, возникла новая часть рассказа "Гетто". Теперь история не обрывается на моменте, когда графоман Курочкин отправляется за стену договариваться со своими кадаврами. В новой части "Гетто" Далин поднимает существенную проблему, которую редко замечают писатели - проблему ответственности автора не как госпожи Удачи, а как создателя своих персонажей.
Признаюсь, у писателя хоть малая толика комплекса Бога, а имеется. Некое чувство всемогущества в плане распоряжения судьбами героев. При этом на всемогущество в плане создания образов того же комплекса не хватает: автор пытается повторять - и даже не повторять, а, словно ребенок, повторюшничать за теми, кто написал раньше, написал сильно, написал ярко. Попытка снять с себя ответственность за неполадки созидательных работ: это не я, это он! Да кто он-то? Сабатини?
"- А чего так пусто-то здесь?
- А кого, блин, ты тут прописал, чтоб было не пусто, придурок? - спросил Пит с тоской. - Это что, - он гулко грохнул кулаком в фанеру стены, и стена содрогнулась, - Тортуга, что ль? А вон там - там корабль, на хрен, или фиалка в проруби? За каким лядом ты гонишь, чего не представляешь ни хрена?! Ну за каким? - нотки в его голосе появились почти умоляющие. - Ты ж море видал только по ящику, двоечник, корабли - ведь только на картинках же, твою-то дивизию! И чё, я - пират, что ли? Я ж, как грёбанный Фукс, не знаю, где на этой лоханке грот, а где бизань, если они только есть на ней, обе! Да я вообще не шарю, как та бизань выглядит и с чем её жрут! Ты ж, писатель, блин, руками, из всех нужных слов знаешь только "на абордаж!" - а я?!
Славка не знал, куда деть глаза. Он даже обидеться на Пита не мог: тот говорил ровно теми словами, какие ему и полагались. И смотреть на Пита было больно: его чёрную, явно китайского производства, куртейку украшал неожиданный бабский воротничок из вязаных кружев, похожий на недоделанную салфетку, а лицо Пита дёргалось вразнобой с речью, как у припадочного.
Славка чувствовал нестерпимый стыд и жалость до боли, будто пришёл навестить собственного недоразвитого ребёнка, которого спихнул в интернат. Ответить было совершенно нечего."
Так калека может быть в претензии к богу, изуродовавшему его во чреве матери: "За что?" Чем я, нерожденный младенец, согрешил перед тобой, что ты так надо мной поизгалялся? Калеке не царем бы стать, а выздороветь - уж таков его образ царства. И персонажи вправе спросить своего создателя: "За что?" не в отношении фарта, лута и скиллов (на которые множество авторов ой как щедры), а в отношении телесности своей, человечности, способности чувствовать, думать, выбирать, хотеть. Если ничего этого нет, если ты всего-навсего манекен, пустой, словно нематода - какие плюшки заменят тебе живую душу?
Не говоря уж о том, что создание живого - оно намного сложней и мучительней сбора лута в мешки. Тырить чужое и своим подсуживать невелик труд. Вот и старается аффтар (а порой и автор) отделаться этим нехитрым занятием. Их манекены побеждают самых страшных противников, обирают сокровищницы, гребут экскаваторами - а что у них есть-то?
"- Но ты-то не картонный... В тебе, вроде, есть что-то...
- Конечно! - саркастически кивнул Пит. - До хера во мне есть. Матюги, анекдоты с Башорга - весь грёбаный типовой набор. Только всей этой морской лабуды там нет, бляха-то муха!
- Пирата нет... а кто?
- Не знаю я. Откуда мне знать-то? Да и что, тебе интересно, что ли, твою мать? Наплевать тебе и размазать, - безнадёжно сказал Пит. - Ты ж красовался, дерьмо ты коровье, аудитории своих дебилов понравиться хотел. Понравился? То-то из тебя пёрло то рубилово, то потрахушки. А драки-то ты, таракан-пацифист, где такие видал? Эти уроды - из них ведь даже опилки не сыпались, в них и крови-то не было ни капли. Чем они мне помешали, что их валить надо было, чем тебе помешали, чучела эти?
Между тем, в Славкиной голове уже появились какие-то смутные проблески, какой-то солнечный зайчик ходил по тёмным лабиринтам воображения - светлый и неожиданный.
Потому что - не надо было ничего чужого. Не надо было гротов, бизаней и таверн. Не надо было Тортуги, Властелина Колец и Гарри Поттера. Надо было - Пита. Слушать Пита - и делать то, что он скажет. Пит каким-то чудом был умнее Славки, и мерещилось в нём какое-то забитое матюгами и Башоргом грубоватое обаяние."
Конечно, Макс придал моменту магии - иначе рассказ рисковал превратиться в роман. Курочкин не стал ломаться и выделываться, отрицая очевидное и перекладывая вину с ответственностью на неинтересный прототип (авторства Сабатини) и критиков-завистников. Он, в сущности, искренне хотел хорошо писать, Славка-то. Фикер из него был фиговый, потому что талант и желание создавать живые, плотные миры брало верх над жаждой одобрения, признания, лайков и блестяшек. Поэтому он сдался сразу, как только предложили.
"Раньше писать было очень быстро. Славка мог написать роман на десять-пятнадцать авторских листов за месяц. Но невероятно медленно было нащупывать дорогу в тумане гетто, где время то останавливалось совсем, то неслось с невероятной скоростью и пропадало в никуда. Впрочем, времени просто не было. Была душа, превратившаяся в мембрану телефона, по которому Вселенная пыталась договориться с людьми - и всё."
Так наказание графомана превратилось в судьбу. В судьбу писателя. Тоже, конечно, не сахар. Но достойней и счастливей Курочкин для себя и не хотел.
С новым финалом у рассказа появился и новый слой идей. Бывает (и нередко), что продолжение не улучшает текст, а лишь размывает его, объясняя то, что объяснений не требует, и вытягивая всё новые и новые приключения из законченной линии. Но здесь совершенно иной случай. История Славки Курочкина ждала своего завершения - и финал состоял именно в том, получится у фикрайтера стать писателем или нет.
Отчаянно досадил фикерам Шерлок Холмс с рассказом "Бар "Убитый графоман". Может, тем, что дева Света Курочкина, неряха и дура (назовем вещи своими именами - что нам стоит!), видит в окружающем мире только то, что хочет видеть - совсем как большинство фикрайтеров? Улица "мрачная и темная", бар "мрачный и темный" и персонажи не изящные совсем. Хотя явно мечтают завалить друг друга.
"- А помнишь того гуся? - смеясь спросил немец.
- Как же такое забыть? - усмехнулся поляк.
«Эти двое точно любовники, вон как друг на друга смотрят» - с удовольствием подумала Света Курочкина.
Возле окна отдыхала другая компания.
«А это кто? Разве бывают эльфы такими? Глаза как прицел, пиво пьет не закусывая, словно мужик обычный, лук за спиной не изящный совсем, с такого и убить ведь можно! А этот? Разве бывают гномы с такими рожами да еще бородатые? Не то что Торин у Джексона! Такой няшный! Про него так приятно слеш писать. А этот? Бородатый, рыгает еще и воняет! Но вон тот человек точно эльфа завалить хочет! Вон взгляд, какой!»
Бродяга задумчиво смотрел на двух эльфов сидевших за столом и думал, не была ли последняя кружка пива лишней?
За барной стойкой непринужденно болтали трое друзей. У беловолосого за спиной висели два меча, у его товарища была лютня, а у третьего сумка, от которой сильно пахло разными травами. Беловолосый обнял друга за плечи и рассмеялся какой-то шутке.
«Уууу, сейчас начнется! Они тут будут это делать или наверх пойдут? Вот бы подсмотреть! А лучше заснять, а то: «так не бывает», «Это физиологически невозможно», «эти персонажи не голубые»! Как же не голубые, когда вон как обнимаются?!»"
Верно заметила Мария Ровная: "Света воспринимает то, для чего в её лексиконе есть слова. Как говорил Эйнштейн: то, что мы наблюдаем, зависит от принятой нами теории. Неназванное не релевантно, скользит по периферии внимания или вовсе не осознаётся". Есть у Светы слова для потрахушек, слэша, яоя - вот она и ждет от окружающих, когда же, наконец, "начнется". Курочкиной в голову не приходит, что обычные люди, не литературные персонажи, могут быть друзьями, приятелями, напарниками, родственниками. Ее идеальный мир - царство "внезапных порывов страсти", которые на деле не что иное, как мания или аддикция, направленная на секс. Дружба, приятельство, родство и братство для Светы сливаются, точно в клоаку, в фиковую любовь. Когда любой персонаж всего лишь гражданин, достающий из штанин.
Вина фикерши Курочкиной в том и состоит, что она и сама "словей таких не знает", и другим не дает. Ее идеалы погребены в безликой картонной массе, вообразившей себя толпой героев. За этой массой не видать настоящих, живых образов, как за свалкой не видно леса, реки, поля. Ты постепенно перестаешь верить, что гора мусора и популяция процветающих на мусоре паразитов - это не весь белый свет.
"- Как вы на нас смотрите?! - негодующе закричала толпа. - Мы же герои, такие же как вы!
- Ага, - кивнул бард. - В мое время авторов таких героев слушатели закидывали гнилыми овощами.
- Не нравится, не читайте!
- Так мы и не читаем, вы детям вкус портите. Они нас уже и не узнают.
- Потому что вы скучные! Какие вы герои? Страдаете, мучаетесь, переживаете, а где высокие чувства? Где любовь пылкая во всех позах описанная? Где кровькишкираспидорасило?
- Ну, про позы, не надо, - рассмеялся бард. - Тут вы нам с Геральтом не ровня. Только мы любили, а вы нет.
- А кровь и кишки у нас есть, - тихо сказал немец, поляк молча кивнул, соглашаясь с ним. - На Западном фронте и того и другого хватает.
«Тоже мне герои… одно слово герои. А вот эти! Такие классные, такие красивые, такие идеальные!» - так думала наша героиня, восхищаясь безликой ничем не пахнущей толпой."
Тут у меня возникла первая претензия к тексту. Есть такая вещь, как чрезмерное употребление приема, и перед нами тот самый случай.
Запах, конечно, очень влияет на восприятие. Я, например, предпочитаю, чтобы собеседник ничем не пах - у меня чутье, как у слепых. Поэтому могучая струя парфюма или пота для меня примерно одно и то же: хочется зажать нос и отвернуться. Однако это мое личное восприятие. И все-таки в одном небольшом тексте упоминать запах аж три раза - перебор. И в отношении героини, хотя сравнение ее "аромата" с запахом европейской принцессой мне понравилось. Кабы не одно "но": европейские принцессы и в наши дни имеются. Пахнут они, осмелюсь предположить, прекрасно. Так что надо уточнить - средневековой принцессы. И в отношении забегаловки, что вполне оправдано. Кабы не одно "но": вряд ли вонючка Курочкина заметила бы, что в баре попахивает. Автор и сам говорит, что ей грязь и вонь привычны. И в отношении литературных персонажей, которые пахнут порохом, лошадиным потом, кровью и грязью. Эту последнюю деталь, как самую действенную, стоит оставить как есть, остальные не мешало бы доработать.
Подобные ошибки естественны, когда хочется описать плоть, мощь, жизнь, противопоставив ее картонной не-жизни. Тем не менее авторам необходимо следить за тем, какими именно средствами они пользуются, чтобы не повторяться.
И мне понравился иронический арифметический ход с геномом светкиного детища: "Крылатая, прекрасная красавица, наполовину эльфийка, наполовину человек, на четверть единорог, на треть демон и на треть дракон" - одна целая и одиннадцать двенадцатых? В каком классе нынче дроби проходят, в четвертом? Вот Курочкина, похоже, в четвертом классе и осталась. Навечно.
Последним хочется с восхищением представить рассказ Марии Аксеновой "Не стоит и пробовать". Потрясающая вещь и пока единственная попытка разобрать не продолжение, а источник проблемы, прояснить, откуда он берется, фикер.
Героя этого рассказа жалко до слез. В сущности, он не фикер, он - наследие фикерши, выросшей без интернета, бездарной поэтессы, нигде и никак себя не проявившей. Компенсация, в которую погружена мать Славки, не дает парню шанса оценить литературу - его этой литературой казнят, мучают и наказывают.
"У матери был пунктик про литературу, поэтому он все время ощущал, что Толстой, Достоевский и Пушкин только по чистой случайности не прописаны у них в крошечной двушке лично. Собрания сочинений, впрочем, занимали место и без авторов. Славкины самолеты, машинки и тому подобный "мальчишечий хлам" приходилось держать под столом в коробке; все полки даже в его комнате были оккупированы унылыми корешками. Мать требовала от него отличной оценки по литературе, и когда все нормальные люди гуляли во дворе, сидели в кино или рубились в очередную игрушку, Славка, мысленно проклиная создателей письменности, учил очередное стихотворение или через силу, сбиваясь со строки взглядом, читал очередной хмурый шедевр, чтобы потом ответить на заранее приготовленный матерью список вопросов о смысле действия и характерах главных героев."
Неудивительно, что Курочкин ни о чем, кроме отмщения, не помышляет. Он не в силах ни любить, ни уважать литературу, поскольку для его маман книга - аналог кнута, кандалов и прочей рабской атрибутики. То, чего Курочкина-старшая в своей жизни не совершила, она намеревается втиснуть, вколотить в жизнь сына. Не зная, что той жизни осталось всего ничего.
Обнаружив такое явление, как слэш, Славка реагирует самым естественным образом: "Потом он обнаружил, что большинство девиц занимают отношения между мужчинами. И какие отношения! Они радостно смаковали такое, от чего у него, не преувеличивая, волосы вставали дыбом - мужики за гаражами в такие глубины порнухи не заходили. Ей-богу, лучше было бы честным матом в двух словах. Самым кайфом у фикеров считалось взять двух (хорошо, если двух) невинных персонажей и устроить им совершенно паскудную случку просто ради того, чтоб описать, как мужики трахают друг друга, с подробностью и настырностью видеокамеры".
Ничего, кроме мысли, "прекрасной в своей омерзительности" - отомстить мамаше за пытку литературой, у бедного парнишки не родилось. И может, стал бы он со временем монстром фандома, да только попалось ему дрейфующее в Сети кинговское Оно. Тут-то славкина жизнь и закончилась, неожиданно и бесславно. А мучения его мамули, полагаю, только начались. Тварь, вселившаяся в тело ее сына, славно тетенькой пообедает. И поделом.
Так что рассказ не столько о фикере Славе Курочкине, сколько о непостижимой, я бы даже сказала, нерентабельной жестокости взрослых, что отыгрываются на детях за все невзятые ими призы и вершины. Дети в подобных ситуациях - жертвы, расходный материал. Жалко их невыносимо, стыдно перед ними и хочется немедля что-то сделать, что-то исправить в окружающем мире, чтобы оставить им вселенную подобрей и почище.
Именно это чувство автор и хотела вызвать в читателе - и вызвала. Даже у фандома (который, впрочем, опять не понял авторского замысла и всё приписал злобЕ гонителей честных фикрайтеров). А смысл истории в том и заключается, чтобы натолкнуть амбициозных аффтаров на мысль: не станут ли они такими же, как Курочкина-старшая, обнаружив в весьма зрелом возрасте полный просер всех своих полимеров? Не начнут ли тиранить собственных детей в надежде компенсировать нереализованные возможности?
Особо хотелось бы сказать о литературном языке Марии Аксеновой. Чистый кайф, ей-богу, чистый кайф. Я бы решила, что передо мной зрелый и опытный писатель, настолько язык отточен. Спасибо автору за это.
А следующие рассказы в следующем обзоре. Ждите.