Без названия
Открываю компьютер, авторизуюсь в ЖЖ, нажимаю на "написать в свой жж", долго тупо смотрю на пустое поле и выключаю ноут. Хотя вроде бы и есть о чем поговорить. Типа, сама с собой. А с другой стороны, на фиг оно кому нужно. Сейчас, кстати, тоже не уверена, что текст будет дописан или что он будет удобоваримо читаем. Потому что фигегознаетпочему. Хотела написать про то, что не могу ходить мимо маминого дома. Все тянет оглянуться на ее окошко, откуда она всегда махала мне рукой. Как делали бабушка с дедушкой, когда провожали меня до автобуса или до угла. Про то, что мои однокурсники, признававшиеся в любви после моей статьи в газете о нашем выпуске, пришли на панихиду всего лишь вдвоем, но ко мне даже не подошли. А ведь мы когда-то почти дружили. Хотя, может быть, дело не во мне даже, а в том, что они приходили к маме? О том, что две соседки по лестничной площадке знают, что мамы нет, но не сказали мне ни единого слова, а абсолютно неразговорчивый дядечка, приносивший маме пенсию, остановил меня на днях и долго говорил какие-то хорошие и добрые слова. О полученном вчера письме от маминой приятельницы из Владикавказа по имени Женя, но уже на мое имя с припиской в конце "Она всегда говорила, что "живу потому, что лечу себя сама, по своей схеме. Но если бы не моя Лена...." Спасибо Вам за это!". А я даже не знаю ее отчества. О главном редакторе московского журнала "Энергетик", который позвонил узнать, почему Людмила Николаевна давно не отвечает, а потом долго рассказывал, как ему было удивительно читать книгу о строительстве Гизельдонской ГЭС с кучей технологических деталей, написанную не инженером, а врачом. Про мужчину в электричке, гипнотизировавшего меня взглядом почти белесых глаз (никогда таких не видела) в упор, пока я изучала его татуировки (на груди вроде парусник, количество мачт не разглядела, а на пальцах звезды лагерного авторитета и наколка (могу ошибиться) "Croire а son etoile", что значит "Верить в свою звезду" - это я дома уже в инете нашла значение. Здоровенный мужик в черной шапочке, надвинутой на глаза, в расстегнутой рубашке, кожаной куртке, джинсах и десантных ботинках. Кулак - как три моих. Разговорились. Протянул мне руку знакомиться, удивился рукопожатию, мол, чаще как "вареные селедки". Проследил мой взгляд, спросил "разбираетесь?", имея в виду тату, а потом рассказывал про то, как его не дождалась мама и как он ее любил. Подарил мне яблоко - "Я, конечно, на Змея искусителя не претендую, не вашего поля ягода, но просто мне нечем больше вас порадовать". А потом все махал мне в окно... Про купленную в эту субботу в Калуге картину местного автора с изображением маленькой церкви Василия Блаженного в жаркий летний день, и про то, как я ехала и думала, что картина очень понравится маме... Про мое письмо в газету "Северная Осетия" с благодарностью всем тем, кто вспомнил маму, и которое будет опубликовано на сорок дней 3 декабря...