гамма тела
Совсем-совсем недавно, всего два года назад, всего в нескольких метрах от меня бурлила жизнь грянувшего зимнего утра. За толстыми кирпичными стенами, несколькими этажами ниже, хмурый серый рассвет гнал, торопил таких же хмурых людей на работу, учебу, в больницы, магазины, на рынки, в подземные переходы, на вокзал, в аэропорт, или в другое место, куда занятым людям нужно успеть ранним утром по очень важным и срочным делам.
А я не была занята. Я никуда не спешила. Я проснулась рано и имела полное право валяться в постели столько, сколько захочу.
Нет, не совсем так. Право-то я имела, но кто б мне дал им воспользоваться?
Мои утренние часы в нерабочий день - священное табу абсолютно для всех.
Было время, когда это табу частенько нарушалось.
В то утро я проснулась рядом с тем, кто мог его безнаказанно нарушать.
Да, такое время было!
Я проснулась рано. Мне никуда не надо идти. Несколькими этажами ниже, за толстыми кирпичными стенами, всего в десятке метрах от нас торопливо бурлит холодная утренняя жизнь. А я в ней не занята, я никуда не спешу.
Я проснулась рано и лежу, уткнувшись носом в его затылок.
Я знаю, его сон крепкий, но я все равно не шевелюсь и тихо вбираю запах его волос. Запах его волос я знаю наизусть, но все равно каждый раз раскладываю его на миллион составляющих, ни одна из которых не проскользнет мимо меня.
Я выучила наизусть все гаммы его тела: грязь и пот после работы, чистый аромат зеленого чая после душа, теплый и уютно-нежный утренний вкус, терпкий и пронзительно-родной запах мокрого тела после ночных кусаний губ и убыстряющихся движений его бедер.
Я проснулась и лежу, дышу ароматом его головы, нюхаю его волосы. Я нюхаю его и дышу им.
Еще рано и я знаю, он не проснется, пока я не разбужу. Еще осталось с полчаса и мне потом надо вставать, готовить для него завтрак, который он, как обычно, будет хватать на бегу в последние минуты. Это я тоже знаю наизусть, как и то, что будить мне его придется долго; с угрозами и поцелуями, с рукоприкладством и матами, с уговорами и ультиматумами.
Утром он никакой - беспробудно спящее тело. Каждое утро я просыпаюсь первая и прижимаюсь к нему, обнюхиваю его, обнимаю. Я жмурюсь и неслышно мурлыкаю от неописуемого удовольствия. Иногда, когда мы накануне долго делили ночь, утром я облизываю его, жадно слизываю соль с его плеч, спины, груди. Соленый пот его тела пьянит меня и порой в некоторые минуты я, извращенно и специально, при нем и его молчаливом одобрении, под его усталое дыхание, как кошка изощренно вылизываю его, пока он лежит без сил.
Бывало, я просыпалась в полной темноте и чувствовала, как его руки молча и сильно обшаривают меня, хватают там, где он захочет, а потом он молча прижимает меня своим телом и я даю ему это сделать и молча кричу и изгибаюсь под ним и неистово обвиваю его руками и рву ногами простынь и бьюсь головой об его грудь. А он молча и безостановочно насыщается мной и насыщает меня и я снова бьюсь под ним и снова пытаюсь урвать больше воздуха перед долгим падением в свободный полет.
Я знаю, есть секунды, когда он не думает обо мне. Он говорил, это длится недолго и бывает, наверное, тогда, когда он, ударившись об меня последний раз, долго рычит и обрушивается на меня всем телом, содрогаясь в спазмах, шумно дыша мне в ушко и царапая мою щечку своей, а я едва ли не всхлипываю и благодарно принимаю весь его вес.
Мне нужно вставать. Я встаю, умываюсь, надеваю халат.
Я жарю блины, режу сыр, колбасу, завариваю чай. Это легко.
Теперь сложное - разбудить его. Я начинаю это делать за полчаса до критичного времени.
В ответ убедительная просьба отъебаться, пожалеть его и дать хотя бы еще пять минуточек.
Я не обращаю внимания на мольбы и продолжаю будить. Он спит и со сдернутым одеялом и с выдернутой подушкой.
Крики в ухо вызывают только лишь взрыв отборного мата и много пожеланий следующим адресатам: я, его босс, его IT-работа, снова я, опять я и еще несколько раз я.
Мой маршрут всегда один - нахуй, но я не в обиде и ничуть не против, при условии, если это его хуй!
Он проснулся и встал, но это еще не победа. Он может и в ванной спать, поэтому я туда периодически заглядываю.
Утром я бодра и добра, а он злой, вялый и молчаливый.
Блины, сыр, колбаса, чай и сигарета делают из него подобие человека.
Он хмуро и виновато улыбается, целует меня и едет на работу.
Совсем-совсем недавно, всего два года назад, я жутко сердилась на него за такие тяжкие пробуждения и за многое другое. Сейчас я очень хотела бы вновь пережить хотя бы один день с блинами, утренней руганью, его ночным рычанием, с запахом его волос и всей гаммой его тела и жизни.
