о прерванной страсти и доброй воле рока
В одной студенческой общаге проживала девушка, которую звали Катя. Была она положительной со всех боков, сверху донизу, внутри и снаружи - отличница, активистка, спортсменка, красавица и все такое. Одна беда, никак не ладилась у Кати личная жизнь.
Сказать начистоту, в данное время эта личная жизнь Кате была не особо нужна. Рановато еще было. Так считал папа. Ослушаться же горячо любимого папу для Кати было равносильно предательству горячо любимой Родины.
Но, знаете, как бы там ни было, а сердцу и другим частям организма не прикажешь. Катя, хоть и гнала все искушения ссаными тряпками, все же порой предательски подумывала о нечастых столкновениях с противником на половом фронте. Просто к своим двадцати с хвостиком годам пребывала Катя еще в девственно-чистом состоянии и данный постыдный факт временами ее ничуть не радовал. Соответственно, этих самых столкновений, теми же временами, хотелось - жуть как!
В один из вечеров, когда волею рокового случая Катя осталась в своей обители одна, в дверь кто-то постучал. Катя открыла. За дверью стоял один старшекурсник, широко известный шлейфом побед на половом фронте и репутацией его опытнейшего бойца. Боец заглянул, как это ни банально звучит, за солью.
"Сегодня, или никогда!" - решительно подумала Катя.
Располагая солью и не только ей, Катя вызвалась приготовить ужин. Боец не возражал. Совершенно случайно у него нашлась бутылочка вина, которую он незамедлительно и принес. Также принес он и гитару, на которой добросовестно бренчал, пока Катя готовила ужин.
Меньше чем через час Катя и боец наслаждались романтическим ужином. Он тупо чревоугодничал (не забывая технично развлекать собеседницу), она мысленно проводила одинокий девичник в знак грядущего прощания с непорочностью.
Наконец ужин закончился и наступил трепетный момент, преисполненный священного смысла.
Катя, ловко раздетая бойцом, лежала в требуемой позиции на своей кроватке.
Свет был потушен.
Боец, отыграв минимальную прелюдию, уже собирался умело пронзить нефритовым жезлом еще невинный цветок лотоса, а Катя уже приготовилась низвергнуться в обещанные райские пучины долгожданного греха, как вдруг...
Как вдруг в коридоре раздались громкие шаги, а через пару секунд в дверь требовательно постучали.
- Катенька, это я - папа! Открой! - бухнул в дверь генерал-майорский голос кадрового военного.
Побледневшая Катенька, даже в мыслях почти никогда не произносившая нехороших слов, прошептала такое, от чего даже бойцу стало неловко. Попутно Катенька одним емким словом поведала ему о своем папе. Вторым словом, еще более емким, очень красочно описала то, что произойдет, если папа увидит, какой страшный разврат тут был запланирован.
Сложившаяся ситуация требовала незамедлительного и умного разрешения.
Первоначально Катя хотела упорно молчать и даже немножко умереть, тем самым заставив папу думать, будто ее нет в комнате и на белом свете, но папа добавил к кадровому голосу удары кадрового кулака, которые очень не нравились ни двери, ни дверному проему.
Голые Катя и боец беззвучно метались по темной комнате, хватая воздух и пытаясь найти здравое решение, но оно ловко от них ускользало.
Дверь уже подумывала о безоговорочной капитуляции перед папиным кулаком, и Катеньке ничего не оставалось, как пискнуть:
- Папа, я спала. Сейчас оденусь. Подожди!
Голый боец, вместе со своим мини-скарбом, метнулся под кровать со скоростью света.
Катя сумела в течение секунды включить свет, убрать со стола остатки пиршества, надеть халат, поправить кровать, приспустить одеяло до пола, достоверно изобразить лицом сонное выражение и открыть дверь.
Любящий Катенькин папа - генерал-майор ВДВ, ростом под два метра и весом, абсолютно пропорциональным росту - вошел в комнату.
Папа хотел присесть на стул, но его ТТХ вызывали ровно столько доверия, сколько доверия вызывает работающий в супермаркете клептоман, поэтому папа сел на дочкину кровать - обычную общаговскую, железную кровать с растянутой панцирной сеткой.
Под папиным весом сетка прогнулась до недопустимого предела. Холодная проволока сетки оказалась довольно плотно прижатой к нефритовому жезлу бойца, который имел далеко не боевой вид, как и его обладатель. Боец же, из многих вариантов развития событий, выбрал единственно верный - лежать, молчать и терпеть, стиснув зубы и обливаясь холодным потом.
Папа сидел так минут десять. Разговаривал с любимой дочкой о том и о сем. Эти десять минут папа не сидел неподвижно: он наклонялся, откидывался назад, усаживался поудобнее. В результате его постоянных движений, орудие бойца частично втиснулось в межпроволочное пространство кроватной сетки, обильная лобковая растительность оказалась прочно зажата между сеткой и матрасом.
Папа завершил визит. Он легко и быстро встал с кровати. Панцирная сетка, спружинив, столь же легко и быстро приняла исходное положение...
В этот миг вечернюю общаговскую тишину разорвал нечеловеческий вопль, полный дикой боли, страшного отчаяния и изощреннейшего мата.
Вопль раздался из-под Катенькиной кровати.
Папа округлил глаза, но челюсть не уронил.
Челюсть и фуражку он уронил, когда четко увидел, как из-под дочкиной кровати пулей выскочило голое тело мужского пола, завертелось по комнате, продолжая вопить и зажимать руками причинное место, и тут же метнулось к двери, за которой и исчезло со сверхзвуковой скоростью.
Не пугайтесь. Все закончилось хорошо и без членовредительства.
Ровно через год, отслужив срочную в ВДВ, боец женился на Кате, а потом и закончил институт.