вечер № 60
Я наконец-то выхожу с работы - из безумно душного офиса без окон, где вдобавок ко всему стены недавно выкрасили в сине-желтую диагональ. Напоминает немного морг и немного песочницу - страшная смесь, страшная духота, но выживать еще какое-то время можно. Я решаю, что поеду домой с работы на автобусе № 60 - до Гражданского проспекта, а дальше на метро одну станцию до своего Девяткино. Так я увижу город и людей в городе, так будет меньше духоты и подземелья...
Без получаса полночь я жду волшебный экспресс, стоя на остановке возле своей «Фабрики спорта», вернее не стоя - а танцуя, совсем чуточку, под музыку в наушниках. Играет часовой трек к одному из первых наших уличных флешмобов, прекрасная стая песен, я уже знаю ее наизусть и невыносимо люблю, не могу не танцевать, нет, не могу.
Я захожу в автобус, внутренне танцуя, сажусь в передней части салона, там, где навстречу друг другу устроены две пары сидений. Это такой автобус, в котором впереди большие неназываемые штуки-коробки и мало сидений, а позади все сиденья приподняты на уровень вверх, и люди словно едут на верблюде, покачиваясь и взирая сверху вниз на простых смертных.
Я сажусь, сосредотачиваю внимание на своей позе - мои носочки и пятки танцуют, отбивая ритм очередной песни, мой таз уютно покоится на сиденье, правая рука облокотилась на выступ возле окна. Напротив меня сидит странный мужчина. Он довольно крупный, с большим животом, словно беременный на большом сроке. Массивный затылок, футболка, короткая стрижка. На вид ему около сорока. Мужчина что-то делает в своем большом телефоне и при этом постоянно дергается. У него довольно сильно и волнообразно дергаются плечи, эта судорога своим концом переходит в живот. Это выглядит так, как будто в него только что попал разряд молнии. И вот там в животе, эта молния практически гаснет.
Пока мужчина глядит в телефон, я доброжелательно его разглядываю и думаю о тех чувствах, что во мне просыпаются, когда я его вижу и ощущаю. Я пытаюсь просканировать, какие чувства владеют им, что вызывает эти странные постоянные судороги? Что случилось с ним и вызвало подобный ответ тела? Какое-то потрясение? Или это давний симптом?
В какой-то момент я понимаю, что мне довольно тяжело смотреть на сильные конвульсивные сокращения мышц, что во мне поднимается что-то тяжелое и тоже нервное. К тому же мой сосед завершил свои манипуляции с телефоном и теперь может увидеть мой заинтересованный взгляд. Для меня это невыносимо. Хотя - это раньше было невыносимо. Сейчас я даже иногда могу удерживать контакт глазами, например, трансформируя свой взгляд в слегка вопрошающий и дружелюбный. Еще один вариант: сделать взгляд прозрачным, как бы сквозь человека, и это тонкое стекло между нами позволяет увидеть мимику, жесты, реакцию на встречу глазами...
В этот раз я около минуты смотрю на странного попутчика, а затем выбираю закрыть глаза. Но сначала я переключаю плеер на мантру любви. Внутри у меня собирается шквал эмоций. И вдруг я чувствую желание полечить этого незнакомца, малоприятного мне, по сути. Я представляю, как я обнимаю его, как баюкаю его, как его большой живот упирается в мой живот, как я животом чувствую пронзающие его судороги. Я чувствую, как море любви перетекает через меня в этого человека. Он ребенок Вселенной, и он тоже достоин любви, и я сейчас могу облегчить его симптомы - хотя бы попробовать. Я могу дать ему возможность прорыдаться, пусть даже мысленно и эмпатически. Я поглаживаю его спину, я дышу с ним в такт, и сила волны, захватившей меня, очень велика.
Я упираюсь ладонью правой руки в свой правый висок и чувствую пульсацию. Я улыбаюсь с закрытыми глазами и словно вижу, сколько тепла и принятия в моей улыбке сейчас. В какой-то момент я открываю глаза и вижу, что мужчина смотрит на меня с интересом, открыто и прямо. И мне кажется, что волны, идущие по его телу, стали слабее. Я закрываю глаза, чтобы не сбиться. Я продолжаю соединяться с ним, помогая ему принять свою боль и чувства.
Я обнимаю его и говорю ему: «Я люблю тебя». Через мгновение я слышу колыхание возле своих ног, а еще через несколько мгновений я снова открываю глаза - и напротив уже никого нет.
Я не знаю, как мне реагировать. Я улыбаюсь и все же чувствую, что все сделала правильно, и что я не могла иначе.
Заходит юная пара - оба в очках, с рюкзачками, оба серьезные донельзя, такие студенты-студенты. Девушка в коротком черном сарафанчике, с русыми волосами, гладко собранными вверху в хвост, круглое лицо, высокие скулы и лоб. Она наверняка отличница. Она садится с ногами на неназываемую «коробку» междукабиной водителя и передними сиденьями (Симрит подсказывает мне спустя несколько дней, что эту коробкуможно назвать «отсеком»). Мне хочется назвать это местопульпитумом, это если по-римски, а греки бы сказали, не мудрствуя - просцениум, хотя может быть, все это авансцена, и нечего тут мудрить.
Юноша стоит напротив, облокотясь на такую же «коробку» напротив. Он худой, бледный, немного мышиный. Соломенные длинные волосы (не очень чесанные и не очень чистые) собраны в хвост, и это делает его похожим на программиста. Он достает из рюкзака два мягких пакетика с пюре из фруктов (как же называются такие космические упаковки? Странными словами «дой-пак»? Или «пауч»? Это пустые безвкусные слова для меня, как картон, да, словно жевать картон), дает один своей спутнице. Они с невозмутимым видом чокаются крышечками, и я понимаю, что это давний ритуал. Затем откручивают крышечки и не спеша вкушают это пюре. Все это молча, с трогательной сосредоточенностью, без малейшей улыбки и каких-либо толчков-смешков. Каждый сам. Каждый отдельно. Но вместе.
Я улыбаюсь им, я понимаю, что сейчас происходит вот это огромное кино вокруг меня. И эта пара совершенно потрясающая, она вневременная, и сейчас я наблюдаю, пропускаю сквозь себя удивительной насыщенности поток жизни. Я думаю, как бы я описала их в сценарии, и понимаю, что девушка - словно хрустальное яйцо на черной вытянутой подставке, а юноша вынут из гербария средневековья, еще подсушен, слегка покрыт лаком и отпущен на волю. Они могли бы танцевать менуэт, а также свинг и еще пару сотен танцев.
Я влюбленно смотрю на них, неотрывно, иногда прикрывая глаза, чтобы не смущать их своей пристальностью. Девушка доедает первая и начинает выжимать из пакетика остатки пюре, так, как выжимают крем из тюбика или мазь, или зубную пасту, и мне так знакомо это движение. Я сама бы сделала то же самое - хотя, может быть, не в автобусе. А вот ее бойфренд такими глупостями не занимается, он сразу убирает пустую тару в рюкзак и сосредоточенно облизывает губы. Через несколько минут он подпрыгивает и садится рядом с девушкой все на ту же пластиково-серую поверхность отсека между кабиной водителя и сиденьями...
Они начинают болтать о чем-то, и я вижу жест, когда девушка склоняет голову на плечо своему спутнику. Этот жест гораздо древнее, чем пакетики с пюре и любые коробки, и это не кульминация действия, это завязка интермедии, потому что здесь уже возможен водевиль или скетч или что-то совсем иное, чем до этого. Здесь мог бы говорить вместо меня Кундера, о жестах, вечности, запретности...
Я закрываю глаза и ровно минуту слушаю гаятри-мантру - до следующей остановки.
На ней заходит и садится рядом со мной пожилая пара: мужчина слева от меня (и я его не вижу, а только чувствую тепло его тела), а женщина - напротив и наискосок. Ей лет 60 с хвостиком, она прекрасно и уместно подкрашена, со вкусом одета, но при этом совершенно не выглядит претенциозно или вызывающе. Я вижу ее длинноватый с горбинкой нос, я вижу очень опущенный правый уголок губ, я вижу ее кокетливые глаза с синеватыми веками, за которыми так много спряталось снов. Я улыбаюсь ей. Думаю о поколениях и безвременьи этого автобуса. Вижу, как женщина что-то с легкой улыбкой говорит своему супругу, вижу, как замолкает и как уходит в себя, закрывая шторы, снимая улыбку с губ, надевая привычную паутинку заботы на все лицо.
Я понимаю, что настал мой черед. Я закрываю глаза. Обнимаю ее мысленно, чувствую запах ее старого тела, и стиранной блузки, и пудры, и запах забот, кокетства и летнего вечера, совсем как сорок лет назад... я качаю ее и отогреваю, я понимаю, что я есть она, что во мне живет эта старая женщина тоже, с морщинами шеи, с улыбкой одного уголка губ и горем другого. Я не стараюсь расспросить ее, что за горе так пошатнуло ее равновесие: смерть детей? Потеря дома? Я просто обнимаю ее всей своей пронизанной солнцем любовью, принимая ее внутрь. Я говорю ей: «Я люблю тебя». Через несколько мгновений автобус останавливается, еще через несколько секунд я открываю глаза, и напротив меня и рядом со мной уже никого нет.
«Какое странное действие оказывают мои слова», - размышляю я в такт очередной мантры и думаю обо всем этом. О любви и принятии, о нестерпимости любви и нестерпимости принятия, о том, как от объятий подчас хочется убежать, и как бывает душно от чужого внимания...
Я открываю глаза, чтобы внезапно увидеть впереди в лобовом стекле отражение нашего же автобуса... - нет, это встречный автобус, он тоже огромный, желтый, а его номер «60» упирается мне прямо в грудь. «Автобусы бодаются - или целуются», - понимает кто-то внутри меня, и я вижу это со стороны, словно зеркало и еще зеркало, словно играют мальчишки, словно в кино наехали друг на друга, и сейчас все выбегут и начнут ругаться.
Проходят секунды, и мы останавливаемся, и снова трогаемся, снова наше замкнутое пространство едет, тряся всеми отсеками и рюкзаками, плеерами и «держалками» для ладоней, теми, что нанизаны на поручень и вмещают четыре согнутых пальца. Вот еще слово, чья лакуна для меня неизведанна, опасна и прельстительна. И все в один вечер, в одном автобусе, происходят в этой ленте событий, ткут узор прядь за прядью, ряд за рядом.
И рядом со мной садится совсем нерусский мужчина, я сжимаюсь, закрывая все свое пространство таза и живота - нельзя, нельзя, от него пахнет алкоголем, он насквозь чужой и хищный. «А тебя я не люблю», - мысленно говорю я ему. И тут же думаю: вот, не люблю же. Как странно. А ведь в нас течет одинаковая жидкость - и кровь, и лимфа, и моча, и мы оба так похожи - похожего в нас гораздо больше, чем непохожего...
Я радуюсь, когда совсем скоро я выхожу на Гражданском, предварительно окинув всю сцену автобуса и запомнив яркие пятна массовки. Я выдыхаю, расслабляю живот, тянусь вверх головой и шеей. Я поворачиваю к перекрестку и вижу, как через пешеходный переход навстречу мне движется яркий черноволосый парень, который очень странно подпрыгивает на ходу - так, словно у него судороги. Синие брюки-дудочки, короткая стрижка и конвульсивные прыжки. Бог мой, сегодня поистине «потрясающий вечер»... О чем он? Как он? Куда?
В метро я замечаю прекрасные переливы мраморно-желтого, и старомраморного с отливом к незрелому персику. Это настолько красиво, что хочется взять тонкую шелковую кисть и водить по переливам и трещинкам, прочерчивая кому-то дорогу, и путь, и жизнь, и судьбу. Я танцую под Кохана коленями и ступнями, прислонившись прогибом лопаток к углу колонны, и «Аллилуйя» льется медом по уставшим моим ушам. Я вспоминаю весь свой путь, от самого раннего пролога сегодняшнего огромного дня, и вижу, как ползут капельки пота по лбу машиниста поезда...
Я иду мимо сумрачных таксистов и темных недостроенных высоток к своей сине-белой башне, я захожу во двор и качаюсь там долго-долго, глядя в зарево заката, глядя в недвижные облака, глядя в свое будущее и внутрь себя. Где много зерен любви, где оболочки неразрывно связаны с сердцевинами, где все так странно и все так просто.
Мне весело качаться, и я негромко смеюсь среди тишины спящего двора. Синий сарафан со сфинксами и пирамидами взлетает на посадочной полосе коленей. На часах половина первого, наверное, ровно в полночь один автобус въехал в другой, я въехала еще в кого-то, и теперь не разобрать, где 60, где 06, где чей живот, лоб и любовь.
«Доброй ночи, - говорю я миру и останавливаю качели. - Я люблю тебя». И танцую по направлению к своему подъезду. Мой ритм - сердце.