Понимать - (не)принимать - чувствовать: Принятие как искусный прием
Принятие как искусный прием
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!
(А.А. Блок)
И посох мой благословляю,
И эту бедную суму,
(А.К. Толстой)
Я принимаю Божий мир с его святыми чудесами, с кострами инквизиции, со всеми его парадоксами, гримасами и страданиями; полностью, целиком, ни разу от него не отрекшись. Я принимаю гонящих и ненавидящих меня, я прошу прощения у тех, кто обидел меня, и принимаю их всей душой. Я принимаю мир как призвание и предназначение, как награду и наказание, как горб и крест, как вызов и соблазн. Одним словом, я принимаю мир безоговорочно, оптом, не торгуясь и не глядя.
При виде ужасов мира, его вопиющих несправедливостей и жестокостей, я не возвращаю Создателю билет, как Иван Федорович Карамазов, и не отвожу взгляда от растерзанных детей и попранных святынь. Я принимаю и это. Только так я могу почувствовать мир и попытаться понять его.
Когда-то давным-давно Фридрих Ницше разъяснил мне, зачем нужно так рисковать, нашептав мне на ушко: «Кто хочет действительно узнать что-либо
новое (будь то человек, событие или книга), тому следует воспринимать это
новое с наивозможной любовью, быстро закрывая глаза на все, что ему кажется
в нем враждебным, отталкивающим, ложным, и даже совсем забывая об этом; (…) Дело
в том, что таким приемом пробиваешься к самому сердцу нового объекта, к его
движущему центру: а это именно и значит узнать его. Когда это достигнуто, то
разум позднее делает свои ограничения; эта чрезмерная оценка, эта временная
остановка критического маятника была лишь искусным приемом, чтобы выманить
душу чего-либо».
Каюсь и признаюсь: мне нужна душа мира, самая его сердцевина, самое донышко, его αρχη и первопричина. Собственно говоря, мне больше ничего и не нужно. И чтобы достичь своей цели, я вчувствываюсь в этот мир, впиваюсь в его плоть и мякоть, и, в свою очередь, позволяю ему вгрызаться в меня, вонзать свои еловые иглы мне под ногти, резать меня своими тонкими льдинками, как скальпелем, сдирать кожу с моих колен своим асфальтом, набивать мне шишки своими булыжниками и проводить своим финским ножом, обмокнутым в сурьму, любовные надрезы на моем сердце. Мы с миром, явно, чувствуем друг друга: наши кровь, пот и слезы давно смешались в единое зелье, или бальзам, или горький яд. Это неважно. Главное, что мы с миром неразрывно связаны узами радости-страданья, рождения-смерти, любви-предательства, мы с ним кровные и заклятые друзья.
Я хочу чувствовать, то, что я познаю, и познать то, что я чувствую. Мои отношения с миром развертываются в форме чувственной эпистемологии, сенсорной гносеологии, любовной теории познания.
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!
(А.А. Блок)
И посох мой благословляю,
И эту бедную суму,
(А.К. Толстой)
Я принимаю Божий мир с его святыми чудесами, с кострами инквизиции, со всеми его парадоксами, гримасами и страданиями; полностью, целиком, ни разу от него не отрекшись. Я принимаю гонящих и ненавидящих меня, я прошу прощения у тех, кто обидел меня, и принимаю их всей душой. Я принимаю мир как призвание и предназначение, как награду и наказание, как горб и крест, как вызов и соблазн. Одним словом, я принимаю мир безоговорочно, оптом, не торгуясь и не глядя.
При виде ужасов мира, его вопиющих несправедливостей и жестокостей, я не возвращаю Создателю билет, как Иван Федорович Карамазов, и не отвожу взгляда от растерзанных детей и попранных святынь. Я принимаю и это. Только так я могу почувствовать мир и попытаться понять его.
Когда-то давным-давно Фридрих Ницше разъяснил мне, зачем нужно так рисковать, нашептав мне на ушко: «Кто хочет действительно узнать что-либо
новое (будь то человек, событие или книга), тому следует воспринимать это
новое с наивозможной любовью, быстро закрывая глаза на все, что ему кажется
в нем враждебным, отталкивающим, ложным, и даже совсем забывая об этом; (…) Дело
в том, что таким приемом пробиваешься к самому сердцу нового объекта, к его
движущему центру: а это именно и значит узнать его. Когда это достигнуто, то
разум позднее делает свои ограничения; эта чрезмерная оценка, эта временная
остановка критического маятника была лишь искусным приемом, чтобы выманить
душу чего-либо».
Каюсь и признаюсь: мне нужна душа мира, самая его сердцевина, самое донышко, его αρχη и первопричина. Собственно говоря, мне больше ничего и не нужно. И чтобы достичь своей цели, я вчувствываюсь в этот мир, впиваюсь в его плоть и мякоть, и, в свою очередь, позволяю ему вгрызаться в меня, вонзать свои еловые иглы мне под ногти, резать меня своими тонкими льдинками, как скальпелем, сдирать кожу с моих колен своим асфальтом, набивать мне шишки своими булыжниками и проводить своим финским ножом, обмокнутым в сурьму, любовные надрезы на моем сердце. Мы с миром, явно, чувствуем друг друга: наши кровь, пот и слезы давно смешались в единое зелье, или бальзам, или горький яд. Это неважно. Главное, что мы с миром неразрывно связаны узами радости-страданья, рождения-смерти, любви-предательства, мы с ним кровные и заклятые друзья.
Я хочу чувствовать, то, что я познаю, и познать то, что я чувствую. Мои отношения с миром развертываются в форме чувственной эпистемологии, сенсорной гносеологии, любовной теории познания.