Петербургские трущобы.
Первая мысль ее явилась у меня в 1858 году. Натолкнул меня на нее случай. Часу в двенадцатом вечера я вышел от одного знакомого, обитавшего около Сенной. Путь лежал мимо Таировского переулка; можно бы было без всякого ущерба и обойти его, но мне захотелось поглядеть, что это за переулченко, о котором я иногда слышал, но сам никогда не бывал и не видал, ибо ни проходить, ни проезжать по нем не случалось.
Первое, что поразило меня, это - кучка народа, из середины которой слышались крики женщины. Рыжий мужчина, по-видимому отставной солдат, бил полупьяную женщину. Зрители поощряли его хохотом. Полицейский на углу пребывал в олимпийском спокойствии.
«Подерутся и перестанут - не впервой!» - отвечал он мне, когда я обратил его внимание на безобразно-возмутительную сцену.
«Господи! нашу девушку бьют!» - прокричала шмыгнувшая мимо оборванная женщина и юркнула в одну из дверок подвального этажа. Через минуту выбежали оттуда шесть или семь таких же женщин и общим своим криком, общими усилиями оторвали товарку. Все это показалось мне дико и ново. Что это за жизнь, что за нравы, какие это женщины, какие это люди?
Я решился переступить порог того гнилого, безобразного приюта, где прозябали в чисто животном состоянии эти жалкие, всеми обиженные, всеми отверженные создания. Там шла отвратительная оргия. Вырученная своими товарками окровавленная женщина с воем металась по низенькой, тесной комнате, наполненной людьми, плакала и произносила самые циничные ругательства, мешая их порою с французскими словами и фразами. Это обстоятельство меня заинтересовало.
«Она русская?» - спросил я одну женщину.
«А черт ее знает, - надо быть, русская». Как попала сюда, как дошла до такого состояния эта женщина? Очевидно, у нее было свое лучшее прошлое, иная сфера, иная жизнь. Что за причина, которая, наконец, довела ее до этого последнего из последних приютов?
Как хотите, но ведь ни с того ни с сего человек не доходит до такого морального падения. Мне стало жутко, больно и гадко, до болезненности гадко от всего, что я увидел и услышал в эти пять - десять минут.
Я думал, что это уже последняя грань петербургской мерзости и разврата - и я ошибся. Это был один только легонький мотивец, один только уголок той громадной картины, о которой я тогда не имел еще ни малейшего понятия, с которой познакомился поближе и покороче только впоследствии, ибо картина эта прячется от официальной, показной жизни нашего города, и вообразить ее трудно, почти невозможно без наглядного, непосредственного знакомства с нею лицом к лицу.
Оставаться долее в этом приюте у меня не хватало силы: кроме нравственного, гнетущего чувства, начинало мутить физически. Я уже направился к двери, как вдруг две кутившие личности мужского пола и весьма подозрительной наружности заметили синий околыш моей фуражки и мое студентское пальто. Один из них без всякой церемонии подошел ко мне.
«Слышьте, студент, есть у вас деньги?» - «Есть. А что?» - «Дайте мне взаймы - сколько есть; у нас не хватило, а выпить хочется».
Я понял, что тут ничего не поделаешь, вынул бумажник, в котором на тот раз находилось только два рубля серебром, и отдал их подозрительному господину. Подозрительный господин поблагодарил и предложил выпить с ними вместе. Я попытался было отказаться.
«Что же вы, брезгуете, что ли?» - обиделся он. После этого, конечно, надо было остаться; и вот за стаканом скверной водки я узнал мимоходом, урывками кое-что из жизни побитой женщины и ее товарок; но через эти урывки для меня скользила целая драма - такая драма, в которой «за человека страшно» становится.
Да, милостивые государи, живем мы с вами в Петербурге долго, коренными петербуржцами считаемся, и часто случалось нам проезжать по Сенной площади и ее окрестностям, мимо тех самых трущоб и вертепов, где гниет падший люд, а и в голову ведь, пожалуй, ни разу не пришел вам вопрос: что творится и делается за этими огромными каменными стенами? Какая жизнь коловращается в этих грязных чердаках и подвалах? Отчего эти голод и холод, эта нищета разъедающая, в самом центре промышленного богатого и элегантного города, рядом с палатами и самодовольно сытыми физиономиями? Как доходят люди до этого позора, порока, разврата и преступления? Как они нисходят на степень животного, скота, до притупления всего человеческого, всех не только нравственных чувств, но даже иногда физических ощущений страданий и боли? Отчего все это так совершается? Какие причины приводят человека к такой жизни? Сам ли он или другое что виной всего этого?
Обвинить легко, очень легко - гораздо легче, чем вдуматься и вникнуть в причину вины, разыскать предшествовавшие «подготовительные и предрасполагающие» обстоятельства. Но вот в том-то и вопрос: как взглянуть на падшего человека: один ли он сам по себе виноват и причинен в своем безобразии и несчастии? А если не один, то виноват ли еще, наконец, при его невежественности относительно самых первичных нравственных оснований, при его грубой неразвитости, при той ужасающей нас обстановке, которою он окружен безысходно, часто с первой минуты своего рождения на свет? Если же все это так, то не тяготеет ли часть этой вины на каждом из нас, на всем обществе нашем, столь щедром на филантропические возгласы, обеты и теории..
После этой истории и размышлений появилось в российском свете популярное во второй половине 19 века русское литературное произведение "Петербургские трущобы" Всеволода Владимировича Крестовского.
Автор романа «Петербургские трущобы» Всеволод Владимирович Крестовский, 1880 год.
В романе писатель одним из первых обратился к уголовной почве, социальному дну, и ярко показал это дно в самых разных его проявлениях, в том числе и в его связи с «верхами» тогдашнего русского общества. Этот роман о внешней изысканной жизни Петербурга и о его невидимой, но истинной, укрытой от посторонних глаз жизни создаёт социальный портрет всего российского общества. Современники зачитывались романом, находя в нём знакомые места и образы. Авантюрный сюжет, психологически и реалистически точные образы персонажей, знакомые места, где разворачивается действие, типичные зарисовки жизни разных слоев общества - всё это вызывало читательский интерес и повсеместное обсуждение.
И. Тургенев назвал роман «чепухой». Известный издатель и журналист А. Суворин иронически отметил «стенографизм» произведения. А Немирович-Данченко, напротив, относился к большинству читателей, хваливших роман, особо подчеркивая динамичность действия. Н. С. Лесков считал этот роман «самым социалистическим романом на русском языке».
По свидетельству одного из современников Крестовского Ф. Берга: «Несмотря на всё, что писалось против этого произведения, роман „Петербургские трущобы“ должен быть признан выдающимся по его общественному и художественному значению…». Очерковые главы романа (описание ночлежек, притонов, тюремных камер и публичных домов; роскошных домов аристократов и оргий богатых «прожигателей жизни») соединены фабульными линиями.
Роман считался одним из самых популярных в России во второй половине XIX века. В советское время переиздавался в 1930-е годы (М.-Л.: Academia, 1935-1937) и в 1990 году (М.: Правда; М.: Художественная литература; Л.: Художественная литература, Ленинградское отделение).
В 1990-е годы по мотивам книги был снят телесериал «Петербургские тайны», при этом сценаристы и режиссёры отошли от трагического сюжета романа, придав телесериалу хэппи-энд и социальную легковесность, полностью изменив многие характеры и поступки персонажей.
IMPERIUM_ROSS.