this thing of darkness i acknowledge mine-2
Щасте привалило. Шеф сделал меня начальником прожекта, дал студента и в перспективе - еще три года в Хорватии.
С одной стороны, у меня упала с плеч скала, что никто через три месяца не выпнет меня с чемоданами в Шереметьево и что не надо ехать в Россию. Я, конечно, страдаю тут от одиночества и общей заброшенности, но за последний год очень четко выкристаллизовалось понимание, что на родине я в общем тоже не сказать, что сильно кому-то была бы нужна. Стариканам-родителям, разве что, но так для их же блага лучше бы мне остаться тут, чтобы их к себе забрать лет через пять-десять.
Так вот, сижу я, осчастливленная мышами (проект да, мечта моя, опять оптимизация творческих процессов молбиол методов - я не умею это делать, и не люблю! все вот эти "поменяй пэаш", "попробуй другую мембрану", господи, за что мне это, где мой дживас плазмы, где мои функциональные аннотации и прочие скрипты на питоне? вот в компьютер я могу тупить сутками, это вам не пипетой махать, тоже не умею, но хоть люблю) и студентами. Придумала план, как бы все оптимизировать. Входит Мария (ударение на первый слог), звезда швейцарской иммунологии и мать-героиня. Я рассказываю ей (и заодно Иво, который там со своим синдромом дефицита внимания в каждой бочке непременная затычка) Грандиозный План. Получаю в ответ: "Оля, ну сконцентрируйся уже, ты не так ставишь вопрос, теперь это твоя тема на сто процентов, соберись тряпка, давай, распиши все как следует". Это Мария. И "ты должна научиться отстаивать свое мнение, донести до шефа что вот это невозможно, без помощи Генадия, и вот это тоже". Это Иво. "Мям-мям". Это я. Я только что поняла, что я не умею быть начальником проектов. И что я придумала неправильную схему экспермента. Что меня бросил мужчина ради другой женщины, что у меня аддикция на этом фоне, все как в блоге у Эволюции, про плохие границы и неадекватную самооценку. Что я должна посвятить ближайший год тоске, пипетке и воспитанию хорватских студентов. Что у меня кошмарный фронтальный синусит и разрывается голова, не смотря на тонны кетонала, которые я в себя запихиваю ежедневно. Что мне некуда отступать и позади Москва, Новосибирск и унылое существование в панельной многоэтажке, в декорациях "Левиафана" и геолога, пропившего глобус, одиночество, курс евро и ромбы на полу ицига. Что я задушила все творческое начало в себе. Что я хочу вернуться в свои 11 лет и найти себе силы лечь в сугроб по дороге из школы и вмерзнуть в него навечно. Мям-мям.
А потом я пришла домой, легла на кровать, мучимая мигренью, и прочла у Ричарда Фейнмана.
"Then I had another thought: Physics disgusts me a little bit now, but I used to enjoy doing physics. Why did I enjoy it? I used to play with it. I used to do whatever I felt like doing - it didn't have to do with whether it was important for the development of nuclear physics, but whether it was interesting and amusing for me to play with. When I was in high school, I'd see water running out of a faucet growing narrower, and wonder if I could figure out what determines that curve. I found it was rather easy to do. I didn't have to do it; it wasn't important for the future of science; somebody else had already done it. That didn't make any difference. I'd invent things and play with things for my own entertainment.
So I got this new attitude. Now that I am burned out and I'll never accomplish anything, I've got this nice position at the university teaching classes which I rather enjoy, and just like I read the Arabian Nights for pleasure, I'm going to play with physics, whenever I want to, without worrying about any importance whatsoever.
Within a week I was in the cafeteria and some guy, fooling around, throws a plate in the air. As the plate went up in the air I saw it wobble, and I noticed the red medallion of Cornell on the plate going around. It was pretty obvious to me that the medallion went around faster than the wobbling.
I had nothing to do, so I start to figure out the motion of the rotating plate. I discover that when the angle is very slight, the medallion rotates twice as fast as the wobble rate - two to one [Note: Feynman mis-remembers here---the factor of 2 is the other way]. It came out of a complicated equation! Then I thought, ``Is there some way I can see in a more fundamental way, by looking at the forces or the dynamics, why it's two to one?''
I don't remember how I did it, but I ultimately worked out what the motion of the mass particles is, and how all the accelerations balance to make it come out two to one.
<...>
I went on to work out equations of wobbles. Then I thought about how electron orbits start to move in relativity. Then there's the Dirac Equation in electrodynamics. And then quantum electrodynamics. And before I knew it (it was a very short time) I was ``playing'' - working, really - with the same old problem that I loved so much, that I had stopped working on when I went to Los Alamos: my thesis-type problems; all those old-fashioned, wonderful things.
It was effortless. It was easy to play with these things. It was like uncorking a bottle: Everything flowed out effortlessly. I almost tried to resist it! There was no importance to what I was doing, but ultimately there was. The diagrams and the whole business that I got the Nobel Prize for came from that piddling around with the wobbling plate."
Спасибо тебе, Дик Фейнман, веселый человек и гений. Нобелевской премии мне не видать, зато мне видать, что терять особо нечего. И студентов учить я люблю, и созвон с Голландией про скрипты на следующей неделе, и воркшоп пасхальный по танго. Выживу, короче.