Размышления о большевизме. Политика большевиков: общие контуры, концепция
Когда говорят, что большевизм был антизападным или антикапиталистическим явлением, то не стоит принимать такие заявления всерьез. Если мы подробнее присмотримся к большевистскому (и вообще марксистскому) «социализму», то увидим, что он является братом-близнецом той плутократической модели, что победила на Западе еще в эпоху абсолютизма. Различия - в каких-то несущественных деталях. На Западе власть плутократической верхушки основывается на частной собственности, а в «социалистической» России она должна была держаться на «социализированном» хозяйственном комплексе, превращенном в один огромный трест.
В чем здесь принципиальное различие? Оно лишь в частностях организационного толка вкупе с громкими лозунгами для идиотов-обывателей. Например, те решения, которые на Западе проводятся через сложную систему, соединяющую закрытые планирующие клубы с «массами» («голосующим стадом»), в социалистической системе могли реализовываться в прямом административном порядке. А в основе - полное тождество: тот же «гуманизм», тот же экономикоцентризм, буржуазный профанизм, атеизм и т. д.
В данном случае мы не видим совершенно никакого «разрыва» с буржуазно-плутократическим континуумом, никакой собственно революционной перспективы, приводящей к подлинно новому, небывалому миру. Коммунистический «новый мир» - это все тот же «ветхий», до тошноты надоевший мещанский мир, еще более убогий, чем западный, ибо обильно сдобренный хамством, насилием и головотяпством, уже, так сказать, отечественного производства. Здесь человек по-прежнему считает себя самоцелью и переводится в чистое количество, хотя механизм этого «перевода» был устроен несколько иначе.
Обратимся теперь к практической политике большевистского режима. Делом жизни Ленина было воспитание и подготовка партии «профессиональных революционеров». Основным теоретическим документом по данному вопросу является его работа «Что делать?». Там говорится, что рабочий, если его предоставить самому себе, способен только на соглашательство и тред-юнионизм, поэтому дело революции должна взять на себя группа отборных и проверенных людей, занимающихся этим на профессиональной основе. De facto это должна была быть партия заговорщиков бланкистского типа. Ленин здесь далеко не нов, поскольку весь XIX век являлся веком заговоров и путчей, организованных сетью тайных обществ, опоясавшей собою всю Европу. Кроме того, ленинская партия «профессиональных революционеров» многое заимствовала у «Народной воли», включая строгую иерархию, железную дисциплину и профессионализм.
С другой стороны, прав был и П. Аксельрод, говоривший, что большевистская партия есть не что иное, как «упрощенная копия или карикатура бюрократическо-самодержавной системы нашего министра внутренних дел». Трудно сказать, в каком смысле эта организация могла именоваться «пролетарской», поскольку в ее составе почти не было рабочих. Если оставить евреев и обратиться к входившим в ее состав шобес-русским, то они рекрутировались прежде всего из деклассированных элементов плебейского происхождения.
В них почти ничего не оставалось от этоса русской интеллигенции с ее жертвенностью и пафосом свободы (пусть и ложно понятым). По своим ценностным установкам здесь были прежде всего «мещане», стремившиеся к власти, престижу и благам. И хотя старая русская интеллигенция в известном смысле подготовила приход большевиков, они ненавидели ее еще больше, чем царский строй, и сразу после захвата власти приступили к ее планомерному уничтожению. Таким образом, все те, кого Февраль выпустил из царских тюрем, вскоре снова вернулись туда - чтобы уже никогда не выйти на свободу. Деклассированный социальный состав большевистской клики позволит нам лучше понять ее установки: склонность к насилию, материализм, презрение к культуре.
Надо сказать, в понимании «духа времени» Ленин пошел гораздо дальше меньшевиков, пристававших к нему с требованиями «демократичности» и «открытости» (их всех потом уничтожили). Он увидел, что в «эпоху масс» демократия начинает переходить в свою противоположность, ибо «стадо» нуждается не в формальном волеизъявлении, а в вожде, опирающемся на лояльное себе меньшинство. И он с самого начала строил именно такую вождистскую организацию, которая затем задаст тон для перестройки всей России по своему образу и подобию (и не только России, потому что ленинские методы тут же начнут копировать диктаторы как Запада, так и Востока).
На этой линии располагается и его культ государства. В работе «Государство и революция» Ленин, сыпля цитатами из Энгельса, приходит к такому выводу: государство в период «диктатуры пролетариата» (эвфемизм для партийной диктатуры) не только не отомрет, но станет еще сильнее, чтобы успешнее подавлять «буржуазию». Правда, тут же он обнадеживающе заявляет, что после того как освободительная миссия государства будет исполнена, оно все же «отомрет», потому что не останется-де больше никаких классов и, следовательно, некого будет «подавлять».
Перед нами типичный пример ленинской казуистики, которая, как уже было сказано выше, поражает сочетанием своей совершенной бессмысленности с практической изворотливостью. «Став еще сильнее», государство, конечно, никак не сможет «отмереть», даже если и вообразить себе наступление такого общественного состояния, когда не будет классового расслоения (что уже само по себе невероятно). Государство - это десятки тысяч хорошо организованных людей, которые живут за счет общества и легко присваивают самим себе статус «эксплуатирующего класса», защищая свое привилегированное положение не менее активно, чем капиталисты. «Диктатура пролетариата» - вообще бессмысленное выражение, поскольку «пролетариат» по самой своей сути является массой, толпой, социальной материей и, следовательно, не может осуществлять коллективную диктатуру над кем-либо, в отличие, например, от аристократии. «Диктатура пролетариата» на деле могла означать только одно: диктатуру тех, кто присвоил себе право говорить от имени пролетариата.
Возведение тоталитарного строя вытекало из общей программатики большевизма. Выше мы сказали о «Системе». Создание общества как хорошо отлаженной машины по выработке эффективности (в переводе на язык ростовщиков: по выработке денег) требовало концентрации абсолютной власти в руках планирующего и распределяющего центра, т. е. в руках государства-партии. Ориентированный на имманентные, «гуманистические» перспективы социум превращался в единую огромную фабрику или, лучше сказать, казарму, где жизнь, имущество и время человека без остатка ставились на службу производственной машинерии, управляемой некой кастой «вождей». Ленин прямо говорил об обществе, «организованном как единая промышленная фабрика». Если бы мы попытались вывести краткую формулу, в которую была бы упакована программа раннего большевизма, то она звучала бы так: уничтожение России как цивилизации и возведение на ее месте обезличенной фабрики-казармы.
Вот в каком свете, насколько можно судить, представлялась будущая судьба оккупированной страны Ленину и Ко - независимо от того, формулировали ли они такую цель в ясной и недвусмысленной форме или нет. Такая огромная фабрика-казарма величиной с шестую часть суши должна была стать как бы плацдармом для наступления на остальной мир и распространения той же самой модели на все человечество. «Дело не в России, - сказал Ленин, - на нее, господа хорошие, мне наплевать, - это только этап, через который мы проходим к мировой революции...».
Было бы наивно возводить истоки большевизма к имманентным историческим особенностям российской цивилизации в духе какого-нибудь «евразийства». Все это полная чушь. Россия как Россия (т. е. как исторический субъект с собственными традициями, культурой, исторической миссией и т. д.) рассматривалась большевиками в качестве врага. А как сказал буревестник пролетарской революции, «если враг не сдается, его уничтожают».
Большевики пришли уничтожать Россию, чтобы построить на ее месте и из ее обломков механизированный суррогат без традиций, корней, истории и культуры. При этом лозунги «рабочей революции», «классовой борьбы» и проч. являлись всего лишь популистским фиговым листком для простофиль, призванным замаскировать реальные цели этой клики заговорщиков в странных остроконечных колпаках с каббалистической пентаграммой. Если мы будем исходить из предложенной формулы, а не из формальной «программы» ленинской команды, то для нас станет легко понятной вся политическая практика большевизма: радикальный террор, создание тоталитарной системы, истребление элиты и крестьянства, уничтожение культуры, «органократия».
Необходимо учесть, что:
1) Для деструкции России как культурно-исторического субъекта было прежде всего необходимо под тем или иным предлогом уничтожить две группы - образованную элиту и крестьянство, т. к. именно они являлись хранителями культурных традиций страны;
2) Для реализации титанического или, лучше сказать, люциферического плана по превращению России в гигантскую обезличенную фабрику следовало сконцентрировать абсолютную власть в руках узкой касты «вождей», руководящих данным процессом через «приводные ремни» в виде бюрократии и тайной полиции. Так родился на свет тоталитаризм;
3) Режим господства узкой «касты господ», не имевшей в этническом, культурном или историческом плане ничего общего с массой автохтонов и рассматривающей их страну как оккупированную территорию, мог основываться только на тотальном перманентном терроре, абсолютном контроле, развращении туземной массы и скрытности всех подлинных центров принятия решений. Так появилась система тоталитарно-террористической органократии, т. е. такой режим господства, который мы называем двойным.
Это означает, что система власти выстраивалась на двух уровнях: эзотерический и экзотерический, внутренний и внешний, «изнанка» и «фасад». «Фасад» состоял из грандиозной системы декораций в виде партийных съездов, «советской демократии», «выборов», «конституций», «законов» и проч. «Изнанка» же включала в себя некую касту посвященных, центрированных вокруг «органов», наделенных абсолютной и бесконтрольной властью.
«Органы» представляли собой волшебную палочку двойного режима, его потайную пружину, полностью скрытую от глаз. Черчилль был прав, назвав коммунистическую диктатуру «загадкой внутри секрета, окутанного тайной». Не существовало ни одной сферы жизни огромной страны - от завода-гиганта до детского сада, - куда не заглядывало бы всевидящее, но незримое око. «Органы» являлись реальной властью, через скрытые нити управлявшие всеми процессами в стране. Из сказанного выше вытекал
4) Тотальный террор - не как средство репрессирования, а прежде всего как орудие управления. Нечего и говорить, что чудовищный замысел по разрушению изнутри целой цивилизации с тысячелетней историей мог быть осуществлен только с помощью космического насилия и ценой истребления многих миллионов человек. Наконец, здание нового режима увенчивалось
5) Полным истреблением культурно-исторической памяти страны. На русскую культуру были вылиты ушаты, нет - цистерны грязи; само слово «русский» стало ругательным; название «Россия» исчезло из употребления на многие годы. За малейшее выражение патриотизма или национальной идентичности виновного ожидала беспощадная расправа. Производилась целенаправленная деструкция семьи как медиума патриархальных нравов, культурных традиций и нравственного здоровья автохтонов. Совершенно неверно считать эту «революцию» «интернациональной». Интернационализм означает признание равенства наций, тогда как коммунистическое правление в свои первые годы являлось откровенно антирусским, открыто объявившим войну народу, составлявшему подавляющее большинство населения захваченной территории.