Письмо Татьяне (06.2012)
[...]
А сейчас я живу в Питере. Да, в той самой Северной Пальмире, где некогда обитал великий поэт - именно здесь он бухал, ходил к женщинам и иногда кропал гусиным пером свои произведения. И вот, я переехал сюда в марте. Хожу по тем же улицам, смотрю на те же реки и каналы, занимаюсь теми же вещами, что и Пушкин - только вот с последним его пунктом у меня явные проблемы... Видимо, вдохновение, как и любовь, действительно нельзя получить под заказ. Помню, как часто ты мне раньше это говорила. А я еще не понимал (или не хотел понимать), что именно ты имеешь ввиду, и на что-то там продолжал надеяться. Ну, это просто забавное такое воспоминание, не обращай внимание.
Какая-то, видимо, замкнутая на себе безысходность: состояние, когда любой смех, который ты слышишь, кажется тебе смехом над тобой и твоей, до бессильной улыбки, довольно скудной на смыслы жизнью. Когда вчера у тебя все круто, аж дальше некуда, и вроде как все правильно, но уже сегодня ты идешь по улице вдоль стен домов и думаешь о том, что было бы довольно неплохо, если бы тебе на голову упал массивный кусок лепнины какого-нибудь гребаного пушкинского XIX века - в Питере такое случается. Собственно, здесь и погода такая же, как и настроение - меняется так, как ей вздумается. И поэтому, кстати, люди здесь чувствуют себя хозяевами жизни в гораздо меньшей степени, нежели в той же Москве.
И эту надоедливую безысходность я стал видеть на каждом углу - и в опущенных руках уставшего чернокожего юноши, раздающего у метро листовки с рекламой новой парикмахерской, и в погасшей неоновой букве пивного бара, едва заметно выглядывающего из типичного питерского переулка, и в этой псевдоприветливой, и тем более пугающе пустой, фразе кассира "Приятного аппетита. Приходите к нам снова!". Я понимаю, что, в некотором роде, это "сознательная выборка подсознания", но данное понимание мало что меняет. А еще есть усиливающееся с каждым днем ощущение той самой "Электрички" Цоя - того самого Цоя, чьи фотографии, выставленные на Малой Садовой в самом центре Питера, непреодолимо угнетают своей чрезмерной открытостью праздному массовому взору.
Очень, кстати, боюсь, что все вышеописанное ты воспримешь исключительно как некие жалобы. Но, поверь - это не более, чем сухая констатация психологических аспектов, бесчувственное описание фактов. В этом смысле не думаю, что Достоевский оплакивал печальную участь своего Мышкина, сидя над рукописью при свете свечи, несмотря на то, что сей великий писатель был впечатлительным человеком и в образе князя во многом описывал, уверен, самого себя.
[...]
Как ты там? Как твоя работа? Мы не переписывались уже года два... Но, знаешь, мне почему-то не хотелось тебе писать. Было такое ощущение, что говорить совершенно не о чем - хотя и происходило до фига всего. Но, наверное, точнее будет сказать - было чувство, что просто не нужно обо всем этом рассказывать. Все эти события - совсем не то, о чем бы мне с тобой хотелось говорить. А о чем хотелось бы?.. Вот, сижу, смотрю в экран, потом на клавиатуру - и не знаю, что самому себе на это ответить... Недавно очень четко осознал, что язык общения - одно из самых скудных средств для выражения чувств. Эти дурацкие значки,- буквы,- формирующиеся в слова и предложения - какая-то нелепая попытка человечества систематизировать и воплотить в видимое то, что такому воплощению, как мне кажется, не подлежит в принципе.
И в данном случае, на этот собственный вопрос, ответить мне тоже нечего. Хотя, как мне казалось раньше и кажется до сих пор, тебе эти ответы известны, и ты всегда знала, что именно я хочу услышать от тебя, когда мы с тобой говорили о чем-то подобном. Я ждал от тебя подсказки, но ты сознательно в такие моменты молчала, со снисходительным умилением улыбалась и переводила разговор на другие темы. И это твое молчание удивительным образом придавало мне силы. Но твоего молчания у меня уже давно нет.
А еще, всегда восхищался твоей способностью видеть смысл в обыденных вещах. Мне казалось, что даже привычный процесс приготовления самых непритязательных блюд в твоих руках превращался в религиозное таинство, в котором я играл роль восхищенной паствы.
Я так жить, совершенно точно, не умею. И, знаешь, мне этого безумно не хватает именно сейчас - в круговороте моей повседневности, приобретшей невыносимый оттенок пошлости.
С тобой все было по-другому.
[...]
Если захочешь - приезжай в гости, буду рад. Такая вот рабочая, непринужденная фраза в конце письма.
Пиши.
P.S. : Все-таки показное равнодушие иногда дается так же тяжело, как и абсолютная искренность.
А сейчас я живу в Питере. Да, в той самой Северной Пальмире, где некогда обитал великий поэт - именно здесь он бухал, ходил к женщинам и иногда кропал гусиным пером свои произведения. И вот, я переехал сюда в марте. Хожу по тем же улицам, смотрю на те же реки и каналы, занимаюсь теми же вещами, что и Пушкин - только вот с последним его пунктом у меня явные проблемы... Видимо, вдохновение, как и любовь, действительно нельзя получить под заказ. Помню, как часто ты мне раньше это говорила. А я еще не понимал (или не хотел понимать), что именно ты имеешь ввиду, и на что-то там продолжал надеяться. Ну, это просто забавное такое воспоминание, не обращай внимание.
Какая-то, видимо, замкнутая на себе безысходность: состояние, когда любой смех, который ты слышишь, кажется тебе смехом над тобой и твоей, до бессильной улыбки, довольно скудной на смыслы жизнью. Когда вчера у тебя все круто, аж дальше некуда, и вроде как все правильно, но уже сегодня ты идешь по улице вдоль стен домов и думаешь о том, что было бы довольно неплохо, если бы тебе на голову упал массивный кусок лепнины какого-нибудь гребаного пушкинского XIX века - в Питере такое случается. Собственно, здесь и погода такая же, как и настроение - меняется так, как ей вздумается. И поэтому, кстати, люди здесь чувствуют себя хозяевами жизни в гораздо меньшей степени, нежели в той же Москве.
И эту надоедливую безысходность я стал видеть на каждом углу - и в опущенных руках уставшего чернокожего юноши, раздающего у метро листовки с рекламой новой парикмахерской, и в погасшей неоновой букве пивного бара, едва заметно выглядывающего из типичного питерского переулка, и в этой псевдоприветливой, и тем более пугающе пустой, фразе кассира "Приятного аппетита. Приходите к нам снова!". Я понимаю, что, в некотором роде, это "сознательная выборка подсознания", но данное понимание мало что меняет. А еще есть усиливающееся с каждым днем ощущение той самой "Электрички" Цоя - того самого Цоя, чьи фотографии, выставленные на Малой Садовой в самом центре Питера, непреодолимо угнетают своей чрезмерной открытостью праздному массовому взору.
Очень, кстати, боюсь, что все вышеописанное ты воспримешь исключительно как некие жалобы. Но, поверь - это не более, чем сухая констатация психологических аспектов, бесчувственное описание фактов. В этом смысле не думаю, что Достоевский оплакивал печальную участь своего Мышкина, сидя над рукописью при свете свечи, несмотря на то, что сей великий писатель был впечатлительным человеком и в образе князя во многом описывал, уверен, самого себя.
[...]
Как ты там? Как твоя работа? Мы не переписывались уже года два... Но, знаешь, мне почему-то не хотелось тебе писать. Было такое ощущение, что говорить совершенно не о чем - хотя и происходило до фига всего. Но, наверное, точнее будет сказать - было чувство, что просто не нужно обо всем этом рассказывать. Все эти события - совсем не то, о чем бы мне с тобой хотелось говорить. А о чем хотелось бы?.. Вот, сижу, смотрю в экран, потом на клавиатуру - и не знаю, что самому себе на это ответить... Недавно очень четко осознал, что язык общения - одно из самых скудных средств для выражения чувств. Эти дурацкие значки,- буквы,- формирующиеся в слова и предложения - какая-то нелепая попытка человечества систематизировать и воплотить в видимое то, что такому воплощению, как мне кажется, не подлежит в принципе.
И в данном случае, на этот собственный вопрос, ответить мне тоже нечего. Хотя, как мне казалось раньше и кажется до сих пор, тебе эти ответы известны, и ты всегда знала, что именно я хочу услышать от тебя, когда мы с тобой говорили о чем-то подобном. Я ждал от тебя подсказки, но ты сознательно в такие моменты молчала, со снисходительным умилением улыбалась и переводила разговор на другие темы. И это твое молчание удивительным образом придавало мне силы. Но твоего молчания у меня уже давно нет.
А еще, всегда восхищался твоей способностью видеть смысл в обыденных вещах. Мне казалось, что даже привычный процесс приготовления самых непритязательных блюд в твоих руках превращался в религиозное таинство, в котором я играл роль восхищенной паствы.
Я так жить, совершенно точно, не умею. И, знаешь, мне этого безумно не хватает именно сейчас - в круговороте моей повседневности, приобретшей невыносимый оттенок пошлости.
С тобой все было по-другому.
[...]
Если захочешь - приезжай в гости, буду рад. Такая вот рабочая, непринужденная фраза в конце письма.
Пиши.
P.S. : Все-таки показное равнодушие иногда дается так же тяжело, как и абсолютная искренность.