Стыд
В соседних отделах выключают свет, и предметы интерьера с безумными ценниками погружаются в молчаливую темноту. Шаги удаляются, затихают радостные разговоры, которые всегда сопровождают окончание пятничного рабочего дня. Со всех сторон набрасывается тишина, весомая и прочная - ее нарушает только внушительный шумный гул кондиционеров, спрятанных где-то под навесным потолком.
Все меняется. То, что стоит на витрине, приобретает виноватый, почти стыдливый оттенок, а ценники в сумраке залов становятся похожими на позорное клеймо.
По внутреннему радио торгового центра играют те же песни, что и днем, но теперь они звучат совершенно напрасно. И даже неважно кто поет - Eagles, Madonna или вечно молодой Элвис Пресли: в их голосе, растворяющемся в пустых этажах, чувствуется стыд.
Мимо, устало шаркая ногами, проходят уборщицы с ведрами и швабрами. Они смотрят на меня, сидящего в роскошном белом кожаном диване, с недоумением: я - единственный, кто еще остался в торговом центре в этот поздний час.
А мне стыдно перед ними. Стыдно за этот сраный кожаный диван, за мой серьезный вид и за мой уебанский бэйдж, возносящий меня в ряды тех, кому в этом торговом центре можно вроде как многое.
Все меняется. То, что стоит на витрине, приобретает виноватый, почти стыдливый оттенок, а ценники в сумраке залов становятся похожими на позорное клеймо.
По внутреннему радио торгового центра играют те же песни, что и днем, но теперь они звучат совершенно напрасно. И даже неважно кто поет - Eagles, Madonna или вечно молодой Элвис Пресли: в их голосе, растворяющемся в пустых этажах, чувствуется стыд.
Мимо, устало шаркая ногами, проходят уборщицы с ведрами и швабрами. Они смотрят на меня, сидящего в роскошном белом кожаном диване, с недоумением: я - единственный, кто еще остался в торговом центре в этот поздний час.
А мне стыдно перед ними. Стыдно за этот сраный кожаный диван, за мой серьезный вид и за мой уебанский бэйдж, возносящий меня в ряды тех, кому в этом торговом центре можно вроде как многое.