Из Экзюпери. Планета людей.
Мать кормила грудью младенца; смертельно усталая, она казалась спящей.
Среди бессмыслицы и хаоса этих скитаний передавалась ребенку жизнь. Я
посмотрел на отца. Череп тяжелый и голый, как булыжник. Скованное сном в
неловкой позе, стиснутое рабочей одеждой бесформенное и неуклюжее тело. Не
человек - ком глины. Так по ночам на скамьях рынка грудами тряпья валяются
бездомные бродяги. И я подумал: нищета, грязь, уродство - не в этом дело. Но
ведь вот этот человек и эта женщина когда-то встретились впервые, и,
наверно, он ей улыбнулся и, наверно, после работы принес ей цветы. Быть
может, застенчивый и неловкий, он боялся, что над ним посмеются. А ей,
уверенной в своем обаянии, из чисто женского кокетства, быть может, приятно
было его помучить. И он, превратившийся ныне в машину, только и способную
ковать или копать, томился тревогой, от которой сладко сжималось сердце.
Непостижимо, как же они оба превратились в комья грязи? Под какой страшный
пресс они попали? Что их так исковеркало? Животное и в старости сохраняет
изящество. Почему же так изуродована благородная глина, из которой вылеплен
человек?
Я шел дальше среди своих попутчиков, спавших тяжелым, беспокойным сном.
Храп, стоны, невнятное бормотанье, скрежет грубых башмаков по дереву, когда
спящий, пытаясь устроиться поудобнее на жесткой лавке, переворачивается с
боку на бок, - все сливалось в глухой, непрестанный шум. А за всем этим -
неумолчный рокот, будто перекатывается галька под ударами прибоя.
Сажусь напротив спящей семьи. Между отцом и матерью кое-как примостился
малыш. Но вот он поворачивается во сне, и при свете ночника я вижу его лицо.
Какое лицо! От этих двоих родился на свет чудесный золотой плод. Эти
бесформенные тяжелые кули породили чудо изящества и обаяния. Я смотрел на
гладкий лоб, на пухлые нежные губы и думал: вот лицо музыканта, вот
маленький Моцарт, он весь - обещание! Он совсем как маленький принц из
сказки, ему бы расти, согретому неусыпной разумной заботой, и он бы оправдал
самые смелые надежды! Когда в саду, после долгих поисков, выведут наконец
новую розу, все садовники приходят в волнение. Розу отделяют от других, о
ней неусыпно заботятся, холят ее и лелеют. Но люди растут без садовника.
Маленький Моцарт, как и все, попадет под тот же чудовищный пресс. И станет
наслаждаться гнусной музыкой низкопробных кабаков. Моцарт обречен.
Я вернулся в свой вагон. Я говорил себе: эти люди не страдают от своей
судьбы. И не сострадание меня мучит. Не в том дело, чтобы проливать слезы
над вечно незаживающей язвой. Те, кто ею поражен, ее не чувствуют. Язва
поразила не отдельного человека, она разъедает человечество. И не верю я в
жалость. Меня мучит забота садовника. Меня мучит не вид нищеты, - в конце
концов люди свыкаются с нищетой, как свыкаются с бездельем. На Востоке
многие поколения живут в грязи и отнюдь не чувствуют себя несчастными. Того,
что меня мучит, не излечить бесплатным супом для бедняков. Мучительно не
уродство этой бесформенной, измятой человеческой глины. Но в каждом из этих
людей, быть может, убит Моцарт.
Один лишь Дух, коснувшись глины, творит из нее Человека.
Среди бессмыслицы и хаоса этих скитаний передавалась ребенку жизнь. Я
посмотрел на отца. Череп тяжелый и голый, как булыжник. Скованное сном в
неловкой позе, стиснутое рабочей одеждой бесформенное и неуклюжее тело. Не
человек - ком глины. Так по ночам на скамьях рынка грудами тряпья валяются
бездомные бродяги. И я подумал: нищета, грязь, уродство - не в этом дело. Но
ведь вот этот человек и эта женщина когда-то встретились впервые, и,
наверно, он ей улыбнулся и, наверно, после работы принес ей цветы. Быть
может, застенчивый и неловкий, он боялся, что над ним посмеются. А ей,
уверенной в своем обаянии, из чисто женского кокетства, быть может, приятно
было его помучить. И он, превратившийся ныне в машину, только и способную
ковать или копать, томился тревогой, от которой сладко сжималось сердце.
Непостижимо, как же они оба превратились в комья грязи? Под какой страшный
пресс они попали? Что их так исковеркало? Животное и в старости сохраняет
изящество. Почему же так изуродована благородная глина, из которой вылеплен
человек?
Я шел дальше среди своих попутчиков, спавших тяжелым, беспокойным сном.
Храп, стоны, невнятное бормотанье, скрежет грубых башмаков по дереву, когда
спящий, пытаясь устроиться поудобнее на жесткой лавке, переворачивается с
боку на бок, - все сливалось в глухой, непрестанный шум. А за всем этим -
неумолчный рокот, будто перекатывается галька под ударами прибоя.
Сажусь напротив спящей семьи. Между отцом и матерью кое-как примостился
малыш. Но вот он поворачивается во сне, и при свете ночника я вижу его лицо.
Какое лицо! От этих двоих родился на свет чудесный золотой плод. Эти
бесформенные тяжелые кули породили чудо изящества и обаяния. Я смотрел на
гладкий лоб, на пухлые нежные губы и думал: вот лицо музыканта, вот
маленький Моцарт, он весь - обещание! Он совсем как маленький принц из
сказки, ему бы расти, согретому неусыпной разумной заботой, и он бы оправдал
самые смелые надежды! Когда в саду, после долгих поисков, выведут наконец
новую розу, все садовники приходят в волнение. Розу отделяют от других, о
ней неусыпно заботятся, холят ее и лелеют. Но люди растут без садовника.
Маленький Моцарт, как и все, попадет под тот же чудовищный пресс. И станет
наслаждаться гнусной музыкой низкопробных кабаков. Моцарт обречен.
Я вернулся в свой вагон. Я говорил себе: эти люди не страдают от своей
судьбы. И не сострадание меня мучит. Не в том дело, чтобы проливать слезы
над вечно незаживающей язвой. Те, кто ею поражен, ее не чувствуют. Язва
поразила не отдельного человека, она разъедает человечество. И не верю я в
жалость. Меня мучит забота садовника. Меня мучит не вид нищеты, - в конце
концов люди свыкаются с нищетой, как свыкаются с бездельем. На Востоке
многие поколения живут в грязи и отнюдь не чувствуют себя несчастными. Того,
что меня мучит, не излечить бесплатным супом для бедняков. Мучительно не
уродство этой бесформенной, измятой человеческой глины. Но в каждом из этих
людей, быть может, убит Моцарт.
Один лишь Дух, коснувшись глины, творит из нее Человека.