Прерафаэлиты
Этикетки кормят посетителей байками из Шекспира, аудиогид нашёптывает на ушко стихи Теннисона, картины взывают к зрителю яркими красками.
Я думала, что уж кто-кто, а прерафаэлиты не особенно отличаются от репродукций. Я ошибалась, и это самое большое потрясение и впечатление от выставки. Некоторые просто вырви глаз, рядовая картинка в детской книжке - так я охарактеризовала для себя всё это на последнем курсе, но некоторые действительно что-то будоражат внутри, когда смотришь на них.
Джон Эверетт Миллес «Гугенот в день святого Варфоломея отказывающийся надеть отличительный знак католика»»
Она правда не выглядит так. Не самая большая по размерам картинка бросается в глаза издалека, привлекая внимания очень яркими красками. Фиолетовый цвет детского фломастера, а рукав девушки напоминает фонарик к Хэллоуину. Эстетическую оценку всему этому мне сложно дать, но это впечатляет, да.
Джон Эверетт Миллес «Офелия»
Офелия. «Гвоздь программы». Сложно описать цвет её платья - какой-то сиренево-розоватый, вокруг которого будто растекается чернильное пятно. От нежно-грустного цвета платья (да, цвет может быть грустный!) до тревожно-мистического цвета воды, поглощающего Офелию. Она действительно падает, это видно, это прямо чувствуется, как вода почти водоворотом забирает её - она тонет. Тонкая грань между жизнью и смертью, она ещё здесь, но ещё немного и окажется уже под водой. Венок с головы упал ей на шею не только как ожерелье, но и как петля. И вообще цветы кажутся словно наклеенными на картину, как будто из другого мира и выступают здесь действительно как символ жизни, отвергнутой девушкой.
Да, и на десерт: «…Она старалась по ветвям развесить свои венки; коварный сук сломался, и травы и она сама упали в рыдающий поток. Её одежды, раскинувшись, несли её, как нимфу; она меж тем обрывки песен пела, как если бы не чуяла беды или была созданием, рождённым в стихии вод; так длиться не могло, и одеянья, тяжело упившись, несчастную от звуков увлекли в трясину смерти».
Джон Эверетт Миллес «Христос в доме родителей»
Я думала, что бытовые картины меня вообще не впечатлят, эта - исключение. Как-то не по себе становится и что-то происходит внутри от всей этой символики, которую художник фактически швыряет в лицо зрителю. Какое-то острое чувство диссонанса от мирной бытовой обстановки и будущей трагедии, какое ни разу не возникало в мадоннах Возрождения.
Дальше из «Образов прошлого» (в основном «иллюстрации» к Шекспиру, Библии и социалка) выставка распадается на два рукава: пейзажи (не впечатлили) и образы прерафаэлитских красавиц. Вот здесь, в этих женских портретах уже чувствуется, как всё поменялось. В какой-то момент словно спадает вся нарративная мишура и остаётся только потрясающая декорация. Женщина только как объект изображения, она становится красотой и больше ничем.
И выводит нас этот поток в совершеннейший рай. В «искусства и ремёсла», довольно поэтично и, в общем-то, верно озаглавленные создателями выставки как «Утопия». Вы никогда не поймёте как можно так надолго «подвисать» у простого кусочка обоев, пока не увидите это своими глазами. Когда внезапно понимаешь, что есть лишь краска и линия, и ты путешествуешь среди них, и больше тебе в этой жизни ничего не нужно. Вышивка осязаема настолько, что начинает немного трясти от этих шёлковых и серебряных нитей, и безумно хочется потрогать, хотя бы просто провести по поверхности кончиками пальцев, но нельзя, и иногда это совершенно мучительно. Переплетённые и чёткие линии, бутоны и стебли, манящий водоворот изящества, одновременно и сложный и очень простой ритм, какой-то оживший орнамент. Здесь же висит Бёрн-Джонс. Сочетания серебристо-серого и золотого, безэмоциональные лица и взгляды в пустоту, сама загадка, очерченная выразительной линией. Простите, но «Прозерпина» Россетти, висящая рядом нервно курит в сторонке.
«… - Чем отличается течение от стиля?
- Стиль охватывает все стороны жизни. Представьте себе импрессионистический стул. Не получается? А стул рококо вы представить можете».
И стул модерна представить можем. И шкаф, и обои, и стёкла, и картины - вся жизнь становится этой вытянутой линией, её изгибами и змейками, всё превращается в длинные стебли цветов, в «удар бичом» - фирменный росчерк модерна. Ах!