ПИХТА И ЧУВАЧОК
У Андрея было три объекта самой горячей любви: тайга,
Лысый,
и мы с Ваней.
Нет смысла расставлять нас по номерам, тем более, что в последние почти двадцать лет за место в этом рейтинге не без успеха боролись Муля
и наш сад.
На снимке любимая скамейка Иллеша под дубом, который они сажали с Лысым.
Я думаю, что из всего вышеназванного только Муля и Дальний Восток были безупречны по отношению к Иллешу, все остальные давали поводы для огорчений. Однако перевоспитывать нас было бесполезно и поздно, Муля и безо всякого вмешательства была идеальна, так что Андрей сосредоточил усилия на нашем саде. Каждый год из своих отлучек в тайгу он привозил то дерево, то куст, то просто цветы. Не то чтобы требовал, но был бы не против, если бы эти пришельцы были посажены на почетные места. Однако я старательно сдвигала наступающую на сад тайгу ближе к забору. Я думала, что подселению кедров, кленов, лиственниц и тому подобного никогда не наступит конец. И как же я теперь жалею, что кедры оказались спрятаны за подмосковными соснами, а красавица пихта посажена так далеко от крыльца. А пересаживать нельзя, поздно.
.
Вчера было полгода, как Андрея нет. Каждый день я проживаю в памяти последний наш год и жалею о том, как много было не сказано. Иллеш знал, что Ваня назовет сына Андреем, но не знал, что родится мальчик - думал, что девочка. С тем и ушел. А Ваня пока не может звать малыша по имени. Пока еще трудно. Зовет его Чувачок. И я думаю, что именно Чувачок занял бы верхнюю строчку в топе. Если бы…
Муля стала совсем седая. Но я больше не буду добавлять ей лет - пусть останется 18.
И напоследок таежный рассказ из серии про гражданина N. Хотя тут конечно герой гражданин автор. N и закончился примерно тогда, когда его образ полностью совпал с авторским. Такая у меня версия
ИЗ ЖИЗНИ ГРАЖДАНИНА N. ОПУС № 161
Сопка резала глаз. Такая необычная для здешних мест сопка, что не заметить её никак нельзя. Не сопка, а террикон какой-то. И стоять бы ей где-нибудь в Макеевке или Горловке. Там очень даже логично. Но занесло аж в Магаданскую губернию, на берег дикой и совершенно безлюдной на сотни верст Омулёвки. И разглядывать шахтерскую "красоту" тут совершенно некому.
Приятель второй день стоял лагерем, ждал вертушку. Небо и сегодня ничего не обещало, кроме вечной мороси. Нелетная, хоть тресни. И от вынужденного безделья сопка эта - невысокая, гладкая, с аккуратно срезанной макушкой и совершенно безлесая, притягивала как магнит.
"Не, сбегаю лучше туда, чем глядеть и мучаться,- решил N.- Все одно время убивать надо. За день точняк обернусь".
Он распаковал завернутый в телогрейку, приготовленный к погрузке в вертушку вместе с уже увязанной лодкой и другими гнильниками, карабин. Собрал оружие - мало ли что по дороге случится? - перекинул через голову ремень, оперся руками о ствол и приклад: в дороге так легче. И двинул. В расчетах своих не сильно и ошибся, хотя и ошибка в десяток километров посреди полярного дня не смертельна. Нету в это время года темноты. Бреди без остановки сколько сил хватит.
А сил было много.
От постоянного сидения в лодке ноги соскучились по жесткой тропе. И он шел первое время присвистывая - шел, пока не кончится густой стланик. Свистеть тут полный резон: обожравшиеся шишек мишки часто ложатся спать прямо под кустами. Спросонья, от испуга, могут и дурости наделать.
Под толстой, непрошибаемой подошвой кирзачей скрипели мелкие серые камешки. Тропы и не надо искать - кругом сплошная шоссейка. Гравийка, если быть точным.
Что собственно делать на этой "выдающейся" вершине, он не знал. Но почему-то казалось, что если пропустит шанс, не взберется на странную гору и не посмотрит вниз - на петляющую в долине Омулевку, он пропустит нечто очень важное. Что и простить себе не сможет. И станет его мучить эта лысая гора во снах, загадывать неясные, мучительно важные вопросы. Такие, на которые и ответа-то нет вовсе. И придет снова бессонница. Болезнь бледная, тихая, неизгоняемая и душу выворачивающая. Отчего, почему такое пригрезилось? - он тоже объяснить не мог. Да и не старался вовсе. Так, по краю сомнений прогулялся.
"Вот что белые ночи делают. В городе и выдумать такое невозможно. В хребтах же - чего только не пригрезится. От одиночества".
Мышцы ног заныли сразу, как только пологая местность полезла в гору. Тут и останавливаться пришлось. Переводить дыхание. Карабин превратился в обузу и N стал гнать предательское желание оставить на тропе оружие, чтобы подобрать на обратном пути.
"Не дури, не дури, не дури..." - в такт шагам повторял он, совершенно не вдумываясь в смысл произносимого. Просто фраза как бы помогала, легче под неё было переставлять ноги. Делать же это было теперь отчаянно сложно: так резко взбегала тропа к вершине. Камни, задетые случайно кирзачами, скатывались с шумом вниз, увлекая другие, плохо лежащие булыжники.
Воздух из легких уже вырывался со свистом и он в очередной раз решил: все, пора бросать курить.
От мошки и комаров, тучей преследовавших восходителя, N просто перестал отмахиваться. А накомарник он откинул еще в первые километры. И болтался он, стукая не больно по спине. С накомарником только золото лотком промывать можно. Стоя потому что. А ходить - хуже, чем в противогазе.
Мысли у него возникали короткие и совершенно друг с дружкой не связанные. Дорога оказалась много сложнее, чем это виделось снизу, из лагеря. Однако любым сложностям приходит конец.
Он выбрался в конце концов на гребень и с удивлением обнаружил, что сопка - полая. Точнее сказать, срезанная её вершина - по сути берега вознесенного высоко вверх озерца.
"Прям кратер... как на Камчатке..." - произнес он вслух и вздрогнул от своего голоса. Никак невозможно нарушать такую тишину и красоту. Никому не велено. Кроме, разве, ветра. Теперь можно присесть и на время забыть нудную тяжесть карабина. Он даже принялся искать глазами удобное место. Такое, с которого и озерцо это горное видно, и долину, с её блестящей в лучах временно пробившего тучи полярного солнца.
Взгляд упал на берег, который начинался чуть ли не под его ногами и лишь слегка был прикрыт обрывом. И приятель ошалел. Совсем рядом внизу, по пояс в воде стоял огромный сохатый. Он мерно, словно маятник какой, качал головой. Да так, чтобы каждый раз прочертить по воде носом длинную полосу. И мелкие волны, торопясь, разбегались к дальним берегам.
"Господи, и тебя, такого здорового, мошка достала! Вон, куда загнала... Это ж не жизнь, а альпинизм какой-то".
В этот момент лось заметил человека и обернул к нему голову. Здоровущие глаза его, так, во всяком случае, показалось N, были полны молчаливой боли. Круглые, коричневые, без зрачков с одной только просьбой: уйди. Уйди скорее...
...На спуске курить хотелось совсем сильно. Еще бы: за шесть с лишним часов ни одной затяжки. Зато карабин, хотя и патронов в нем не убавилось, отчего-то перестал весить пятьдесят килограммов. Практически не мешал карабин.
Лысый,
и мы с Ваней.
Нет смысла расставлять нас по номерам, тем более, что в последние почти двадцать лет за место в этом рейтинге не без успеха боролись Муля
и наш сад.
На снимке любимая скамейка Иллеша под дубом, который они сажали с Лысым.
Я думаю, что из всего вышеназванного только Муля и Дальний Восток были безупречны по отношению к Иллешу, все остальные давали поводы для огорчений. Однако перевоспитывать нас было бесполезно и поздно, Муля и безо всякого вмешательства была идеальна, так что Андрей сосредоточил усилия на нашем саде. Каждый год из своих отлучек в тайгу он привозил то дерево, то куст, то просто цветы. Не то чтобы требовал, но был бы не против, если бы эти пришельцы были посажены на почетные места. Однако я старательно сдвигала наступающую на сад тайгу ближе к забору. Я думала, что подселению кедров, кленов, лиственниц и тому подобного никогда не наступит конец. И как же я теперь жалею, что кедры оказались спрятаны за подмосковными соснами, а красавица пихта посажена так далеко от крыльца. А пересаживать нельзя, поздно.
.
Вчера было полгода, как Андрея нет. Каждый день я проживаю в памяти последний наш год и жалею о том, как много было не сказано. Иллеш знал, что Ваня назовет сына Андреем, но не знал, что родится мальчик - думал, что девочка. С тем и ушел. А Ваня пока не может звать малыша по имени. Пока еще трудно. Зовет его Чувачок. И я думаю, что именно Чувачок занял бы верхнюю строчку в топе. Если бы…
Муля стала совсем седая. Но я больше не буду добавлять ей лет - пусть останется 18.
И напоследок таежный рассказ из серии про гражданина N. Хотя тут конечно герой гражданин автор. N и закончился примерно тогда, когда его образ полностью совпал с авторским. Такая у меня версия
ИЗ ЖИЗНИ ГРАЖДАНИНА N. ОПУС № 161
Сопка резала глаз. Такая необычная для здешних мест сопка, что не заметить её никак нельзя. Не сопка, а террикон какой-то. И стоять бы ей где-нибудь в Макеевке или Горловке. Там очень даже логично. Но занесло аж в Магаданскую губернию, на берег дикой и совершенно безлюдной на сотни верст Омулёвки. И разглядывать шахтерскую "красоту" тут совершенно некому.
Приятель второй день стоял лагерем, ждал вертушку. Небо и сегодня ничего не обещало, кроме вечной мороси. Нелетная, хоть тресни. И от вынужденного безделья сопка эта - невысокая, гладкая, с аккуратно срезанной макушкой и совершенно безлесая, притягивала как магнит.
"Не, сбегаю лучше туда, чем глядеть и мучаться,- решил N.- Все одно время убивать надо. За день точняк обернусь".
Он распаковал завернутый в телогрейку, приготовленный к погрузке в вертушку вместе с уже увязанной лодкой и другими гнильниками, карабин. Собрал оружие - мало ли что по дороге случится? - перекинул через голову ремень, оперся руками о ствол и приклад: в дороге так легче. И двинул. В расчетах своих не сильно и ошибся, хотя и ошибка в десяток километров посреди полярного дня не смертельна. Нету в это время года темноты. Бреди без остановки сколько сил хватит.
А сил было много.
От постоянного сидения в лодке ноги соскучились по жесткой тропе. И он шел первое время присвистывая - шел, пока не кончится густой стланик. Свистеть тут полный резон: обожравшиеся шишек мишки часто ложатся спать прямо под кустами. Спросонья, от испуга, могут и дурости наделать.
Под толстой, непрошибаемой подошвой кирзачей скрипели мелкие серые камешки. Тропы и не надо искать - кругом сплошная шоссейка. Гравийка, если быть точным.
Что собственно делать на этой "выдающейся" вершине, он не знал. Но почему-то казалось, что если пропустит шанс, не взберется на странную гору и не посмотрит вниз - на петляющую в долине Омулевку, он пропустит нечто очень важное. Что и простить себе не сможет. И станет его мучить эта лысая гора во снах, загадывать неясные, мучительно важные вопросы. Такие, на которые и ответа-то нет вовсе. И придет снова бессонница. Болезнь бледная, тихая, неизгоняемая и душу выворачивающая. Отчего, почему такое пригрезилось? - он тоже объяснить не мог. Да и не старался вовсе. Так, по краю сомнений прогулялся.
"Вот что белые ночи делают. В городе и выдумать такое невозможно. В хребтах же - чего только не пригрезится. От одиночества".
Мышцы ног заныли сразу, как только пологая местность полезла в гору. Тут и останавливаться пришлось. Переводить дыхание. Карабин превратился в обузу и N стал гнать предательское желание оставить на тропе оружие, чтобы подобрать на обратном пути.
"Не дури, не дури, не дури..." - в такт шагам повторял он, совершенно не вдумываясь в смысл произносимого. Просто фраза как бы помогала, легче под неё было переставлять ноги. Делать же это было теперь отчаянно сложно: так резко взбегала тропа к вершине. Камни, задетые случайно кирзачами, скатывались с шумом вниз, увлекая другие, плохо лежащие булыжники.
Воздух из легких уже вырывался со свистом и он в очередной раз решил: все, пора бросать курить.
От мошки и комаров, тучей преследовавших восходителя, N просто перестал отмахиваться. А накомарник он откинул еще в первые километры. И болтался он, стукая не больно по спине. С накомарником только золото лотком промывать можно. Стоя потому что. А ходить - хуже, чем в противогазе.
Мысли у него возникали короткие и совершенно друг с дружкой не связанные. Дорога оказалась много сложнее, чем это виделось снизу, из лагеря. Однако любым сложностям приходит конец.
Он выбрался в конце концов на гребень и с удивлением обнаружил, что сопка - полая. Точнее сказать, срезанная её вершина - по сути берега вознесенного высоко вверх озерца.
"Прям кратер... как на Камчатке..." - произнес он вслух и вздрогнул от своего голоса. Никак невозможно нарушать такую тишину и красоту. Никому не велено. Кроме, разве, ветра. Теперь можно присесть и на время забыть нудную тяжесть карабина. Он даже принялся искать глазами удобное место. Такое, с которого и озерцо это горное видно, и долину, с её блестящей в лучах временно пробившего тучи полярного солнца.
Взгляд упал на берег, который начинался чуть ли не под его ногами и лишь слегка был прикрыт обрывом. И приятель ошалел. Совсем рядом внизу, по пояс в воде стоял огромный сохатый. Он мерно, словно маятник какой, качал головой. Да так, чтобы каждый раз прочертить по воде носом длинную полосу. И мелкие волны, торопясь, разбегались к дальним берегам.
"Господи, и тебя, такого здорового, мошка достала! Вон, куда загнала... Это ж не жизнь, а альпинизм какой-то".
В этот момент лось заметил человека и обернул к нему голову. Здоровущие глаза его, так, во всяком случае, показалось N, были полны молчаливой боли. Круглые, коричневые, без зрачков с одной только просьбой: уйди. Уйди скорее...
...На спуске курить хотелось совсем сильно. Еще бы: за шесть с лишним часов ни одной затяжки. Зато карабин, хотя и патронов в нем не убавилось, отчего-то перестал весить пятьдесят килограммов. Практически не мешал карабин.