Смертный грех. Жор.
С бодуна я страдаю голодом. Нет, не правильно.
Так: с бодуна я страдаю аппетитом. Не только им, конечно, но это страдание самое приятное из всех похмельных.
Это страшный по своей силе процесс. Жрать, жрать, жрать и еще раз жрать, - это все, что желает организм. Хрумкать, пережевывать, глотать, отрывать, впиваться, чавкать, смазывать, поливать, перемешивать... ооо.
Внутри образуется своя желудочная вечно голодающая Африка, или, может, черная продовольственная дыра?
Надо решать. Когда нет денег, это очень плохо. Когда же они есть, это ой, хорошо. И я иду в магазин.
Уже на обратном пути, по ходу, надо выпить литр кефира. Да!
Придя же до кухни, следует немедля раздеться до трусов, выключить все внешние раздражители, там, телефоны и прочие из класса звенящих.
Приступим.
Нарезать свежий батон, каждый кус намазать толстым слоем паштета. Затем пришпандорить по толстому, не менее пальца толщиной, кругляшу ветчины. Полить густо оливковым майонезом, добавить соус чили. Ааааа и жрать! Чавкая, давясь, капая на волосатую грудь. Урча, рыча, подвывая. Запивать кока-колой, литром, вторым.
Отдышаться.
Кастрюлю наполнить водой, поставить на огонь. Бросить в нее, в курву такую, располовиненную луковицу, соли жменю, лавровый лист, перец горошковый. Тут будет город-сад, тьфу, пельмени. Пущай закипает.
Тем временем, уже пора подкрепиться.
Открыть банку маслин. Больших таких, здоровенных, черных, мясистых, упругих, жирных маслин. И тока - с косточкой. С соком. Вытащить из запотевшего пакета заждавшихся десяток беляшей. Треугольных, румяных, с эротичной дыркой там, где сходятся края беляшовой плоти. Горячие, сволочи!
Через дырку эту в реальность прет одуряющий аромат мяса, они истекают аппетитнейшим жирным бульоном. Намазать их майонезом, и кусать до смерти каждого, каждого из десятка, пока последний из них не умрет. Уничтожать безжалостно, запивая литром томатного, красного, как совесть, сока. И маслины, маслины жменями в рот, повзводно, останавливаясь лишь для того, чтоб сплюнуть их обглоданные скелеты в случайно подвернувшуюся посудину.
Вашу мать, это хорошо!
Но труд, грят, облагораживает. И, смотри, кастрюля вона возмущена, крышкой стучит. Стерва, внимания требует. Встаем трудно, делаем шаг и достаем с локального своего домашнего морозца пачку пельмений. Одна тысяча грамм, как с куста. Ручные, в смысле домашние.
Добрые. Душевные.
Милые вы мои пельмени, а вот в кипяток вас, в бурлящий этот рассол! Каждого, без разбора, за шкварник, за шкирку нежную, в воду! НА! Н-НА! С хэканьем. Всех! Мучительной смертью! Ха-хаха!
Успокоиться. Перемешать.
Сесть за стол и понять, что голоден.
Достать зелени, пучки петрушки и укропа. Перья зеленого лука. Лаваша свежего, пахнущего. Вспоров брюхо пухлому пакету, вывалить корейский салат, - баклажаны или зародыши папаротника, моренные особым образом.
И достать, торжественно, дрожащими руками, ЕЕ.
Эту порнозвезду стола, развратную, бесстыдно лоснящуюся, теплую курицу, мать ее в дышло, гриль. Все эти округлости, овальности, ножки, отверстия, кожа, крылышки, грудка, жопка... все поррррвать! Разорррвать! Руками жирными, маслянисто, двусмысленно хихикая, предвкушая. Ах! Взбрызнуть соевым соусом.
И - употреблять, пользовать, начиная снова и снова, неутомимо и напористо. Лаваш, зелень, салат, нежное мясо, лук, апельсиновый сок. Жевать, чавкать, улыбаться, хихикать, не в силах удержаться, шумно глотать, двигая судорожно щетинистым кадыком.
Обглодать все кости, схрумкать все хрящики, обсосать все своими губешками, облапать, оставив на столе этот жалкий остов.
Откинуться, закурить, удовлетворенно выдохнув дым в потолок.
Хороша была, ссссучка.
Но, чу! В кастрюльке тысяча граммов и каждый грамм уже готов. Кухня полна тем неповторимым ароматом сварившихся заживо пельмений. Тут надо встать. Всегда приходится вставать. Шумовкой каждого выловить, складывая в глубокое братское пельменное блюдо.
Ножом отхватить шмат желтого, солнечно-сливочного масла. И в них. Обильно поперчить, удобрить банкой сметаны, белой, густой. Горчички пару-другую ложек, кетчупом скрасить, аджичкой подострить. Аккуратно, нежно, со всем почтением перемешать. Посыпать порубленным зеленым лучком. Подать. Бородинского хлебушка, в хлебнице. Рядом. Бульона поварешкой в кружку, - запивать. Под правую руку.
Сесть торжественно. С просветленным ликом, вилочкой, спокойно, вдумчиво, наконец-то, просто ПОЕСТЬ. Наслаждаясь покоем и умиротворенностью.
Закончить, утереть пот со лба.
И под кофе, да под брусочек полукилограммовый мороженного пломбира, ковыряясь в нем лениво ложечкой, осоловело моргать в закатное окно.
Доползти до дивана.
Уснуть и не видеть снов. Пускать слюни. Храпеть.
Так: с бодуна я страдаю аппетитом. Не только им, конечно, но это страдание самое приятное из всех похмельных.
Это страшный по своей силе процесс. Жрать, жрать, жрать и еще раз жрать, - это все, что желает организм. Хрумкать, пережевывать, глотать, отрывать, впиваться, чавкать, смазывать, поливать, перемешивать... ооо.
Внутри образуется своя желудочная вечно голодающая Африка, или, может, черная продовольственная дыра?
Надо решать. Когда нет денег, это очень плохо. Когда же они есть, это ой, хорошо. И я иду в магазин.
Уже на обратном пути, по ходу, надо выпить литр кефира. Да!
Придя же до кухни, следует немедля раздеться до трусов, выключить все внешние раздражители, там, телефоны и прочие из класса звенящих.
Приступим.
Нарезать свежий батон, каждый кус намазать толстым слоем паштета. Затем пришпандорить по толстому, не менее пальца толщиной, кругляшу ветчины. Полить густо оливковым майонезом, добавить соус чили. Ааааа и жрать! Чавкая, давясь, капая на волосатую грудь. Урча, рыча, подвывая. Запивать кока-колой, литром, вторым.
Отдышаться.
Кастрюлю наполнить водой, поставить на огонь. Бросить в нее, в курву такую, располовиненную луковицу, соли жменю, лавровый лист, перец горошковый. Тут будет город-сад, тьфу, пельмени. Пущай закипает.
Тем временем, уже пора подкрепиться.
Открыть банку маслин. Больших таких, здоровенных, черных, мясистых, упругих, жирных маслин. И тока - с косточкой. С соком. Вытащить из запотевшего пакета заждавшихся десяток беляшей. Треугольных, румяных, с эротичной дыркой там, где сходятся края беляшовой плоти. Горячие, сволочи!
Через дырку эту в реальность прет одуряющий аромат мяса, они истекают аппетитнейшим жирным бульоном. Намазать их майонезом, и кусать до смерти каждого, каждого из десятка, пока последний из них не умрет. Уничтожать безжалостно, запивая литром томатного, красного, как совесть, сока. И маслины, маслины жменями в рот, повзводно, останавливаясь лишь для того, чтоб сплюнуть их обглоданные скелеты в случайно подвернувшуюся посудину.
Вашу мать, это хорошо!
Но труд, грят, облагораживает. И, смотри, кастрюля вона возмущена, крышкой стучит. Стерва, внимания требует. Встаем трудно, делаем шаг и достаем с локального своего домашнего морозца пачку пельмений. Одна тысяча грамм, как с куста. Ручные, в смысле домашние.
Добрые. Душевные.
Милые вы мои пельмени, а вот в кипяток вас, в бурлящий этот рассол! Каждого, без разбора, за шкварник, за шкирку нежную, в воду! НА! Н-НА! С хэканьем. Всех! Мучительной смертью! Ха-хаха!
Успокоиться. Перемешать.
Сесть за стол и понять, что голоден.
Достать зелени, пучки петрушки и укропа. Перья зеленого лука. Лаваша свежего, пахнущего. Вспоров брюхо пухлому пакету, вывалить корейский салат, - баклажаны или зародыши папаротника, моренные особым образом.
И достать, торжественно, дрожащими руками, ЕЕ.
Эту порнозвезду стола, развратную, бесстыдно лоснящуюся, теплую курицу, мать ее в дышло, гриль. Все эти округлости, овальности, ножки, отверстия, кожа, крылышки, грудка, жопка... все поррррвать! Разорррвать! Руками жирными, маслянисто, двусмысленно хихикая, предвкушая. Ах! Взбрызнуть соевым соусом.
И - употреблять, пользовать, начиная снова и снова, неутомимо и напористо. Лаваш, зелень, салат, нежное мясо, лук, апельсиновый сок. Жевать, чавкать, улыбаться, хихикать, не в силах удержаться, шумно глотать, двигая судорожно щетинистым кадыком.
Обглодать все кости, схрумкать все хрящики, обсосать все своими губешками, облапать, оставив на столе этот жалкий остов.
Откинуться, закурить, удовлетворенно выдохнув дым в потолок.
Хороша была, ссссучка.
Но, чу! В кастрюльке тысяча граммов и каждый грамм уже готов. Кухня полна тем неповторимым ароматом сварившихся заживо пельмений. Тут надо встать. Всегда приходится вставать. Шумовкой каждого выловить, складывая в глубокое братское пельменное блюдо.
Ножом отхватить шмат желтого, солнечно-сливочного масла. И в них. Обильно поперчить, удобрить банкой сметаны, белой, густой. Горчички пару-другую ложек, кетчупом скрасить, аджичкой подострить. Аккуратно, нежно, со всем почтением перемешать. Посыпать порубленным зеленым лучком. Подать. Бородинского хлебушка, в хлебнице. Рядом. Бульона поварешкой в кружку, - запивать. Под правую руку.
Сесть торжественно. С просветленным ликом, вилочкой, спокойно, вдумчиво, наконец-то, просто ПОЕСТЬ. Наслаждаясь покоем и умиротворенностью.
Закончить, утереть пот со лба.
И под кофе, да под брусочек полукилограммовый мороженного пломбира, ковыряясь в нем лениво ложечкой, осоловело моргать в закатное окно.
Доползти до дивана.
Уснуть и не видеть снов. Пускать слюни. Храпеть.