"Вьетнамский дневник" Сары Кауфман
Сара Кауфман.
Вьетнамский дневник.
Еду на базу Кхесань второй раз. С редакционным заданием взять как можно больше интервью. Нам нужны живые голоса. Америка должна их слышать.
На этот раз из гражданских со мной летит Саманта Бельфлер, фотокорреспондент «Нью-Йорк таймс» и Хэйзи Кемпински, сестра Дэвида Кемпински, лейтенанта медицинской службы. Этот удивительный человек уже успел стать легендой. И по праву. Я видела его на базе еще во время моей первой командировки. Он только что бежал из вьетнамского плена и давал интервью Энтони Грину. О нем был мой первый сюжет в эфире, по материалам первой командировки.
Теперь Дэвид снова возвращается в Кхесань после отпуска. И берет с собой сестру и невесту. Саманта, нет, мне проще называть ее Сэм, похоже, она сама не очень любит свое полное имя. Сэм давно рвалась в командировку во Вьетнам. Я думала, больше потому, что там служит ее жених. Теперь, понимаю, что дело не в этом. Не только в этом. Эта девушка, недавняя выпускница университета, доказала на деле, что она настоящий репортер. Профессиональный и отважный. О том, что ее жених - Дэвид узнаю уже в аэропорту. Рада за нее, он, без сомнения, достойный человек.
Но что здесь делает Хэйзи? Почему Кемпински разрешил сестре лететь в Кхесань? Я помню ее, рыдающую у военкомата, умоляющую не отправлять во Вьетнам ее младшего брата. И от самого Дэвида, тогда долго не было никаких известий. Но он нашелся, сумел бежать из плена. А их младший брат Джордж отправлен на ту же базу в Кхесань. На мой удивленный вопрос Хэйзи Кемпински отвечает, что летит не только повидать брата, а собирает материалы для книги о войне во Вьетнаме. Кажется, она психолог. Или психиатр? Подробнее о своей работе она рассказать отказалась. Тут же ловлю себя на мысли, что накануне своей первой командировки не раз слышала подобные высказывания в свой адрес: «Зачем? Вам там не место…» И даже: «Да вы просто сумасшедшая!» Что ж, возможно, я не права на счет Хэйзи. У каждого из нас свои цели, но общий гражданский долг. Вместе мы делаем одно дело. Мы расскажем правду об этой войне.
И снова шум вертолетного мотора не может перекрыть звуки музыки, доносящиеся из кабины пилота. На этот раз вовсе не «Полет валькирий», неофициальный боевой «гимн» морпехов. Что-то беззаботное, модное, одновременно бодрящее и расслабляющее. Мы шутим, смеемся, болтаем, как будто перед нами сейчас откроется побережье Майями с его бесконечными пляжами. Где нас ожидает холодное пиво, теплый влажный песок. Закрывая глаза, я уже вижу огромную, зеленую, как бутылочное стекло, волну… «Я беременна» «Что?» «Я беременна», - вдруг говорит мне Хэйзи. «???» « И ты не боишься? За ребенка? Там же…» «Ничего. Я сама врач. И я просто запретила себе думать о плохом. Все обязательно будет хорошо!» Нет, это слишком... Даже из самого высокого долга. Что может быть важнее новой жизни? Я не знаю. Надеюсь, Хэйзи, ты знаешь, что делаешь.
Мы снижаемся, вертолет болтает из стороны в сторону. Меня мутит страшно, с детства укачивает в транспорте. Очень неудобный недостаток для журналиста и путешественника. Смотрю на бодрую беременную Хэйзи. «Как ты?» Она улыбается: «Все хорошо».
Преодолевая дурноту, заставляю себя посмотреть в окно. И на секунду забываю обо всем. Мы садимся на фоне невероятного, фантастического заката. Высокие, с круглой кроной на тонких голых стволах деревья, не знаю, как они называются, но, кажется, растут только в Азии, темнеют таинственными иероглифами.
Все. Мы на базе. Нет таинственных иероглифов, зеленых волн и влажного песка. Только сухой песок окопов, оседающий на всем вокруг, предательски заползающий за шиворот.
Нет, слава Богу, и одуряющей жары. Нам повезло, что в этот раз мы прибыли на базу под вечер. Хотя бы до завтрашнего утра можно не думать об этой жаре. Хэйзи даже начинает мерзнуть. Отдаю ей свой запасной свитер.
Раздающиеся вокруг нас четкие военные приказы и редкие отдаленные выстрелы (иногда они слышны чаще и ближе) сразу не дают расслабиться. Через несколько минут тебе начинает казаться, что ты здесь уже целую вечность. Что именно эта жизнь и является нормой. На этот раз, эти мысли тебя не пугают. Потому что знаешь - это всего лишь защитная реакция организма. Иначе здесь не выжить.
Нас отмечают у командира базы и отводят в тот же бункер. Повторяемость действий успокаивает. Ходить по базе разрешается только в сопровождении военных.
Обстановка внешне выглядит гораздо более спокойной, чем в прошлый раз. Солдат на базе, похоже, раза в три меньше. Но к журналистам относятся строже. И больше ощущается напряжение. Потому что даже тебе, гражданскому репортеру, понятно, что затишье на войне обманчиво. А ожидание опасности, подчас, страшнее самой опасности - выматывает больше.
Постепенно начинаю понимать, как мне не хватает Энтони. Его дружеской и профессиональной поддержки. Даже его теплого виски. Которое я ненавижу, но которого мне не хватает сейчас так же, как Вьетнама в Нью-Йорке. И шутки Ковача так помогали разрядить обстановку.
Смотрю на притихшую Хэйзи. Мне кажется, она начинает жалеть о том, что приехала сюда. Сэм куда-то исчезла. Очевидно, она с Дэвидом. Вряд ли возможны другие варианты. Ведь нам запрещено самостоятельно разгуливать по базе.
Как только появляется возможность покинуть бункер, отправляюсь разведать обстановку. Похоже, сейчас подходящее время для интервью. Но сначала надо выяснить, что произошло в деревне. (Это теперь мы знаем о банде Куртца. Тогда ничего еще не было известно, кроме непроверенных слухов. Ковач и Лорен из «Нью-Йорк таймс», попавшие вместе с нами под обстрел в чайной, утверждали, что четко видели: нападавшие были в форме наших американских войск. Но даже они, очевидцы, просили пока не разглашать эту шокирующую информацию. И начали проводить в Нью-Йорке свое расследование. Я же, признаюсь, тогда не видела ничего, спасаясь от пуль).
Я узнала, что позже, после этого нападения, деревня вместе с католической церковью в ней, была сожжена, а почти все жители убиты. Опять-таки неизвестными. Пытаюсь получить какие-либо комментарии по этому поводу у руководства базы и простых военных. Разумеется, безрезультатно. Руководство упорно отказывается что-либо говорить по этому поводу, а нижестоящие ссылаются на запрет руководства. В деревню с базы никого не выпускают. Так что остается ждать и ловить информацию, откуда только возможно.
Вдруг обнаруживаю, что за журналистами следят уже не так пристально. У нас появляется большая свобода передвижения по базе. Намечаю себе нескольких героев для интервью, в том числе девушку-солдата. Надо подождать, пока они освободятся.
Все время ощущавшееся на базе напряжение несколько ослабело.
Неожиданно поступил приказ, именно приказ, что меня несколько удивило и позабавило, всем незанятым сейчас бойцам смотреть кабаре. Я знала, что на базу, незадолго до нас прибыло наше знаменитое Бродвейское танцевальное шоу. Я давно хотела посмотреть их новую программу. Но в Нью-Йорке на это не хватало то денег, то времени. Надо было приехать во Вьетнам в разгар войны, чтобы их увидеть! И не мне одной. Вряд ли ребята из Оклахомы видели у себя дома нечто подобное. Но не слишком ли высока цена этого шоу для всех нас?
За свои короткие военные командировки я увидела немало. Но это кабаре навсегда врезалось в память. Оставив яркий, но тяжелый след. Славу Богу, все прошло спокойно. Девушки оттанцевали под гром аплодисментов, под одобрительные и не всегда пристойные (хоть и пресекавшиеся командирами) выкрики, истосковавшихся по красоте солдат. Да что там по красоте, просто по женщинам, похожим на женщин… Шоу было отличным. Пришли все, кто был свободен, и без приказа. Здесь были и медики из госпиталя, и Сэм Бельфлер. Мы сидели с ней рядом. Она фотографировала девушек, танцевавших на импровизированной сцене, наскоро сколоченной из досок, которую, по ходу выступления все время приходилось подправлять, и зрителей-солдат.
Особенно мне запомнилось выразительное лицо одного юноши. Весь концерт он смотрел на сцену не отрываясь, почти не мигая, ни разу не улыбнувшись и почти не шевелясь. Я и сейчас вижу перед собой его лицо. Как и бледное, напряженное, удивительно грустное лицо хозяйки кабаре, которая привезла сюда своих девочек, чтобы поддержать наших солдат. Оставалось надеяться, что им хорошо заплатили за эти опасные гастроли. Но это не отменяло их гражданского поступка. Даже если не все из девушек отдавали себе полный отчет в том, что они делают и куда едут выступать. За них за всех боялась и отвечала ни разу не улыбнувшаяся хозяйка.
А ведь случиться могло, что угодно, и по пути, и на самой базе во время выступления. Во время всего шоу меня не покидала мысль, где и как безопаснее сидеть или стоять, если вдруг начнется обстрел базы. И, по возможности, старалась не расслабляться. Думаю, как и все вокруг. И это придавало остроту восприятию искусства.
Но девушкам и женщинам на базе могла грозить иная, пусть и менее фатальная опасность, о чем мне весьма прозрачно намекала еще в Нью-Йорке майор Сэвижд, жена моего коллеги Джона, не первый месяц служившая в Кхесани военным медиком. Перед началом выступления хозяйка кабаре предупреждала бесцветным скучным голосом, что девушки приехали танцевать, а не оказывать определенные услуги. И командир со сцены терпеливо разъяснял своим бойцам: «Девушек за филейные места не хватать», и прочая, и прочая. Один веселый боец даже заработал какое-то количество отжиманий за комментарий по этому поводу. Похоже, нисколько не охладивших его пыл. Все это выглядело как пустая формальность.
Но что бы там ни думали и не говорили суровые морпехи и безусые новобранцы по поводу гражданских женщин, приезжающих на базу, по отношению к нам они вели себя корректно.
Шоу благополучно закончилось. Я, правда, не досмотрела его до конца, решив, проверить свою записывающую аппаратуру, и узнать, не освободился ли кто-нибудь из тех, у кого я собиралась взять интервью. В надежде, что руководство базы мне в этом не помешает. Сэм опять куда-то исчезла. На этот раз вместе с Хэйзи. Когда - я не отследила. Но за них есть кому отвечать. Мне же надо поскорее заняться тем, ради чего я приехала.
Позже, я узнала, что во время выступления кабаре погибли несколько бойцов охранявших в это время базу.
Я решаю оставаться на базе, как можно дольше. Записать как можно больше интервью, попытаться выяснить, что случилось в деревне, собирать информацию, и, если будет связь, передавать оперативно на нашу радиостанцию.
На утро, к своему величайшему удивлению и радости, вижу на посту у нашего «журналистского» бункера Гэвина Кэвану, нашего диджея. Его совсем недавно забрали в армию. Как будто, и, правда, весь Нью-Йорк перебрался в Кхесань. Когда же это закончится… Но, по крайней мере, Гэвин жив. Цел и невредим. Обнимаемся, как родные. Слезы подступают к горлу. Краем глаза замечаю танцовщиц, гуляющих с солдатами около вышки. В своих простеньких будничных платьицах, без концертных костюмов, они выглядят особенно трогательно и, как это ни парадоксально, еще более неуместно на войне. Когда это кончится? Когда… Ничего себе! Нескольким из них разрешили забраться на вышку. Если они благополучно выберутся отсюда, будет, что вспомнить. Нам всем будет, что вспомнить. Если мы выберемся отсюда.
Все. Работать. Записываю несколько интервью. Техника, как всегда, сбоит. А я не мастер в ней копаться. Если бы не Гэвин, я бы не записала и половины. Вот кто настоящий мастер по технике! И классный диджей! Второго такого нет во всем Нью-Йорке. Его место в студии. Питу так не хватает людей. Господи, скоро они всех в армию позабирают. Нам всем здесь не место. Работать, работать, не отвлекаться. Пока меня не гоняют и не останавливают, пока кто-то согласен со мной говорить под запись, не оглядываясь на начальство. Америка услышит ваши голоса. И сурового спецназавца, не имеющего права называть своего имени: «Мы стараемся проводить операции с минимальными потерями среди мирного населения». И сержанта Стива, мужественного и застенчивого, говорящего сухим, казенным языком военных сводок, и вдруг: «Вы не представляете, я замечаю, что я уже так думаю, этим языком! Пожалуйста, там, на радио, постарайтесь представить нас такими, какие мы есть, не такими жестокими…» И Джейн О, Коннер, девочку, с таким ясным и чистым голосом, и такими же взглядами, искренними и чистыми, пошедшую служить во Вьетнам по контракту. Ведь женщин у нас пока не призывают. Потому что она поверила тем, кто говорил ей, что наша страна, и весь мир окажутся, в опасности, если не остановить коммунистов во Вьетнаме. Через час после того, как она дала мне интервью, ее арестовали. Бросаюсь к военным: «Что случилось? За что?» Мне бросают коротко: «За подозрение в связях с Вьетконгом». Ее уводят. Позже, в Нью-Йорке я была рада узнать, что ее оправдали.
Америка услышит ваши голоса. И голос маленького испуганного вьетнамца, в расписном халате с драконами, хозяина чайной, забившегося в уголок бункера на базе, куда его приволокли наши солдаты: «Мы давали им (американцам) рис, много риса, и делать бум-бум (секс) с нашими девушками. Мы думать, что если он сыт и у него есть бум-бум, то он не хочет стрелять. И они оставят нас в покое».
Я помню его в Нью-Йорке, на нашей радиостанции. В старых джинсах, одолженных ему хиппи или бродягами, в нелепой черной кофте с капюшоном. Ему удалось бежать, спрятавшись в одном из цинковых гробов, в которых должны были перевозить тела погибших во Вьетнаме военнослужащих. Но в некоторых цинично перевозили наркотики. А тогда я успела записать его рассказ о том, что случилось в деревне. Пока никто из военного начальства не обращал на меня внимания. Это интервью вышло на радио сразу после моего возвращения. Позже, герой этого интервью сам выступал у нас в эфире.
Пока беседовала и записывала, заметила, что на базе что-то начинает происходит, какая-то суета, какое-то движение. Приезжает и уезжает начальство. Снуют туда-сюда армейские джипы, на журналистов никто не обращает внимания. Кабаре давно уже уехало. Я решила, что Сэм с Хэйзи, вероятно, уехали вместе с ними. По крайне мере, кроме меня других журналистов я на базе не видела.
Тин Киль Ман, хозяин чайной, оказался одним из немногих выживших в деревне. Его привели на базу. Теперь понятно, для каких целей. Но Тин Киль Ман не был законченным наркоторговцем и сутенером. Как не были ими и большинство наших военных, по большей части, порядочных и честных. Он просто хотел выжить, этот вьетнамец. Как и наши военные.
Война, увы, не всегда обнажает в человеке его лучшие качества. Она все извращает, перемешивает, переворачивает с ног на голову. Он просто хотел выжить, вьетнамец Тин Киль Ман, мирный житель сожженной деревни Кхесань, нелегально переправленный в Америку вместе с партией наркотиков, и убитый ночью в центре Нью-Йорка.
Гэвин сообщает мне, что срочников в спешном порядке выводят с базы. Он идет собираться. Здесь остаются только кадровые военные и медики. Это может означать только одно - либо готовится какая-то спецоперация, либо, по разведданным, база может быть атакована противником.
Первая мысль - остаться. Как журналист, я должна это видеть и запечатлеть. Тем более, что меня никто не гонит. Вероятно, в общей суматохе, про меня забыли, предоставив позаботиться о себе самой. Но у меня нет даже фотокамеры, моя пострадала еще в первую командировку, во время обстрела деревни. И я не успела обзавестись новой. Пленка в диктофоне почти вся заполнена. Да и вряд ли удастся что-то записать в ситуации боя. Но у меня есть мои глаза и уши. «Я советую тебе поторопиться», - бросает мне снова пробегающий мимо Гэвин. Мне страшно? Я не знаю. Когда мы лежали под пулями, вжавшись в пол чайной, было страшно. И когда я перевязывала окровавленного офицера и раненого в руку Энтони, и не хватало бинта. А теперь страшно сделать неправильный выбор. Вдруг замечаю суровое лицо Нины Сэвидж. Она не видит меня, говорит с кем-то из начальства. И отчетливо вижу картину: идет бой, а бесполезная репортерша Сара Кауфман путается под ногами у военных. Лишний груз, который надо защищать, на который придется отвлекаться медикам, если его случайно подстрелят. А если база не выстоит, я готова к плену? Я смогу, как Дэвид Кемпински?.. «Сара, прошу тебя, уезжай», - это снова Гэвин. Но почему-то я все еще колеблюсь. Гэвин и все, кто улетают этим рейсом, уже в вертолете. Сейчас включат мотор, бешено завертится пропеллер… «Подождите!» Хватаю сумку, бегу. Я так хочу, чтобы этот выбор за меня сделал кто-то другой. Например, пилот вертолета.
Я успела. Можно выдохнуть. Прижимаю к себе драгоценную сумку с материалами. Господи, помоги нам всем! Нина, пожалуйста, вернись живой.
Фотографии Сары Кауфман здесь http://vk.com/id17897744?z=albums17897744