Мердок или Канетти? Опрос.
Пробовала разместить этот пост в chto_chitat, но нарушила его содержанием и шрифтом(!) правила сообщества. Поэтому размещаю здесь. (Просьба к френдам: если вас этот опрос заинтересует, может, разместите его у себя? Мне очень интересно было бы узнать результаты - по возможности у большого числа людей. Спасибо заранее.)
Недавно я разместила в своем ЖЖ перевод отрывка из мемуаров Элиаса Канетти “Party im Blitz: Die englischen Jahre”, где он вспоминает о своих друзьях - Айрис Мердок и Эймере Максвелле. Ну, с Мердок вообще-то они в 53-54г.г. были чуть более чем друзьями, а лорд Максвелл в конце 50-х путешествовал вместе с Канетти в Марокко.
Комментарии к тому посту вызвали интерес (не только у меня): на чьей стороне будет больше симпатий (читательских и чисто человеческих) - Мердок или Канетти? Думаю, Айрис Мердок известна среди русскоязычной читающей публики намного больше, чем Канетти (несмотря на то, что он Нобелевский лауреат, а она - нет). Соответственно, к Мердок и отношения читателей варьируются: кто-то любит и читает ее запоем, кому-то хватило пары глав одного из ее 27 романов, чтобы другие даже не открывать. Отзывы на ее книги частенько мелькают в этом сообществе, поэтому я решила именно здесь устроить опрос по тому же отрывку
Я тогда часто виделся с Эймером. Он действительно интересовал меня; помимо своего брата, я никогда еще не встречал людей, проявляющих такой исключительный интерес к молодежи. Он принадлежал к самому высшему слою общества, с которым пришлось мне столкнуться благодаря ему - в Лондоне. Его мать была из рода Перси, дочерью одного из Герцогов Нортумберлендских. Я посмеивался над той значимостью, что придавали этому многие (в том числе, Кэтлин Райн). Она упрямо преследовала Гавина - брата Эймера, который тоже был гомосексуалистом. Но Катлин совершенно не стеснялась проявлять социальную жадность и снобизм. Она обожала людей, если они носили фамилию Перси. Она демонстрировала неописуемое, вернее - постыдное презрение к людям своего класса (то есть, скорее, к классу своего отца).
Насчет Айрис я знал, что когда-то она была коммунисткой; в послевоенный период, когда опять появились возможности ездить на континент, она участвовала в делах конспиративного характера (я никогда не знал, каких именно). Но когда я сказал ей об Эймере, я и представить не мог ни на минуту, что его общество могло для нее что-либо значить: почему-то она вдруг заинтересовалась моим сообщением и дала понять, что хотела бы с ним познакомиться. Она только-только стала немного известной после публикации ее первого романа «Под сетью», ну а Эймер всегда любопытствовал о литературных личностях. И вот однажды, когда мы собирались пообедать вместе с ним и Жан-Максом, прибывшим из Парижа, в Хэмптон-Корте, Эймер пригласил и Айрис, по моей просьбе. Как всегда, он явился в своем Бентли, на котором ездил повсюду, подобрал нас с Жан-Максом в Хампстеде. Мы должны были встретить Айрис где-то в Чизике и забрать ее с собой в Хэмптон-Корт. Она ждала нас в условленном месте, и я представил ее Эймеру и Жан-Максу. Она влезла в машину. Только тогда я заметил, что на ней была прозрачная белая шелковая блузка - ничего подобного я не видел на ней раньше, хотя она вроде как пыталась завоевать мою любовь. Но ко мне она вечно приходила в неряшливом академическом одеянии, такая вся непривлекательная в своих шерстяных или суконных платьях, совершенно не соблазнительная, иногда в одеждах негармонирующих цветов (она не выказывала ни намека на эстетический вкус, когда дело касалось ее собственного гардероба). Я тогда уже был знаком с нею пару лет, и она ни разу не пыталась, чтобы завлечь меня прозрачной шелковой блузкой. Я так изумился, что мне понадобилось какое-то время, чтобы понять, что к чему. Когда мы прибыли в Хэмптон-Корт и сели в ресторане за маленький столик на четверых, я был вынужден посмотреть правде в глаза: она вырядилась ради Эймера; можно было хорошо разглядеть ее грудь в глубоком декольте, она выглядела почти застенчиво, будто предлагала себя джентльмену, только он ею не интересовался ни в малейшей степени и обращался с нею как с чудачкой. За обедом она говорила в своей академичной манере: обсуждались книги, затрагивалась философия; Эймер высокомерно-поверхностным тоном прошелся по ее томику о Сартре. Четко формулируя свои мысли, она старалась выглядеть сдержанной, впрочем, не настолько, чтобы Эймер мог перехватить интеллектуальную инициативу; бедняжке и в голову не приходило, насколько ему безразлично, что она думает об обсуждаемых предметах и о нем самом. Его не заинтересовало тело Айрис, просвечивавшее через шелк (не факт, что он в принципе обратил внимание на прозрачность блузки); жалкая самонадеянная глупышка была ему явно неинтересна, но, к своему счастью, не понимала этого; Эймер обращался к Айрис с презрительным снобизмом, свойственным представителям английской аристократии, когда они имеют дело с ирландцами; впрочем, если быть точным, она даже и не ирландка: ее папаша родился в Белфасте, если мне не изменяет память, и ничто не было для него более далеким, чем реальный Пэдди, а вот мать вроде была действительно ирландкой. Жан-Макс, будучи наиболее тактичным, деликатным и чутким из мужчин, поддерживал разговор с нею, прозвучало много слов об экзистенциализме, в то время вообще любая беседа о книгах не обходилась без этого. Жан-Макс обходился вежливо с любой женщиной, но в этой компании Эймер был лордом, я - «мозгами» и не оставалось никакого места для Айрис. На обратном пути, когда мы опять добрались до Чизика, Эймер и не подумал спросить, где живет Айрис. Но идти оттуда ей было недалеко, она знала Чизик и, не желая привлекать к себе особого внимания, тихо попросила на Хай Стрит: «Да просто высадите меня здесь». Эймер затормозил, она выскочила из Бентли на тротуар в своей прозрачной белой шелковой блузке и испарилась в мгновение ока.
Эймер не сказал о ней ни слова, тронулся с места, отвез меня в Хампстед, безропотность Айрис усугубила презрение Эймера к ней, причем он не поменял своего отношения, даже когда она достигла литературной известности - к чему - к чему, а к писательской славе Эймер всегда испытывал пиетет. Жан-Макс, который был еще очень молод, произнес несколько обходительных слов, но они мало что значили. Он произнес их не по-французски, его английский казался более деревянным, чем этот язык имеет тенденцию быть в любом случае. Я был сильно расстроен ее внешним видом и поведением. Она вела себя перед Эймером как представитель низшего класса, не только полностью осознавая классовый барьер, но принимая его и применяя его к себе как к частной гражданке, можно сказать. Словно какая-то глупая продавщица, она старалась завлечь Эймера. Она выставила напоказ стремление покориться ему, не имея ни малейшего представления, каким ничтожеством для него являлась; любой другой из его приглашенных, с которыми он был всегда обходителен, значил для него больше; я думаю, он даже не замечал ее, несмотря на блестящую блузку; ее плоскостопые ножищи по определению исключали ее из общества высоких, стройных, красивых англичанок с самого начала. Но в ее поведении, как бы мне ни хотелось этого признавать, я разглядел банальный, неинтеллектуальный, повседневный элемент женской расчетливости. Ей, кажется, даже не пришло в голову поинтересоваться, как это затронет меня - человека, которого, как она полагала, она хорошо знала.(c)
Elias Canetti, Party im Blitz: Die englischen Jahre, Carl Hanser Verlag, Munich, 2003). Перевод Ильфы Сидорофф ( (c) Ilfa Sidoroff, 2012).
Ну и опрос, собственно:
1) На чьей стороне ваши симпатии?
А. Айрис Мердок.
Б. Элиаса Канетти.
В. Жана-Макса.
Г. Ни на чьей - они все уроды.
2) Знакомы ли вы с творчеством Айрис Мердок и как относитесь к ней?
А. Знаю немного, отношусь неплохо.
Б. Знаю хорошо, уважаю, ценю.
В. Знаю и отношусь очень критично.
Г. Знаю, но лучше б не знать.
Д. Не знаю, но слышал(а).
Е. Не знаю и знать не хочу.
3) Знакомы ли вы с творчеством Элиаса Канетти?
А. Да.
Б. Нет.
4) Что вы думаете по поводу приведенного отрывка вообще?
Заранее благодарю всех, кто ответит.
Недавно я разместила в своем ЖЖ перевод отрывка из мемуаров Элиаса Канетти “Party im Blitz: Die englischen Jahre”, где он вспоминает о своих друзьях - Айрис Мердок и Эймере Максвелле. Ну, с Мердок вообще-то они в 53-54г.г. были чуть более чем друзьями, а лорд Максвелл в конце 50-х путешествовал вместе с Канетти в Марокко.
Комментарии к тому посту вызвали интерес (не только у меня): на чьей стороне будет больше симпатий (читательских и чисто человеческих) - Мердок или Канетти? Думаю, Айрис Мердок известна среди русскоязычной читающей публики намного больше, чем Канетти (несмотря на то, что он Нобелевский лауреат, а она - нет). Соответственно, к Мердок и отношения читателей варьируются: кто-то любит и читает ее запоем, кому-то хватило пары глав одного из ее 27 романов, чтобы другие даже не открывать. Отзывы на ее книги частенько мелькают в этом сообществе, поэтому я решила именно здесь устроить опрос по тому же отрывку
Я тогда часто виделся с Эймером. Он действительно интересовал меня; помимо своего брата, я никогда еще не встречал людей, проявляющих такой исключительный интерес к молодежи. Он принадлежал к самому высшему слою общества, с которым пришлось мне столкнуться благодаря ему - в Лондоне. Его мать была из рода Перси, дочерью одного из Герцогов Нортумберлендских. Я посмеивался над той значимостью, что придавали этому многие (в том числе, Кэтлин Райн). Она упрямо преследовала Гавина - брата Эймера, который тоже был гомосексуалистом. Но Катлин совершенно не стеснялась проявлять социальную жадность и снобизм. Она обожала людей, если они носили фамилию Перси. Она демонстрировала неописуемое, вернее - постыдное презрение к людям своего класса (то есть, скорее, к классу своего отца).
Насчет Айрис я знал, что когда-то она была коммунисткой; в послевоенный период, когда опять появились возможности ездить на континент, она участвовала в делах конспиративного характера (я никогда не знал, каких именно). Но когда я сказал ей об Эймере, я и представить не мог ни на минуту, что его общество могло для нее что-либо значить: почему-то она вдруг заинтересовалась моим сообщением и дала понять, что хотела бы с ним познакомиться. Она только-только стала немного известной после публикации ее первого романа «Под сетью», ну а Эймер всегда любопытствовал о литературных личностях. И вот однажды, когда мы собирались пообедать вместе с ним и Жан-Максом, прибывшим из Парижа, в Хэмптон-Корте, Эймер пригласил и Айрис, по моей просьбе. Как всегда, он явился в своем Бентли, на котором ездил повсюду, подобрал нас с Жан-Максом в Хампстеде. Мы должны были встретить Айрис где-то в Чизике и забрать ее с собой в Хэмптон-Корт. Она ждала нас в условленном месте, и я представил ее Эймеру и Жан-Максу. Она влезла в машину. Только тогда я заметил, что на ней была прозрачная белая шелковая блузка - ничего подобного я не видел на ней раньше, хотя она вроде как пыталась завоевать мою любовь. Но ко мне она вечно приходила в неряшливом академическом одеянии, такая вся непривлекательная в своих шерстяных или суконных платьях, совершенно не соблазнительная, иногда в одеждах негармонирующих цветов (она не выказывала ни намека на эстетический вкус, когда дело касалось ее собственного гардероба). Я тогда уже был знаком с нею пару лет, и она ни разу не пыталась, чтобы завлечь меня прозрачной шелковой блузкой. Я так изумился, что мне понадобилось какое-то время, чтобы понять, что к чему. Когда мы прибыли в Хэмптон-Корт и сели в ресторане за маленький столик на четверых, я был вынужден посмотреть правде в глаза: она вырядилась ради Эймера; можно было хорошо разглядеть ее грудь в глубоком декольте, она выглядела почти застенчиво, будто предлагала себя джентльмену, только он ею не интересовался ни в малейшей степени и обращался с нею как с чудачкой. За обедом она говорила в своей академичной манере: обсуждались книги, затрагивалась философия; Эймер высокомерно-поверхностным тоном прошелся по ее томику о Сартре. Четко формулируя свои мысли, она старалась выглядеть сдержанной, впрочем, не настолько, чтобы Эймер мог перехватить интеллектуальную инициативу; бедняжке и в голову не приходило, насколько ему безразлично, что она думает об обсуждаемых предметах и о нем самом. Его не заинтересовало тело Айрис, просвечивавшее через шелк (не факт, что он в принципе обратил внимание на прозрачность блузки); жалкая самонадеянная глупышка была ему явно неинтересна, но, к своему счастью, не понимала этого; Эймер обращался к Айрис с презрительным снобизмом, свойственным представителям английской аристократии, когда они имеют дело с ирландцами; впрочем, если быть точным, она даже и не ирландка: ее папаша родился в Белфасте, если мне не изменяет память, и ничто не было для него более далеким, чем реальный Пэдди, а вот мать вроде была действительно ирландкой. Жан-Макс, будучи наиболее тактичным, деликатным и чутким из мужчин, поддерживал разговор с нею, прозвучало много слов об экзистенциализме, в то время вообще любая беседа о книгах не обходилась без этого. Жан-Макс обходился вежливо с любой женщиной, но в этой компании Эймер был лордом, я - «мозгами» и не оставалось никакого места для Айрис. На обратном пути, когда мы опять добрались до Чизика, Эймер и не подумал спросить, где живет Айрис. Но идти оттуда ей было недалеко, она знала Чизик и, не желая привлекать к себе особого внимания, тихо попросила на Хай Стрит: «Да просто высадите меня здесь». Эймер затормозил, она выскочила из Бентли на тротуар в своей прозрачной белой шелковой блузке и испарилась в мгновение ока.
Эймер не сказал о ней ни слова, тронулся с места, отвез меня в Хампстед, безропотность Айрис усугубила презрение Эймера к ней, причем он не поменял своего отношения, даже когда она достигла литературной известности - к чему - к чему, а к писательской славе Эймер всегда испытывал пиетет. Жан-Макс, который был еще очень молод, произнес несколько обходительных слов, но они мало что значили. Он произнес их не по-французски, его английский казался более деревянным, чем этот язык имеет тенденцию быть в любом случае. Я был сильно расстроен ее внешним видом и поведением. Она вела себя перед Эймером как представитель низшего класса, не только полностью осознавая классовый барьер, но принимая его и применяя его к себе как к частной гражданке, можно сказать. Словно какая-то глупая продавщица, она старалась завлечь Эймера. Она выставила напоказ стремление покориться ему, не имея ни малейшего представления, каким ничтожеством для него являлась; любой другой из его приглашенных, с которыми он был всегда обходителен, значил для него больше; я думаю, он даже не замечал ее, несмотря на блестящую блузку; ее плоскостопые ножищи по определению исключали ее из общества высоких, стройных, красивых англичанок с самого начала. Но в ее поведении, как бы мне ни хотелось этого признавать, я разглядел банальный, неинтеллектуальный, повседневный элемент женской расчетливости. Ей, кажется, даже не пришло в голову поинтересоваться, как это затронет меня - человека, которого, как она полагала, она хорошо знала.(c)
Elias Canetti, Party im Blitz: Die englischen Jahre, Carl Hanser Verlag, Munich, 2003). Перевод Ильфы Сидорофф ( (c) Ilfa Sidoroff, 2012).
Ну и опрос, собственно:
1) На чьей стороне ваши симпатии?
А. Айрис Мердок.
Б. Элиаса Канетти.
В. Жана-Макса.
Г. Ни на чьей - они все уроды.
2) Знакомы ли вы с творчеством Айрис Мердок и как относитесь к ней?
А. Знаю немного, отношусь неплохо.
Б. Знаю хорошо, уважаю, ценю.
В. Знаю и отношусь очень критично.
Г. Знаю, но лучше б не знать.
Д. Не знаю, но слышал(а).
Е. Не знаю и знать не хочу.
3) Знакомы ли вы с творчеством Элиаса Канетти?
А. Да.
Б. Нет.
4) Что вы думаете по поводу приведенного отрывка вообще?
Заранее благодарю всех, кто ответит.