Воспоминания Тараевой. Есенин в моей жизни.
Оригинал взят у tareeva в Воспоминания. Есенин в моей жизни.
Дорогие френды! По техническим причинам выходим с задержкой на два дня.
Я прочла комментарии к двум последним постам, комментарии очень интересные, и я на них непременно отвечу. Все эти дни помогать было некому: кто уехал в длительную командировку, кто в отпуск, кто заболел, на кого неожиданно свалилось много работы. Так что не то что писать, толком прочесть комментарии было некому. Вообще, дела «Интеллигентской штучки» обстоят плоховато, не пришлось бы проект закрывать, наше будущее неясно и темно. Но - будем надеяться на лучшее. А сегодня:
День рождения Есенина.
Я решила отмечать дни рождения всех любимых поэтов, не юбилейные даты, а каждый день рождения.
Есенина я начала читать поздно. До войны я не помню, чтобы я читала Есенина, а вот сразу после войны, когда училась в Киевском политехническом институте, помню мы его много читали. У девушек часто бывает состояние какой-то немотивированной грусти, отчего-то вдруг тяжело на душе, кажется - поплакал бы и стало бы легче, но не плачется. На такой случай у меня была подборка из четырех стихотворений. Последним в этой подборке было стихотворение Есенина «До свиданья, друг мой, до свиданья». У меня в этом стихотворении было не два четверостишия, а три. Третье сочинил Александр Вертинский. Он исполнял такую песню. На случай, вдруг кто-то не знает, я это четверостишие привожу. Пожалуй, приведу все стихотворение , в том виде , в каком оно входило в мою подборку, курсивом выделено четверостишие Вертинского.
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, догорели свечи,
Мне так страшно уходить во тьму.
Ждать всю жизнь и не дождаться встречи,
И остаться ночью одному.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, -
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Есенин был поэтом не то чтобы запрещенным, но и не рекомендованным. В официальном литературоведении Есенин считался кулацким поэтом, и стихи его «упадочническими». Я что-то не могу вспомнить, входил ли он вообще в университетскую программу советской литературы. Издавали его мало, купить сборник было невозможно, даже с эстрады Есенина не читали, хотя трудно себе представить более выигрышный материал для чтеца. Хочу сказать тем, кто этого не знает, или, может быть, не помнит, что чтецкое искусство тогда было на очень высоком уровне, и оно было очень востребовано. Чтецкие концерты устраивались в самых больших концертных залах Москвы, и залы были полны. Но Есенин на этих концертах не звучал.
Тем не менее, Есенин был очень любим и популярен, его знали все. Как-то уже в Москве, я ехала днем в трамвае. Вагон был полупустой. И в этом полупустом трамвае пожилой человек, по виду рабочий, ехал почему-то на ступеньках, и, держась двумя руками за поручни, лицом к вагону, громко читал Есенина. Он прочел :
За всякий мой пивной скандал
Они меня держали
В тигулевке...
и замолчал. Лицо стало огорченное и растерянное - забыл слова. Я ему подсказала : « Я вам не кенарь, я поэт» . Он обрадовался, благодарно кивнул и продолжил : «и не чета каким-то там Демьянам. Пускай бываю иногда я пьяным, Зато в глазах моих…» , дальше он уже читал без запинки.
Как-то в Литературном музее отмечали юбилей Есенина. Я вот что-то не могу сообразить, когда это было, и что это был за юбилей. 50 лет Есенину исполнилось в 1945 году, тогда я жила в Станиславе и о Москве даже не помышляла. Возможно, это был 1955 год, 60-летие, и литературный музей решился эту дату отметить. Я была там почему-то не со своим мужем, а с Олегом Л., о котором рассказывала, видно, Игорь Тареев был чем-то занят. Олег Л. любил Есенина страстно. Это был любимый поэт его расстрелянного отца, и образ Есенина для него как-то слился с образом его отца-мученика. На празднике не было ни одного официального лица, никого от Союза писателей, ни одного известного литератора, писателя, поэта. Я даже не помню, как мы узнали об этом каком-то полуподпольном мероприятии. С литературным музеем у меня были связи, я как-то что-то писала о них для журнала «Вопросы литературы». Из людей известных там выступали Виктор Боков и Назым Хикмет. Присутствие Хикмета меня несколько удивило и ужасно обрадовало. Я любила Хикмета и продолжаю любить. По-турецки я не читаю, но переводы его на русский авторизованные, он сам прекрасно знал русский язык и говорил по-русски без акцента. Его много переводила Муза Павлова, и ее переводы мне нравятся больше других. Муза Павлова сама была прекрасным поэтом, но когда становилась переводчиком, умела отрешиться от себя и перевоплотиться в переводимого автора. А когда переводимый автор был живой и стоял с тобой рядом, и когда это был Назым Хикмет, то забыть о себе было очень просто. Когда-нибудь, может быть, мы поговорим о его стихах. Как-то ночью я то ли не спала, то ли проснулась, и стала вспоминать стихотворение Хикмета. Выяснилось, что я его подзабыла. И так оно мне было нужно в тот момент, что я встала с постели, зажгла свет, взяла книгу с полки, заглянула в стихотворение, сразу все вспомнила и заснула спокойно. Мне вообще стихи Хикмета часто бывают нужны, я часто их вспоминаю. В этом году моя дочь дважды была в Стамбуле, на международном симпозиуме по ее тематике. Ей очень понравился Стамбул, и когда, вернувшись, она рассказывала мне об этом городе, я вспоминала стихи Хикмета: «О город Стамбул! Не имеет себе подобных. И его воздух и воды, как биение сердца в груди …» В Турции Хикмет сидел в тюрьме как коммунист, потом жил у нас политэмигрантом, но подданство взял не наше, а польское, в нем была польская кровь, глаза у него были голубые. Он вообще был очень привлекательный, пользовался успехом у женщин. Красивый, высокий, он хорошо двигался, словом, это был эталонный образец мужчины. Он не носил рубашек и галстуков, под пиджаком всегда был свитер. Также одевался Ив Монтан. Это было принципиально, это была такая униформа для людей, презирающих буржуазность. А каким поэтом был Хикмет, можно понять по ответу турецкого шефа политической полиции, или как он там назывался, словом, главного турецкого жандарма или кэгэбэшника. На вопрос, чтобы он сделал, если бы Хикмет вернулся в Турцию, кэгэбэшник сказал: «Я арестовал и расстрелял бы его, как коммуниста, а потом рыдал бы на его могиле, могиле великого турецкого поэта».
Хикмет выступил на юбилее Есенина, и счел нужным оправдаться, извиниться за свою любовь к нему. Он сказал, что Есенин для него очень важен, что, когда у него тяжело на душе, он читает стихи Есенина, и они помогают ему избыть его тоску, и ему не нужно самому писать упадочнические стихи.
Есенин один из самых моих любимых поэтов. Входит в первую пятерку между Маяковским и Пастернаком, впереди Пастернака. Он мне нужен всегда, я обращаюсь к нему очень часто. Казалось бы, что общего между нами? Мы из разной среды, разного происхождения, разного воспитания, вроде бы принадлежим к разным субкультурам, да и жили мы в разное время. Есенин умер, когда мне было 7 месяцев. Да и жизнь у нас была разная. Но это только так кажется со стороны. На самом деле, мы очень похожи, и жизнь у нас была похожая, если говорить о моей жизни до 30 лет, а в 30 лет Есенин умер. Мне близки его неприкаянность, его внутренний разлад и разброд. Мне близко какое-то его чувство сиротства, потерянности, от своих отстал, а к чужим не пристал. Как и у него, у меня почва колебалась под ногами, какие-то основы рушились. Хотя и основы и почва - все это было другим, но чувства были те же. И тоска по дому, где все было просто и правильно, и куда уже не возможно вернуться. Почему невозможно? Невозможно, да и все тут. «Письмо матери», которое написал Есенин, я бы могла написать своей маме почти слово в слово с «не буди того, что отмечталось, не волнуй того, что не сбылось...» , даже с кабацкой дракой и с «Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет». Все, что писал Есенин о матери, а этого было много, совпадало с моими чувствами, я испытывала такое же чувство вины и щемящей жалости. Когда я читала:
Что поет теперь мать за куделью?
Я навеки покинул село,
Только знаю - багряной метелью
Нам листвы на крыльцо намело.
ком подступал к горлу, хотя моя мама не имела представления, что такое кудель.
Что касается «Москвы кабацкой», то те, кто читает наш ЖЖ с начала, если среди сегодняшних читателей есть такие, могут помнить, что первая большая тема в нашем блоге (несколько постов, десятки страниц) была «Злачные места Москвы 50 - 60 годов». Этот текст перепечатало «Русское наследие», я уже слышала о себе, как о новом Гиляровском, правда, этих надежд я не оправдала и не собиралась оправдывать, не было такой задачи. После этого по всем вопросам, касающимся ресторанов Москвы, стали обращаться ко мне. Когда был юбилей ресторана «Прага», у меня взяли 2 телеинтервью для двух телеканалов. Мы, наша богемная компания, действительно были завсегдатаями злачных мест от больших ресторанов до забегаловок, о существовании которых мало кто знал, но открывались они в 6 утра. Правда, в пьяных драках мы не участвовали и не были свидетелями таких драк, видно в наше время народ был менее агрессивным, чем во времена Есенина. «Тот трюм был русским кабаком» - это тоже про нас. Времена были смутные, переходные. То, что с пионерского детства казалось верным, незыблемым и вечным, вдруг стало вызывать сомнения, и сомнения эти были мучительны, и мы отчаянно искали забвения от них.
И особое отношение Есенина к деревне мне было тоже близко. Я не родилась в деревне, как он, но я провела в деревне почти 4 года, очень важных для становлении человека - с 16 до почти 20 лет. Деревенская жизнь, в которой все просто и понятно и определяется природой, некоторый невольный аскетизм, минимализм во всем от интерьера до одежды - все это воспринимается как праведность. И когда от деревенской жизни переходишь к городской, то появляются ощущения, что живешь в грехе. Это чувствуется в стихах Есенина, и я это чувствовала, вернувшись в город. Мне очень понятна интонация Есенина, когда он обращается к жеребенку:
«Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится …»
В мире нет ничего прекраснее жеребенка, особенно бегущего. И Россию я люблю такой же любовью, какой любил ее Есенин - порой некрасивую, нелепую, бедную, но тем более невыносимо, нестерпимо любимую и дорогую. «…Нездоровая, хилая, низкая ..» и «это все мне родное и близкое, от чего так легко зарыдать…»
Мой муж был похож на Есенина, человечески и внешне, только он был больше - выше ростом, шире в плечах, и черты лица были более крупные, и все-таки похож. А волосы были точно такие, как у Есенина, также росли, слегка завивались, и точно также падали на лоб. И когда его голова лежала у меня на коленях, я думала: «Эти волосы взял я у ржи, если хочешь на палец вяжи, я нисколько не чувствую боли». Кстати, он Есенина любил меньше, чем я. Пастернака он любил больше, чем Есенина, на которого был похож (увы!), такая вот черная неблагодарность.
У меня не был знакомых, которые бы знали Есенина при жизни, общались бы с ним, но все-таки одно свидетельство очевидца у меня есть, это очень мало, но каждый штрих драгоценен. Когда снесли Зарядье, где было родовое гнездо моего мужа, и нас переселили в новый район и в новый дом к Речному вокзалу, у нас там появились новые соседи, пожилая супружеская пара (их квартира была прямо под нашей). Супругов звали Владимир Иванович и Мария Марковна, и, не смотря на большую разницу в возрасте (они были чуть старше наших родителей), мы стали близкими друзьями. Владимир Иванович - полковник в отставке, дворянин по происхождению, окончивший до революции Императорское Московское техническое училище (в последствии институт им.Баумана) , участвовал в Гражданской войне на стороне красных. Он был начальником штаба полка, и у него была очень интересная встреча с Троцким. Он рассказывал мне о ней и я запомнила каждое слово, многое я поняла благодаря его рассказу. Отец Марии Марковны был известный революционер, не стану называть его фамилию. И свою дочь он отдал в ученицы Айседоре Дункан, ее искусство воспринималось тогда как революционное. Ученицы Айседоры жили в особняке на Пречистенке, который предоставила танцовщица государству. Там же жил Есенин. Тогда ходил такой стишок или частушка:
Ходит Толя не умыт,
А Сережа чистенький,
Потому, Сережа спит
С Дуней на Пречистенке.
Толя, разумеется, Мариенгоф.
Мария Марковна много рассказывала об училище, об Айседоре, как и чему она их учила, как одевала (она придумала для своих воспитанниц интересный гардероб из нескольких вещей - от легкой туники для танцев до пальто) и кормила. Все это мне было очень интересно главным образом потому, что имело какое-то отношение к Есенину. У учениц был строгий режим. Они ложились спать в 10 часов, а ночью, примерно в 2 часа, они просыпались от стука в дверь, такого мощного, что от него содрогался дом. Потом они слышали звук открывающейся двери, потом слышали, как что-то тяжелое волокут по полу от входной двери, мимо их спальни. Это тяжелое было тело Есенина. Иногда утром они мельком видели Есенина с опухшим лицом и плохо открывающимися глазами, страдающего от жестокого похмелья. С ученицами он не общался, так что это и все воспоминание.
Конец Есенина был таким же, как вся его жизнь, он был логичен и предсказуем. Возможно ли представить себе Есенина остепенившимся, благополучным стариком? Невозможно. Это было бы противоестественно. Это и не случилось. Поэты в России долго не живут. Умирают между 30 и 40. Долго прожили только Ахматова и Пастернак, самые гонимые, видно гонения закаляют. Есенин страдал от того, что его окружало, и страдал от недовольства собой, своей жизнью. Свой талант он воспринимал как Дар, и его мучило, что он недостоин своего Дара, плохо им распорядился.
Какой скандал!
Какой большой скандал!
Я очутился в узком промежутке.
Ведь я мог дать
Не то, что дал,
Что мне давалось ради шутки.
Есенин предсказал свою смерть и даже способ самоубийства:
… в зеленый вечер под окном
На рукаве своем повешусь …
Еще у него есть стихи :
Чем больнее, тем звонче,
То здесь, то там.
Я с собой не покончу,
Иди к чертям.
Говорит, что не покончит, но как-будто спорит с кем-то. Кто же это такой, что вроде предлагает ему, ожидает от него самоубийства? Это все-таки похоже на разговор с самим собой, как в «Черном человеке».
Вся его жизнь была дорогой к этому концу. Этапы этого пути можно проследить по его стихам, и он делал все для того, чтобы эта дорога не была слишком длинной.
Он ушел, оставил нам много прекрасных стихов. Его они не спасли, а нам помогают выжить. Его смятение, его муки, которых он не смог вынести, превратились в наслаждение для нас, в красоту и гармонию, он её для нас выстрадал. Я не знаю, как смогла бы выжить без стихов Есенина, было бы труднее.
Я хотела предложить вам в честь его дня рождения почитать что-нибудь из его стихов. Но не предлагаю по странной причине. Я не смогла выбрать, не смогла ни на чем остановится. Мне все кажется одинаково прекрасным, одинаково важным. Я думаю, вы сами, прочитав этот пост, которым я не очень довольна, он не очень получился, откроете томик и почитаете Есенина.
Дорогие френды! По техническим причинам выходим с задержкой на два дня.
Я прочла комментарии к двум последним постам, комментарии очень интересные, и я на них непременно отвечу. Все эти дни помогать было некому: кто уехал в длительную командировку, кто в отпуск, кто заболел, на кого неожиданно свалилось много работы. Так что не то что писать, толком прочесть комментарии было некому. Вообще, дела «Интеллигентской штучки» обстоят плоховато, не пришлось бы проект закрывать, наше будущее неясно и темно. Но - будем надеяться на лучшее. А сегодня:
День рождения Есенина.
Я решила отмечать дни рождения всех любимых поэтов, не юбилейные даты, а каждый день рождения.
Есенина я начала читать поздно. До войны я не помню, чтобы я читала Есенина, а вот сразу после войны, когда училась в Киевском политехническом институте, помню мы его много читали. У девушек часто бывает состояние какой-то немотивированной грусти, отчего-то вдруг тяжело на душе, кажется - поплакал бы и стало бы легче, но не плачется. На такой случай у меня была подборка из четырех стихотворений. Последним в этой подборке было стихотворение Есенина «До свиданья, друг мой, до свиданья». У меня в этом стихотворении было не два четверостишия, а три. Третье сочинил Александр Вертинский. Он исполнял такую песню. На случай, вдруг кто-то не знает, я это четверостишие привожу. Пожалуй, приведу все стихотворение , в том виде , в каком оно входило в мою подборку, курсивом выделено четверостишие Вертинского.
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, догорели свечи,
Мне так страшно уходить во тьму.
Ждать всю жизнь и не дождаться встречи,
И остаться ночью одному.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, -
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Есенин был поэтом не то чтобы запрещенным, но и не рекомендованным. В официальном литературоведении Есенин считался кулацким поэтом, и стихи его «упадочническими». Я что-то не могу вспомнить, входил ли он вообще в университетскую программу советской литературы. Издавали его мало, купить сборник было невозможно, даже с эстрады Есенина не читали, хотя трудно себе представить более выигрышный материал для чтеца. Хочу сказать тем, кто этого не знает, или, может быть, не помнит, что чтецкое искусство тогда было на очень высоком уровне, и оно было очень востребовано. Чтецкие концерты устраивались в самых больших концертных залах Москвы, и залы были полны. Но Есенин на этих концертах не звучал.
Тем не менее, Есенин был очень любим и популярен, его знали все. Как-то уже в Москве, я ехала днем в трамвае. Вагон был полупустой. И в этом полупустом трамвае пожилой человек, по виду рабочий, ехал почему-то на ступеньках, и, держась двумя руками за поручни, лицом к вагону, громко читал Есенина. Он прочел :
За всякий мой пивной скандал
Они меня держали
В тигулевке...
и замолчал. Лицо стало огорченное и растерянное - забыл слова. Я ему подсказала : « Я вам не кенарь, я поэт» . Он обрадовался, благодарно кивнул и продолжил : «и не чета каким-то там Демьянам. Пускай бываю иногда я пьяным, Зато в глазах моих…» , дальше он уже читал без запинки.
Как-то в Литературном музее отмечали юбилей Есенина. Я вот что-то не могу сообразить, когда это было, и что это был за юбилей. 50 лет Есенину исполнилось в 1945 году, тогда я жила в Станиславе и о Москве даже не помышляла. Возможно, это был 1955 год, 60-летие, и литературный музей решился эту дату отметить. Я была там почему-то не со своим мужем, а с Олегом Л., о котором рассказывала, видно, Игорь Тареев был чем-то занят. Олег Л. любил Есенина страстно. Это был любимый поэт его расстрелянного отца, и образ Есенина для него как-то слился с образом его отца-мученика. На празднике не было ни одного официального лица, никого от Союза писателей, ни одного известного литератора, писателя, поэта. Я даже не помню, как мы узнали об этом каком-то полуподпольном мероприятии. С литературным музеем у меня были связи, я как-то что-то писала о них для журнала «Вопросы литературы». Из людей известных там выступали Виктор Боков и Назым Хикмет. Присутствие Хикмета меня несколько удивило и ужасно обрадовало. Я любила Хикмета и продолжаю любить. По-турецки я не читаю, но переводы его на русский авторизованные, он сам прекрасно знал русский язык и говорил по-русски без акцента. Его много переводила Муза Павлова, и ее переводы мне нравятся больше других. Муза Павлова сама была прекрасным поэтом, но когда становилась переводчиком, умела отрешиться от себя и перевоплотиться в переводимого автора. А когда переводимый автор был живой и стоял с тобой рядом, и когда это был Назым Хикмет, то забыть о себе было очень просто. Когда-нибудь, может быть, мы поговорим о его стихах. Как-то ночью я то ли не спала, то ли проснулась, и стала вспоминать стихотворение Хикмета. Выяснилось, что я его подзабыла. И так оно мне было нужно в тот момент, что я встала с постели, зажгла свет, взяла книгу с полки, заглянула в стихотворение, сразу все вспомнила и заснула спокойно. Мне вообще стихи Хикмета часто бывают нужны, я часто их вспоминаю. В этом году моя дочь дважды была в Стамбуле, на международном симпозиуме по ее тематике. Ей очень понравился Стамбул, и когда, вернувшись, она рассказывала мне об этом городе, я вспоминала стихи Хикмета: «О город Стамбул! Не имеет себе подобных. И его воздух и воды, как биение сердца в груди …» В Турции Хикмет сидел в тюрьме как коммунист, потом жил у нас политэмигрантом, но подданство взял не наше, а польское, в нем была польская кровь, глаза у него были голубые. Он вообще был очень привлекательный, пользовался успехом у женщин. Красивый, высокий, он хорошо двигался, словом, это был эталонный образец мужчины. Он не носил рубашек и галстуков, под пиджаком всегда был свитер. Также одевался Ив Монтан. Это было принципиально, это была такая униформа для людей, презирающих буржуазность. А каким поэтом был Хикмет, можно понять по ответу турецкого шефа политической полиции, или как он там назывался, словом, главного турецкого жандарма или кэгэбэшника. На вопрос, чтобы он сделал, если бы Хикмет вернулся в Турцию, кэгэбэшник сказал: «Я арестовал и расстрелял бы его, как коммуниста, а потом рыдал бы на его могиле, могиле великого турецкого поэта».
Хикмет выступил на юбилее Есенина, и счел нужным оправдаться, извиниться за свою любовь к нему. Он сказал, что Есенин для него очень важен, что, когда у него тяжело на душе, он читает стихи Есенина, и они помогают ему избыть его тоску, и ему не нужно самому писать упадочнические стихи.
Есенин один из самых моих любимых поэтов. Входит в первую пятерку между Маяковским и Пастернаком, впереди Пастернака. Он мне нужен всегда, я обращаюсь к нему очень часто. Казалось бы, что общего между нами? Мы из разной среды, разного происхождения, разного воспитания, вроде бы принадлежим к разным субкультурам, да и жили мы в разное время. Есенин умер, когда мне было 7 месяцев. Да и жизнь у нас была разная. Но это только так кажется со стороны. На самом деле, мы очень похожи, и жизнь у нас была похожая, если говорить о моей жизни до 30 лет, а в 30 лет Есенин умер. Мне близки его неприкаянность, его внутренний разлад и разброд. Мне близко какое-то его чувство сиротства, потерянности, от своих отстал, а к чужим не пристал. Как и у него, у меня почва колебалась под ногами, какие-то основы рушились. Хотя и основы и почва - все это было другим, но чувства были те же. И тоска по дому, где все было просто и правильно, и куда уже не возможно вернуться. Почему невозможно? Невозможно, да и все тут. «Письмо матери», которое написал Есенин, я бы могла написать своей маме почти слово в слово с «не буди того, что отмечталось, не волнуй того, что не сбылось...» , даже с кабацкой дракой и с «Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет». Все, что писал Есенин о матери, а этого было много, совпадало с моими чувствами, я испытывала такое же чувство вины и щемящей жалости. Когда я читала:
Что поет теперь мать за куделью?
Я навеки покинул село,
Только знаю - багряной метелью
Нам листвы на крыльцо намело.
ком подступал к горлу, хотя моя мама не имела представления, что такое кудель.
Что касается «Москвы кабацкой», то те, кто читает наш ЖЖ с начала, если среди сегодняшних читателей есть такие, могут помнить, что первая большая тема в нашем блоге (несколько постов, десятки страниц) была «Злачные места Москвы 50 - 60 годов». Этот текст перепечатало «Русское наследие», я уже слышала о себе, как о новом Гиляровском, правда, этих надежд я не оправдала и не собиралась оправдывать, не было такой задачи. После этого по всем вопросам, касающимся ресторанов Москвы, стали обращаться ко мне. Когда был юбилей ресторана «Прага», у меня взяли 2 телеинтервью для двух телеканалов. Мы, наша богемная компания, действительно были завсегдатаями злачных мест от больших ресторанов до забегаловок, о существовании которых мало кто знал, но открывались они в 6 утра. Правда, в пьяных драках мы не участвовали и не были свидетелями таких драк, видно в наше время народ был менее агрессивным, чем во времена Есенина. «Тот трюм был русским кабаком» - это тоже про нас. Времена были смутные, переходные. То, что с пионерского детства казалось верным, незыблемым и вечным, вдруг стало вызывать сомнения, и сомнения эти были мучительны, и мы отчаянно искали забвения от них.
И особое отношение Есенина к деревне мне было тоже близко. Я не родилась в деревне, как он, но я провела в деревне почти 4 года, очень важных для становлении человека - с 16 до почти 20 лет. Деревенская жизнь, в которой все просто и понятно и определяется природой, некоторый невольный аскетизм, минимализм во всем от интерьера до одежды - все это воспринимается как праведность. И когда от деревенской жизни переходишь к городской, то появляются ощущения, что живешь в грехе. Это чувствуется в стихах Есенина, и я это чувствовала, вернувшись в город. Мне очень понятна интонация Есенина, когда он обращается к жеребенку:
«Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится …»
В мире нет ничего прекраснее жеребенка, особенно бегущего. И Россию я люблю такой же любовью, какой любил ее Есенин - порой некрасивую, нелепую, бедную, но тем более невыносимо, нестерпимо любимую и дорогую. «…Нездоровая, хилая, низкая ..» и «это все мне родное и близкое, от чего так легко зарыдать…»
Мой муж был похож на Есенина, человечески и внешне, только он был больше - выше ростом, шире в плечах, и черты лица были более крупные, и все-таки похож. А волосы были точно такие, как у Есенина, также росли, слегка завивались, и точно также падали на лоб. И когда его голова лежала у меня на коленях, я думала: «Эти волосы взял я у ржи, если хочешь на палец вяжи, я нисколько не чувствую боли». Кстати, он Есенина любил меньше, чем я. Пастернака он любил больше, чем Есенина, на которого был похож (увы!), такая вот черная неблагодарность.
У меня не был знакомых, которые бы знали Есенина при жизни, общались бы с ним, но все-таки одно свидетельство очевидца у меня есть, это очень мало, но каждый штрих драгоценен. Когда снесли Зарядье, где было родовое гнездо моего мужа, и нас переселили в новый район и в новый дом к Речному вокзалу, у нас там появились новые соседи, пожилая супружеская пара (их квартира была прямо под нашей). Супругов звали Владимир Иванович и Мария Марковна, и, не смотря на большую разницу в возрасте (они были чуть старше наших родителей), мы стали близкими друзьями. Владимир Иванович - полковник в отставке, дворянин по происхождению, окончивший до революции Императорское Московское техническое училище (в последствии институт им.Баумана) , участвовал в Гражданской войне на стороне красных. Он был начальником штаба полка, и у него была очень интересная встреча с Троцким. Он рассказывал мне о ней и я запомнила каждое слово, многое я поняла благодаря его рассказу. Отец Марии Марковны был известный революционер, не стану называть его фамилию. И свою дочь он отдал в ученицы Айседоре Дункан, ее искусство воспринималось тогда как революционное. Ученицы Айседоры жили в особняке на Пречистенке, который предоставила танцовщица государству. Там же жил Есенин. Тогда ходил такой стишок или частушка:
Ходит Толя не умыт,
А Сережа чистенький,
Потому, Сережа спит
С Дуней на Пречистенке.
Толя, разумеется, Мариенгоф.
Мария Марковна много рассказывала об училище, об Айседоре, как и чему она их учила, как одевала (она придумала для своих воспитанниц интересный гардероб из нескольких вещей - от легкой туники для танцев до пальто) и кормила. Все это мне было очень интересно главным образом потому, что имело какое-то отношение к Есенину. У учениц был строгий режим. Они ложились спать в 10 часов, а ночью, примерно в 2 часа, они просыпались от стука в дверь, такого мощного, что от него содрогался дом. Потом они слышали звук открывающейся двери, потом слышали, как что-то тяжелое волокут по полу от входной двери, мимо их спальни. Это тяжелое было тело Есенина. Иногда утром они мельком видели Есенина с опухшим лицом и плохо открывающимися глазами, страдающего от жестокого похмелья. С ученицами он не общался, так что это и все воспоминание.
Конец Есенина был таким же, как вся его жизнь, он был логичен и предсказуем. Возможно ли представить себе Есенина остепенившимся, благополучным стариком? Невозможно. Это было бы противоестественно. Это и не случилось. Поэты в России долго не живут. Умирают между 30 и 40. Долго прожили только Ахматова и Пастернак, самые гонимые, видно гонения закаляют. Есенин страдал от того, что его окружало, и страдал от недовольства собой, своей жизнью. Свой талант он воспринимал как Дар, и его мучило, что он недостоин своего Дара, плохо им распорядился.
Какой скандал!
Какой большой скандал!
Я очутился в узком промежутке.
Ведь я мог дать
Не то, что дал,
Что мне давалось ради шутки.
Есенин предсказал свою смерть и даже способ самоубийства:
… в зеленый вечер под окном
На рукаве своем повешусь …
Еще у него есть стихи :
Чем больнее, тем звонче,
То здесь, то там.
Я с собой не покончу,
Иди к чертям.
Говорит, что не покончит, но как-будто спорит с кем-то. Кто же это такой, что вроде предлагает ему, ожидает от него самоубийства? Это все-таки похоже на разговор с самим собой, как в «Черном человеке».
Вся его жизнь была дорогой к этому концу. Этапы этого пути можно проследить по его стихам, и он делал все для того, чтобы эта дорога не была слишком длинной.
Он ушел, оставил нам много прекрасных стихов. Его они не спасли, а нам помогают выжить. Его смятение, его муки, которых он не смог вынести, превратились в наслаждение для нас, в красоту и гармонию, он её для нас выстрадал. Я не знаю, как смогла бы выжить без стихов Есенина, было бы труднее.
Я хотела предложить вам в честь его дня рождения почитать что-нибудь из его стихов. Но не предлагаю по странной причине. Я не смогла выбрать, не смогла ни на чем остановится. Мне все кажется одинаково прекрасным, одинаково важным. Я думаю, вы сами, прочитав этот пост, которым я не очень довольна, он не очень получился, откроете томик и почитаете Есенина.