Иверская
В праздничную пасхальную неделю и пост будет такой пасхальный...
Два воспоминания есть про Иверскую Икону Божьей матери, список чудотворный, который привезли в Москву с Афона монахи в 1648 году и она находилась в Никольском монастыре в Китай-Городе.
Для Москвы при Алексее Михайловиче сделали список и поместили у Неглинных потом Воскресенских ворот. Позже в 1680 году воздвигли часовню, где служили монахи Иверской общины.
Деревянная часовня перестраивалась в 1746 году, а окончательный вид приобрела в 1791 году, когда её перестроил в камне архитектор Матвей Казаков.
После разорения 1812 года восстановлена как памятник победы над Наполеоном, художник Пьетро Гонзаго выполнил внутренние и наружные украшения часовни, наверху была установлена позолоченная фигура ангела с крестом. Голубой купол часовни был усыпан звёздами. Часовня вмещала не более пятидесяти человек и была приписана к Николо-Перервинскому монастырю.
Икона эта была очень почитаема среди москвичей и с нею связан необычный обряд, про который нам расскажут воспоминания Маргариты Кирилловны Морозовой и Екатерины Алексеевны Андреевой-Бальмонт.
Итак - Маргарита Кирилловна Мамонтова-Морозова:
"Мама, хотя и была католичкой, тяготела к православию, но менять веру считала недостойным.
Особенно почитала она чудотворную икону Иверской Богоматери. Она часто ездила в Иверскую часовню и брала нас с собой помолиться. Это было удивительное место - эта часовня! Крошечная, совсем простенькая, даже невзрачная, она как-то прижалась в простенке между двух ворот, грязноватая, с ярко-синей крышей, с золочеными ангелами и крестом на ней.
Сюда целые дни и ночи стекался народ со всех концов Москвы и России.
Кого-кого там не было: и странники в лаптях, с котомками на спине, и крестьяне, и нищие, и дамы, и простые женщины, военные и штатские, богатые и бедно одетые - все шли сюда. Стоя там, можно было видеть умиленные лица и глаза, полные слез.
Столько горя, мольбы и надежды было в этих глазах, устремленных на темный лик иконы! Мне тогда казалось, что икона, мерцающая в полумраке и освещенная сотнями восковых свечей, сама смотрела с умилением и жалостью на эту бесконечную вереницу людей, склоняющихся перед нею."
Когда мы с сестрой гуляли с нашей няней, то мы часто встречали огромную карету, везущую икону Иверской Божьей матери по домам Москвы днем и ночью. Возили обыкновенно копию иконы. Карету везли шесть лошадей с мальчиком-форейтором, сидящим верхом на одной из передних лошадей. Кучер и форейтор были в темно-синих кафтанах, они были без шапок, и зимой голова и уши их были повязаны платком от мороза.
Мама любила, чтобы Иверскую привозили к нам каждую осень, она всегда хотела начинать год с этого. Записываться о дне и часе приезда надо было заранее. Мы очень любили этот приезд и все приготовления, которые делались к нему. Диван покрывали чистой простыней, перед ним ставили стол, покрытый белой чистой скатертью, и на нем фарфоровая миска с чистой водой.
Все с волнением ожидали приезда; двери в квартиру были открыты, стекался народ из других квартир, и когда огромная карета останавливалась перед подъездом, все бежали вниз по лестнице и несли тяжелую икону наверх, ставили на диван - и начинался молебен.
Когда, после молебна, ее уносили, то няня нам всегда велела, встав на четвереньки, подлезть под икону и говорила при этом: "Подлезайте, подлезайте, будете здоровы!"
За нами подлезали и многие взрослые.
Вообще в то время церковные православные обычаи очень тесно сплетались с жизнью, пронизывали ее, для этого вовсе не надо было быть особенным церковником.
Громадное значение тогда имела Страстная неделя, с ее службами и грустным звоном, и после нее особенно радостно воспринималась пасхальная заутреня, с ее, наоборот, радостным и торжественным звоном, пасхами, куличами, красными яйцами, радостным настроением и весной. Весна тогда очень сильно чувствовалась в Москве, почти как в деревне."
А теперь отрывок из воспоминаний Екатерины Алексеевны Андреевой-Бальмонт, представительницы купеческих семей Андреевых и Королевых, которые владели и обувной торговлей Королевых и магазином колониальных товаров Андреевых с гостиницей "Дрезден".
«В ночь на третий день Пасхи к нам всегда привозили чудотворную икону Иверской Божьей Матери. Всегда ночью, потому что икону эту вывозили из часовни, где она стояла весь день, в час ночи.
И возили по домам, в которые ее приглашали, записавшись заранее.
Так как мы жили в Брюсовском переулке, очень близко от часовни (она помещалась на Тверской, в воротах, что вели на Красную площадь), ее к нам привозили не позже 3 часов ночи.
В два часа весь наш дом был на ногах. Нас, детей, с трудом будили и поднимали. В три часа мы спускались вниз. В зале все было готово для приема иконы Божьей Матери. Мы сидели в полутемной гостиной, молча дремали, дрожа от предрассветного холода, а может быть, и от внутреннего волнения, потому что общее настроение в доме было необычайно торжественным.
Даже на дворе, с вечера уже посыпанном песком, царила какая-то благоговейная тишина.
На светлеющем небе еще мерцали звезды. Ворота, всегда на запоре, теперь были настежь растворены. Дворники в белых чистых фартуках выглядывали из-за ворот в переулок. Как только они видели приближающуюся карету, один из них делал знак другому, и до нашего крыльца доносился взволнованный голос: «Едут! Едут!»
...
В ночной тишине еще издали доносились шум колес и цоканье лошадиных подков о мостовую. Напряженное ожидание достигало своей высшей точки, когда в воротах появлялся форейтор верхом на лошади, с горящим факелом в высоко поднятой руке. Он несся вскачь; за ним, впряженная в шестерку, катилась тяжелая карета. Она заворачивала в ворота и сразу останавливалась у нашего подъезда, где все мы, столпившись, ждали ее, мужчины все с непокрытыми головами.
И кучер на высоких козлах кареты тоже без шапки, только уши его подвязаны красным ситцевым платком. Наш управляющий, как всегда стоящий впереди всех, открывает дверцу кареты, изукрашенную золотыми херувимами.
Огромная, сияющая золотом и драгоценными каменьями, икона занимает почетное заднее место; на переднем месте, лицом к иконе, сидят батюшка и отец диакон в красных бархатных с золотом облачениях, надетых поверх теплых пальто…
Из толпы выходят четыре человека, уже раньше назначенные моей матерью: кучер Петр Иванович, Троша-конюх, буфетный мужик и старший дворник. Взявшись за медные ручки рамы, они осторожно выдвигают икону из кареты и несут ее, видно, с большим трудом, вверх по лестнице. Брат с фонарем в руках идет впереди, за иконой - мы с матерью и все остальные.
Икону ставят в зале на заранее заготовленное для нее место: на низенький диван, покрытый белоснежной скатертью. Люди, несшие ее, с трудом передыхают, все они красные, потные. Икона, должно быть, страшно тяжела. Она вся сплошь покрыта золотой ризой, усыпанной алмазами и жемчугом. И вставлена она в массивный дубовый ящик - раму в медной оправе. Под золотом ризы видны только живописный лик склоненной головы Богоматери и рука ее, придерживающая младенца Христа. К этой руке и прикладываются. Поэтому, верно, она такая светлая по сравнению с лицом; губы богомольцев стерли с нее краску.
Начинается молебен. Священник и отец диакон поют веселые пасхальные напевы, им подтягивают мои старшие братья…
После молебна мы все по очереди подходим к иконе и, кланяясь в землю, на коленях, прикладываемся к тонкой руке Богоматери. Мать прижимается всем лицом к этой руке и долго, не отрываясь, целует ее. Затем она берет из парчового мешочка, висящего с боку иконы, кусочек ваты и благоговейно заворачивает его в чистый носовой платок. В случае болезни кого-нибудь из нас она с молитвой приложит эту ватку к больному месту.
После этого икону опять поднимали те же четыре человека и несли с такими же усилиями по всем комнатам дома. В некоторых маленьких комнатах с ней нельзя было повернуться, тогда Петр Иванович вполголоса командовал «Заноси» или «Заворачивай»; люди вносили икону за дверь комнаты и, пятясь, выносили ее. За иконой шел батюшка и кропил святой водой все углы комнат. Мы, младшие, старались подвернуться под брызги святой воды, и если на кого из нас попадала капля, мы деловито размазывали ее по лицу, с гордостью посматривая кругом.
Перед тем как икону совсем уносили от нас, ее приподнимали повыше и держали наклонно, оставляя пространство, чтобы можно было пройти под ней. Мы всегда ждали этого момента. Было очень интересно, кто как пройдет под иконой. Мать проползала под ней на коленях. Прислуга наша - точно так же, верно, подражая ей. Мы, дети, по-разному - кто проползал на животе, кто пополам согнувшись, кто на карачках. И при этом у всех без исключения были напряженные и взволнованные лица…
Икону уносили вниз по лестнице, мы в том же порядке следовали за ней. Ее вдвигали в карету. Священник с диаконом садились перед ней спереди. Брат подавал фонарь диакону в карету. Форейтор, повернув голову, ждал знака. Когда дверца захлопывалась, он с горящим факелом в руке (хотя уже было светло) несся вскачь, за ним трогалась шестерка, и карета, завернув в переулок, быстро скрывалась из наших глаз. Все смотрели ей вслед, крестясь и кланяясь в пояс. Ворота со стуком закрывались, и все медленно расходились во внезапно наступившей тишине. Мать тотчас же уходила к ранней обедне; старшие шли в столовую пить чай. Нас, маленьких, укладывали спать. Няня поздравляла нас с «дорогой гостьей». Весь следующий день у нас в доме чувствовалось приподнятое, праздничное настроение."
С праздником, дорогие мои!!
Христос Воскресе!!!
Два воспоминания есть про Иверскую Икону Божьей матери, список чудотворный, который привезли в Москву с Афона монахи в 1648 году и она находилась в Никольском монастыре в Китай-Городе.
Для Москвы при Алексее Михайловиче сделали список и поместили у Неглинных потом Воскресенских ворот. Позже в 1680 году воздвигли часовню, где служили монахи Иверской общины.
Деревянная часовня перестраивалась в 1746 году, а окончательный вид приобрела в 1791 году, когда её перестроил в камне архитектор Матвей Казаков.
После разорения 1812 года восстановлена как памятник победы над Наполеоном, художник Пьетро Гонзаго выполнил внутренние и наружные украшения часовни, наверху была установлена позолоченная фигура ангела с крестом. Голубой купол часовни был усыпан звёздами. Часовня вмещала не более пятидесяти человек и была приписана к Николо-Перервинскому монастырю.
Икона эта была очень почитаема среди москвичей и с нею связан необычный обряд, про который нам расскажут воспоминания Маргариты Кирилловны Морозовой и Екатерины Алексеевны Андреевой-Бальмонт.
Итак - Маргарита Кирилловна Мамонтова-Морозова:
"Мама, хотя и была католичкой, тяготела к православию, но менять веру считала недостойным.
Особенно почитала она чудотворную икону Иверской Богоматери. Она часто ездила в Иверскую часовню и брала нас с собой помолиться. Это было удивительное место - эта часовня! Крошечная, совсем простенькая, даже невзрачная, она как-то прижалась в простенке между двух ворот, грязноватая, с ярко-синей крышей, с золочеными ангелами и крестом на ней.
Сюда целые дни и ночи стекался народ со всех концов Москвы и России.
Кого-кого там не было: и странники в лаптях, с котомками на спине, и крестьяне, и нищие, и дамы, и простые женщины, военные и штатские, богатые и бедно одетые - все шли сюда. Стоя там, можно было видеть умиленные лица и глаза, полные слез.
Столько горя, мольбы и надежды было в этих глазах, устремленных на темный лик иконы! Мне тогда казалось, что икона, мерцающая в полумраке и освещенная сотнями восковых свечей, сама смотрела с умилением и жалостью на эту бесконечную вереницу людей, склоняющихся перед нею."
Когда мы с сестрой гуляли с нашей няней, то мы часто встречали огромную карету, везущую икону Иверской Божьей матери по домам Москвы днем и ночью. Возили обыкновенно копию иконы. Карету везли шесть лошадей с мальчиком-форейтором, сидящим верхом на одной из передних лошадей. Кучер и форейтор были в темно-синих кафтанах, они были без шапок, и зимой голова и уши их были повязаны платком от мороза.
Мама любила, чтобы Иверскую привозили к нам каждую осень, она всегда хотела начинать год с этого. Записываться о дне и часе приезда надо было заранее. Мы очень любили этот приезд и все приготовления, которые делались к нему. Диван покрывали чистой простыней, перед ним ставили стол, покрытый белой чистой скатертью, и на нем фарфоровая миска с чистой водой.
Все с волнением ожидали приезда; двери в квартиру были открыты, стекался народ из других квартир, и когда огромная карета останавливалась перед подъездом, все бежали вниз по лестнице и несли тяжелую икону наверх, ставили на диван - и начинался молебен.
Когда, после молебна, ее уносили, то няня нам всегда велела, встав на четвереньки, подлезть под икону и говорила при этом: "Подлезайте, подлезайте, будете здоровы!"
За нами подлезали и многие взрослые.
Вообще в то время церковные православные обычаи очень тесно сплетались с жизнью, пронизывали ее, для этого вовсе не надо было быть особенным церковником.
Громадное значение тогда имела Страстная неделя, с ее службами и грустным звоном, и после нее особенно радостно воспринималась пасхальная заутреня, с ее, наоборот, радостным и торжественным звоном, пасхами, куличами, красными яйцами, радостным настроением и весной. Весна тогда очень сильно чувствовалась в Москве, почти как в деревне."
А теперь отрывок из воспоминаний Екатерины Алексеевны Андреевой-Бальмонт, представительницы купеческих семей Андреевых и Королевых, которые владели и обувной торговлей Королевых и магазином колониальных товаров Андреевых с гостиницей "Дрезден".
«В ночь на третий день Пасхи к нам всегда привозили чудотворную икону Иверской Божьей Матери. Всегда ночью, потому что икону эту вывозили из часовни, где она стояла весь день, в час ночи.
И возили по домам, в которые ее приглашали, записавшись заранее.
Так как мы жили в Брюсовском переулке, очень близко от часовни (она помещалась на Тверской, в воротах, что вели на Красную площадь), ее к нам привозили не позже 3 часов ночи.
В два часа весь наш дом был на ногах. Нас, детей, с трудом будили и поднимали. В три часа мы спускались вниз. В зале все было готово для приема иконы Божьей Матери. Мы сидели в полутемной гостиной, молча дремали, дрожа от предрассветного холода, а может быть, и от внутреннего волнения, потому что общее настроение в доме было необычайно торжественным.
Даже на дворе, с вечера уже посыпанном песком, царила какая-то благоговейная тишина.
На светлеющем небе еще мерцали звезды. Ворота, всегда на запоре, теперь были настежь растворены. Дворники в белых чистых фартуках выглядывали из-за ворот в переулок. Как только они видели приближающуюся карету, один из них делал знак другому, и до нашего крыльца доносился взволнованный голос: «Едут! Едут!»
...
В ночной тишине еще издали доносились шум колес и цоканье лошадиных подков о мостовую. Напряженное ожидание достигало своей высшей точки, когда в воротах появлялся форейтор верхом на лошади, с горящим факелом в высоко поднятой руке. Он несся вскачь; за ним, впряженная в шестерку, катилась тяжелая карета. Она заворачивала в ворота и сразу останавливалась у нашего подъезда, где все мы, столпившись, ждали ее, мужчины все с непокрытыми головами.
И кучер на высоких козлах кареты тоже без шапки, только уши его подвязаны красным ситцевым платком. Наш управляющий, как всегда стоящий впереди всех, открывает дверцу кареты, изукрашенную золотыми херувимами.
Огромная, сияющая золотом и драгоценными каменьями, икона занимает почетное заднее место; на переднем месте, лицом к иконе, сидят батюшка и отец диакон в красных бархатных с золотом облачениях, надетых поверх теплых пальто…
Из толпы выходят четыре человека, уже раньше назначенные моей матерью: кучер Петр Иванович, Троша-конюх, буфетный мужик и старший дворник. Взявшись за медные ручки рамы, они осторожно выдвигают икону из кареты и несут ее, видно, с большим трудом, вверх по лестнице. Брат с фонарем в руках идет впереди, за иконой - мы с матерью и все остальные.
Икону ставят в зале на заранее заготовленное для нее место: на низенький диван, покрытый белоснежной скатертью. Люди, несшие ее, с трудом передыхают, все они красные, потные. Икона, должно быть, страшно тяжела. Она вся сплошь покрыта золотой ризой, усыпанной алмазами и жемчугом. И вставлена она в массивный дубовый ящик - раму в медной оправе. Под золотом ризы видны только живописный лик склоненной головы Богоматери и рука ее, придерживающая младенца Христа. К этой руке и прикладываются. Поэтому, верно, она такая светлая по сравнению с лицом; губы богомольцев стерли с нее краску.
Начинается молебен. Священник и отец диакон поют веселые пасхальные напевы, им подтягивают мои старшие братья…
После молебна мы все по очереди подходим к иконе и, кланяясь в землю, на коленях, прикладываемся к тонкой руке Богоматери. Мать прижимается всем лицом к этой руке и долго, не отрываясь, целует ее. Затем она берет из парчового мешочка, висящего с боку иконы, кусочек ваты и благоговейно заворачивает его в чистый носовой платок. В случае болезни кого-нибудь из нас она с молитвой приложит эту ватку к больному месту.
После этого икону опять поднимали те же четыре человека и несли с такими же усилиями по всем комнатам дома. В некоторых маленьких комнатах с ней нельзя было повернуться, тогда Петр Иванович вполголоса командовал «Заноси» или «Заворачивай»; люди вносили икону за дверь комнаты и, пятясь, выносили ее. За иконой шел батюшка и кропил святой водой все углы комнат. Мы, младшие, старались подвернуться под брызги святой воды, и если на кого из нас попадала капля, мы деловито размазывали ее по лицу, с гордостью посматривая кругом.
Перед тем как икону совсем уносили от нас, ее приподнимали повыше и держали наклонно, оставляя пространство, чтобы можно было пройти под ней. Мы всегда ждали этого момента. Было очень интересно, кто как пройдет под иконой. Мать проползала под ней на коленях. Прислуга наша - точно так же, верно, подражая ей. Мы, дети, по-разному - кто проползал на животе, кто пополам согнувшись, кто на карачках. И при этом у всех без исключения были напряженные и взволнованные лица…
Икону уносили вниз по лестнице, мы в том же порядке следовали за ней. Ее вдвигали в карету. Священник с диаконом садились перед ней спереди. Брат подавал фонарь диакону в карету. Форейтор, повернув голову, ждал знака. Когда дверца захлопывалась, он с горящим факелом в руке (хотя уже было светло) несся вскачь, за ним трогалась шестерка, и карета, завернув в переулок, быстро скрывалась из наших глаз. Все смотрели ей вслед, крестясь и кланяясь в пояс. Ворота со стуком закрывались, и все медленно расходились во внезапно наступившей тишине. Мать тотчас же уходила к ранней обедне; старшие шли в столовую пить чай. Нас, маленьких, укладывали спать. Няня поздравляла нас с «дорогой гостьей». Весь следующий день у нас в доме чувствовалось приподнятое, праздничное настроение."
С праздником, дорогие мои!!
Христос Воскресе!!!