Левиафан и еще кое-что из истории культуры
А.П. Звягинцев обессмертил своё имя, отсняв киношедевр, отмеченный уже престижными наградами и имеющий восторженный мировой резонанс, 99% процентов международной критики оценивают фильм положительно. Такое величественное событие заслуживает рассмотрения в широком культурно-историческом контексте. Попробуем. В староглиняные времена, когда люди ещё пребывали в дикости, например в начале двадцатого века, уже существовали некоторые примитивные формы искусства и даже предпринимались робкие попытки осмысления феномена.Зигмунд Фрейд, в работе «Художник и фантазирование» (1912), рассуждал о том, что в художественном произведении присутствуют сокровенные авторские мысли, а читатель (зритель) получает удовольствие от произведения искусства, когда созданные автором образы взаимодействуют с его мыслями, желаниями и ассоциациями, не обязательно вполне осознанными. Еще проще, без вложенного автором содержания искусства нет.
К счастью, жизнь не стоит на месте, и во второй половине 20-го века творческие личности начали отбрасывать замшелые нормы, требующие от художника работы с личным содержанием, смыслом создаваемого творения. «Постмодернизм - это продуцирование вневременных текстов, в которых некто (не автор!) играет в ни к чему не обязывающие и ничего не значащие игры, используя принадлежащие другим коды.»
Чтобы понять, как такое может быть, как этот вид искусства создается и продается, можно обратиться к знаменитому психиатрическому тесту Роршаха (1921г). Процедура такова: пациенту предъявляют лист бумаги с кляксой случайной формы (после того, как на лист брызгали чернилами, его складывали пополам), и спрашивают, что он видит на картинке. Отвечая на вопрос, испытуемый выдает ассоциативный ряд, напрямую связанный с актуальным содержанием его психики, демонстрирует активные комплексы. Клякса работает как детонатор, провоцирующий зрителя на своеобразное творчество, но сама смысла не содержит.
Отсюда можно смело переходить к постмодернистской живописи, для примера возьмем известное произведение «Азбука» Л. Хейдиз. В этой работе есть реальные следы собачьей жизнедеятельности, ритмическая компоновка, полная безыдейность по закону жанра, ну и вроде бы всё. Зритель, который согласился считать это произведением искусства, запускает механизм фантазии, и может в своё удовольствие поразмышлять о деньгах (классическая ассоциация), о творческом языке, текстах - нарративах и многих других высокодуховных вещах, без всякого контакта с автором (его мыслями).
Постмодернизм, конечно же, специально не требует от авторов вульгарности. Героем произведения могут быть не только следы на снегу, но и обычные люди. Люди внутри постмодернистского полотна тоже будут лишены смысла, но точность их изображения может быть вполне фотографической. В фильме «Левиафан» показаны разные, но хорошо узнаваемые степени дегенерации людей, в различных точках их падения. И правы те поклонники фильма, которые говорят: «Я сам из города Н-ска, у нас таких полно.» И не правы те, которые говорят о поднятых автором проблемах пьянства, криминала и чего угодно еще. Звягинцев предъявляет ряд четких, узнаваемых картинок, раскладывает метки по экрану, почти никак не обозначив своего отношения (требование жанра) к персонажам, а уж зритель сам может начинать сострадать и фантазировать на актуальные для себя лично темы.
Для более полного понимания произведения важно, что есть это «почти». Если всмотреться внимательнее, то внутренний мир режиссера, его личное отношение проглядывает из некоторых эпизодов. В фильме можно заметить маркеры принадлежности к определенному кругу, своеобразный индикатор определения свой/чужой, это ансамбль Пусси и знаковые соавторы сценария - Романова и Козлов (см. в титрах). Сквозь холод отстраненного повествования прорывается личное отвращение к православному клиру, поэтому сцена разговора мэра с владыкой выглядит внезапным сюром, напрочь выпадая из уныло реалистичного пространства фильма, и появляется еще один бредовый персонаж - сельский священник, наставляющий на путь главного героя, несет околесицу про Ноя, грубо перевирая текст Ветхого завета.
А теперь давайте зададимся вопросом, может ли на самом деле художник создать произведение, которое не станет отпечатком части его личности? Дедушка Фрейд и мы с ним скажем - нет. Хотя попытаться можно, что и делается. Звягинцев, при кажущейся отстраненности, сам создал картину мира, в которой кроме свинцовой безысходности ничего нет. Даже Левиафан, случайно заплывший в этот мир живых мертвецов, сдох от ужаса и отвращения, и его кости полирует серый прибой под серым небом.
В выдуманном пространстве, которое не может не ассоциироваться с Россией, нет надежды, нет смысла, жизнь заканчивается, и это не просто требование жанра, это и есть режиссерское послание нам. Каждый, кто занимается творчеством, пишет статью или снимает фильм - первым делом рассказывает о себе. Парадокс ситуации в том, что чем сильнее автор хочет «ничего не сказать», тем ближе произведение к автопортрету.
К счастью, жизнь не стоит на месте, и во второй половине 20-го века творческие личности начали отбрасывать замшелые нормы, требующие от художника работы с личным содержанием, смыслом создаваемого творения. «Постмодернизм - это продуцирование вневременных текстов, в которых некто (не автор!) играет в ни к чему не обязывающие и ничего не значащие игры, используя принадлежащие другим коды.»
Чтобы понять, как такое может быть, как этот вид искусства создается и продается, можно обратиться к знаменитому психиатрическому тесту Роршаха (1921г). Процедура такова: пациенту предъявляют лист бумаги с кляксой случайной формы (после того, как на лист брызгали чернилами, его складывали пополам), и спрашивают, что он видит на картинке. Отвечая на вопрос, испытуемый выдает ассоциативный ряд, напрямую связанный с актуальным содержанием его психики, демонстрирует активные комплексы. Клякса работает как детонатор, провоцирующий зрителя на своеобразное творчество, но сама смысла не содержит.
Отсюда можно смело переходить к постмодернистской живописи, для примера возьмем известное произведение «Азбука» Л. Хейдиз. В этой работе есть реальные следы собачьей жизнедеятельности, ритмическая компоновка, полная безыдейность по закону жанра, ну и вроде бы всё. Зритель, который согласился считать это произведением искусства, запускает механизм фантазии, и может в своё удовольствие поразмышлять о деньгах (классическая ассоциация), о творческом языке, текстах - нарративах и многих других высокодуховных вещах, без всякого контакта с автором (его мыслями).
Постмодернизм, конечно же, специально не требует от авторов вульгарности. Героем произведения могут быть не только следы на снегу, но и обычные люди. Люди внутри постмодернистского полотна тоже будут лишены смысла, но точность их изображения может быть вполне фотографической. В фильме «Левиафан» показаны разные, но хорошо узнаваемые степени дегенерации людей, в различных точках их падения. И правы те поклонники фильма, которые говорят: «Я сам из города Н-ска, у нас таких полно.» И не правы те, которые говорят о поднятых автором проблемах пьянства, криминала и чего угодно еще. Звягинцев предъявляет ряд четких, узнаваемых картинок, раскладывает метки по экрану, почти никак не обозначив своего отношения (требование жанра) к персонажам, а уж зритель сам может начинать сострадать и фантазировать на актуальные для себя лично темы.
Для более полного понимания произведения важно, что есть это «почти». Если всмотреться внимательнее, то внутренний мир режиссера, его личное отношение проглядывает из некоторых эпизодов. В фильме можно заметить маркеры принадлежности к определенному кругу, своеобразный индикатор определения свой/чужой, это ансамбль Пусси и знаковые соавторы сценария - Романова и Козлов (см. в титрах). Сквозь холод отстраненного повествования прорывается личное отвращение к православному клиру, поэтому сцена разговора мэра с владыкой выглядит внезапным сюром, напрочь выпадая из уныло реалистичного пространства фильма, и появляется еще один бредовый персонаж - сельский священник, наставляющий на путь главного героя, несет околесицу про Ноя, грубо перевирая текст Ветхого завета.
А теперь давайте зададимся вопросом, может ли на самом деле художник создать произведение, которое не станет отпечатком части его личности? Дедушка Фрейд и мы с ним скажем - нет. Хотя попытаться можно, что и делается. Звягинцев, при кажущейся отстраненности, сам создал картину мира, в которой кроме свинцовой безысходности ничего нет. Даже Левиафан, случайно заплывший в этот мир живых мертвецов, сдох от ужаса и отвращения, и его кости полирует серый прибой под серым небом.
В выдуманном пространстве, которое не может не ассоциироваться с Россией, нет надежды, нет смысла, жизнь заканчивается, и это не просто требование жанра, это и есть режиссерское послание нам. Каждый, кто занимается творчеством, пишет статью или снимает фильм - первым делом рассказывает о себе. Парадокс ситуации в том, что чем сильнее автор хочет «ничего не сказать», тем ближе произведение к автопортрету.