Isobel
Когда я молчала, она - пела. Когда я плакала, забившись в угол с подушкой, она приставала ко мне с глупыми расспросами и смеялась. И петь, и смеяться у неё получалось лучше. Пока я предавалась философским рассуждениям и прожиганию жизни на страницах фолиантов, она успела влюбиться, выйти замуж и родить прелестных близнецов, а я всё также оплакивала своё горе, забившись в угол с подушкой, а она всё также приставала ко мне с глупыми расспросами и смеялась. Тогда она смеялась за нас двоих, я же делила печаль двух.
- Ты уже спишь? - громко шептала она летней ночью.
- Догадайся сама - отвечала я ей.
- Ну, я же знаю, что не спишь.
- Вот дура! Зачем тогда спрашиваешь?
- Я тебя люблю - говорила сестра - А ты меня любишь?
- Догадайся сама - я отвечала сквозь улыбку и распирающую гордость, стоило бы мне только чуть приоткрыть рот, как гордость тут же выскочила бы и расцеловала близняшку. После этого короткого диалога сестра засыпала и прижималась ко мне на протяжении всей душной ночи.
Через несколько лет она жарко спорила с нашей матерью о моей специальности. Говорила, что она пойдёт на экономический факультет, и будет зарабатывать деньги, а я, а я буду её душой, её духовным ростом. Да, вырасти ей удалось, но мне зарабатывать хорошо - нет. Покуда я жду, она действует, стоит мне начать что-то делать, она останавливается и внимательно на меня смотрит. Улыбается. Улыбается только она, все остальные считают это дело непотребством. Обижают, она утешает.
- Ты уже спишь? - позвонила сестра. Звонок из какого-то мегаполиса. Дорогой. Платит муж.
- Догадайся сама - отвечаю ей с усмешкой. Я знала, что она позвонит - Вообще-то, у нас ранее утро, так что я ещё сплю.
- Ну, я же знаю, что ты не ложилась спать. Опять читала грустную книгу?
Почувствовала. Всё верно, я не ложилась спать вообще и глаза щиплет от недавних слёз.
- Зачем ты звонишь? - со страхом спрашиваю её.
- Я тебя люблю - голос такой же, как у меня, только в нём больше мажорных ноток - А ты меня любишь?
Ничего не могу ответить, слёзы опять начали струиться по невысохшим щекам.
Последний раз мы виделись на похоронах матери, надежды, которой сестра оправдала с лихвой, но на этот раз не за двоих. Обесцветилась, некрасиво. Ей к лицу наш натуральный цвет и тогда мне не нравилось, как я выглядела в ней, хотя чёрные одежды подчёркивали стройность фигуры и усталость, запечатлевшуюся на лице.
Говорила она, а я молчала:
- Ты не замечала, в каком она состоянии? Ты не могла оторваться хоть на минутку от своих книг и спросит у неё про здоровье?!
А ты не могла оторваться от своих фитнесс-центров и соляриев, чтобы позвонить?
- Хватит уже! Я говорю тебе - хватит! Посмотри, наконец, что такое жизнь!
Она хватает томик Фрейда и запускает его в стену, тот рассыпается на множество страниц, падающих к нашим с ней ногам. Мы не разговаривали год. Я всё отлично понимала, я всё отлично чувствовала, только ей было хуже.
Когда раздался звонок, я не хотела поднимать трубку. Но он звонил, и звонил, и звонил, и звонил…
- Ты уже спишь?
Я сглатываю слюну и охрипшим голос отвечаю:
- Привет.
Между нами возникает молчание, такое же, каким оно было целый год. Тягостное, болезненное, слишком долгое.
- Почему ты не сказала мне, чтобы я догадалась сама? - с улыбкой спрашивает она.
Твою мать! Чёрт тебя возьми! Гореть тебе в геенне огненной! Ты бросила меня на целый год и всё ещё чего-то ждёшь?
- Догадайся сама - озлобленно говорю ей.
Она догадывается, нет, она знает. И мне почему-то становится стыдно, как будто я чего-то не знаю.
- Я знаю - повторяет мои мысли сестра.
Мне хочется бросить трубку с её голосом, как тогда, когда она бросила томик Фрейда и чтобы все её мажорные нотки рассыпались перед моими ногами, но я тихо спрашиваю:
- Зачем ты звонишь?
- Я тебя люблю - и молчит.
А я! А я тебя ненавижу! - хочется крикнуть мне в трубку, хочется крикнуть её голосом, но я молчу.
Это был наш последний разговор. Она умерла. Опухоль мозга.
Когда позвонил её муж, я даже его не узнала, только и поняла, что это была не она и её теперь вообще нет. В дальнейшем выяснилось, что я была назначена её доверенным лицом и последнее желание - быть кремированной - должно было исполнить мне. Муж ещё некоторое время сопротивлялся, но, когда смотрел на меня, осекался и опускал глаза. Все кто её знал и любил, ненавидели меня. Ещё бы - фальшивка. Только близняшки моей сестры с обожанием смотрели мне в глаза, а потом в спину. Обернуться не смогла, мне казалось, что её любовь делю и я.
Нас разорвали и теперь вся моя половина кровоточит, теперь мне надо говорить и молчать за нас двоих, плакать и смеяться также. Она бы справилась, я не могу. Её кремированное тело пересыпали в сосуд, в тот самый, с отколотым горлышком, который мы нашли некогда на пляже. И передали мне. Казалось, что с ним невозможно расстаться. Я вернулась на пляж, где был найден сосуд для её праха, открыла его и пустила любовь, милосердие, великодушие моей сестры по ветру, над океаном.
- Изабелла…