Чи Цзыцзянь. Правый берег Аргуни. (часть 2, извиняюсь, что не делю на смысловые части)
Я никогда не видела другого такого послушного и терпеливого животного, как олень. Хотя голова у него большая, он очень подвижный. Таща на себе тяжёлый груз, он с лёгкостью может пройти лес и пересечь болото. Все части его тела важны: шерсть защищает от холода, рога, мускулы, хвост, сердце и зародыш оленя - это ценное лекарство, которые купец-аньда больше всего жаждет положить себе в суму, мы меняем их на продовольствие. Оленье молоко, которое мы пьём на рассвете, самое сладкое - как вода из родника. Когда охотишься, он - правая рука охотника, стоит лишь закинуть добычу ему на спину, и он сам принесёт её в лагерь. А во время наших переездов мы перевозим на них не только какие-то вещи и продукты, но и женщин, детей, даже стариков - их тоже сажают на них. Ухода за ними серьёзного тоже не надо. Олень всегда сам может найти себе еду, лес - это его кормушка. Кроме мха, весной он ещё ест свежую траву, а среди травы попадается терновник, а также сон-трава. Летом он грызёт листья берёзы или ивы. А с приходом осени его любимым кушаньем становятся грибы. Ест он очень аккуратно: не топчется на лугу, а на ходу пережёвывает свежую травку, поэтому луга остаются нетронутыми, свеже-зелёными - как и должны быть. А когда он ест берёзовые и ивовые листья, то едва их пощиплет и сразу уйдёт, поэтому на дереве по-прежнему остаётся густая листва. Летом он пьёт воду из рек, а зимой ест снег. Стоит лишь привязать на шею оленя колокольчик, и нечего беспокоится о нём - ведь по звону колокольчика, который приносит порыв ветра, знаешь, где он находится, кроме того, звон отпугивает волков.
Олени определённо даны нам духами, нет их - нет нас. Хотя когда-то они и забрали у меня дорогого человека, я всё равно продолжаю любить их. Не видеть глаз оленя, всё равно, что днём не застать солнца, а ночью - звёзд, в глубине души все люди восхищаются им.
Больше всего я не люблю смотреть, как оленям пилят рога. Для этого существует даже специальная пила. Каждый год с мая по июль рога зверя вырастают, и тогда их спиливают. На охоту это совсем не похоже, хотя пилят рога обычно мужчины, но и женщины тоже могут этим заниматься.
Рога у них одинаково длинные - неважно, самка это или самец. Только у дикого самца они более крепкие, а у домашних, кастрированных они хрупкие и мелкие.
Когда пилят рога, оленя обычно привязывают к дереву и сдавливают с двух сторон палками. Рога - тоже их плоть и тело, поэтому от боли олени начинают брыкаться и биться, а пила заливается кровью. После этого, место спиливания прижигают, чтобы в рану ничего не попало. Однако прижигание - уже устаревший способ, теперь просто посыпают белым обеззараживающим порошком.
Стоило Марии увидеть, как оленям пилят рога, она тут же заливалась слезами. Не могла она спокойно смотреть на кровь, которая растекалась по пиле, ей казалось, будто это её собственная кровь. Как только начинали пилить рога, мама говорила ей: «Мария! Не ходи сюда!» Но она не слушала и всё равно приходила. Сначала она не плакала, но едва появлялась кровь, слёзы невольно скатывались по её лицу и падали на землю, как кружащиеся в воздухе пчёлки. Мать сказала, что это из-за крови Мария плачет, так как сама не может устроиться в жизни: каждый месяц видит под собой кровь и понимает, что старания её и Хэсе напрасны, вот поэтому она и рыдает.
Ещё больше, чем Мария и Хэсе, ребёнка ждал отец Хэсе - Даси. Когда-то волки отгрызли у него ногу, поэтому услышав ночью вой волка, Даси начинал скрежетать зубами. Он сух и худ, глаза его не переносят света, поэтому он не может смотреть на снег, иначе слёзы беспрерывно будут литься ручьями. Обычно Даси проводит время в чуме, а когда все переезжают, садится на оленя и надевает на глаза повязку даже в пасмурную погоду. Поэтому мы думаем, что он боится не только света, но ещё и деревьев, горных рек, цветов и птиц. У Даси самое мрачное лицо, к тому же одевается он кое-как. Линькэ говорит, что после потери ноги, Даси больше не стрижётся и не бреет бороду. Его редкие волосы с проседью переплетаются с жиденькой седой бородкой, отчего лицо становится похоже на подстилку серо-белого цвета, и люди подозревают, что сам он уже давно подгнил. Даси очень молчалив, а если говорит, то обязательно что-то связанное с животом Марии, например: «Где же мой аомуле? Когда же он сможет вернуть своему яе ногу!?» В нашем языке, «аомуле» означает «внук», а «яе» - дед. Он считает, что как только у него родится внук, он сможет убить волка и вернуть ему ногу, чтобы дед снова мог бегать на своих двоих. Когда он это говорит, то взглядом вперивается в Марию, она прикрывает свой живот и выходит из чума, опирается о дерево и плачет. Поэтому если мы видим у дерева плачущую Марию, уже знаем, что сказал Даси.
Жизнь Даси изменилась с появлением орла. Прежде в чуме ему и словом не с кем было перекинуться, но с прилётом орла обычно дряблый и вялый Даси снова оживился. Он научил птицу жестокости и дал ей имя - Аомуле.
Горного орла поймал Хэсе. На высоченной скале он соорудил сетку-ловушку для орлов, которые любят высоко летать, поэтому завидев на скале сетку, птица подумала, что тут-то можно передохнуть, и сел. Но спустившись, был схвачен и стал узником. Этого серо-бурого орла Хэсе принёс домой и надоумил Даси - снова сделать хищника ловким и бойким.
У орла были золотисто-жёлтые глазищи, а взгляд холодный и даже будто ледяной. Его клюв загибался книзу, как будто он собирался что-то проглотить. Грудь украшали чёрные узоры, а красивые крылья блестели, словно шёлк. Хэсе связал его и нацепил на голову колпак из оленьей шкуры, закрыв ему глаза, клюв его оставался снаружи. Очень свирепый, поднимая голову, орёл острыми когтями скрёб землю так, что потихоньку вырыл яму. Маленькими детьми мы бегали посмотреть на него, трусливая Лена, Силантий и Цзиндэ в страхе убегали, оставались только я и Нала. Увидев орла, Даси казался необыкновенно взбудораженным, из его рта доносилось постоянное улюлюканье. Прихрамывая, он с усилием нагнулся к нему, взял из очага камень и с грохотом кинул его в орла. Орёл разозлился, и хотя ничего не видел, но по направлению полёта камня понял, кто его кинул, и вихрем понёсся к Даси. Но улетел недалеко, так как был привязан, и изнутри его вырвался дикий крик, Даси засмеялся. Надо сказать, смех Даси ещё ужаснее, чем вой волка глубокой ночью, хотя мы с Налой не испугались орла, но от смеха хозяина сразу убежали.
С тех пор мы с Налой каждый день приходили посмотреть на орла в оленьей шкурке Даси.
Первые несколько дней Даси морил птицу голодом, совершенно ничего не давал из еды. Орёл с каждым днём буквально усыхал. А когда совсем отощал, Даси, сказал, что сейчас надо очистить его живот от лишнего жира. Разрезав на кусочки свежее кроличье мясо, он перевязал их травой и целиком скормил орлу. После этого хищнику стало совсем плохо, и всё мясо орёл выплюнул наружу. Обёрнутое травой мясо было вымазано внутренним жиром. Таким способом Даси прочистил птице кишки, после чего кормил её лишь лёгкой пищей. Потом Даси велел мне принести детскую коляску-качалку, Мария не могла родить ребёнка - а потому в их чуме и коляски не было. Луни теперь уже бегал, так что и ему коляска не нужна, и я отнесла её к Даси. Когда Хэсе помогал Даси подвесить её наверх чума, в глазах Марии блестели слёзы.
Только у Даси я увидела орла, качающегося в коляске. Даси связал птице лапы и крылья травой, чтобы она не шевелилась, и положил в коляску. Одной рукой он опирался на костыль, другой как юродивый тряс качалку, при этом всё его тело странно извивалось. Если бы он так качал ребёнка, тот, наверняка бы, свихнулся. Когда он, покачав орла, изо рта его по-прежнему текли звуки «улулу», как будто в горле его выл ветер. Я спросила его, зачем он так делает? Даси ответил, что хочет заставить орла забыть о прошлом и покорно жить с людьми. Тогда я проговорила: « Ты хочешь заставить его забыть облака на небе?». Даси, сплюнув, рыкнул «Да! Я хочу превратить все эти небесные вещи в земные, а из облаков сделать стрелы. Враг, что укусил меня, - тот волк - должен умереть!».
После того, как орлу прочистили кишки, Даси качал его в люльке ещё три дня, орёл, и в самом деле, изменился. Даси снял с его головы колпак, и нашёл, что взгляд орла уже не такой холодный, а скорее какой-то затуманенный. Довольный Даси сказал орлу: «Ты, и правда, стал послушным аомуле!» Он прицепил к ноге птицы кожаный ремешок, а к хвосту привязал колокольчик, чтобы она не могла далеко улететь. Затем надел меховую парку, посадил орла на левое плечо и вышел с ним из чума к людям. Им объяснил: «Это чтобы орёл мог привыкнуть к людям», - надо приучить его находится среди них.
Правым плечом он опирался на костыль, а на левом восседал орёл, так он и хромал, и вместе с ним горный орёл, колокольчик на его хвосте всё время тренькал, - в общем, выглядело всё это очень даже забавно. Раньше Даси боялся света, теперь же, когда он выходил с орлом, это его совсем не беспокоило, хотя слёзы из уголков глаз всё равно струились ручейком. С тех пор Даси больше не носил повязку на глазах.
Заслышав треньканье колокольчика, все знали, что пришёл Даси вместе с его орлом.
Когда Даси замечал мою мать, он говорил ей: «Эй, Дамала! Посмотри-ка... какой у меня аомуле - бодренький? Дамала! Отложи-ка все свои дела, выйди, посмотри на орла», - и он тихонько покачивал головой. Потом Даси вместе с орлом с довольным видом шёл к Ифулинь, которая, как известно, любила курить. Завидев её с сигаретой во рту, Даси кричал ей: «Эй! Ифулинь! Дай я потушу твою сигаретку! » И добавлял, что у орла из-за этого может испортиться обоняние. Ифулинь, швырнув сигарету и поглядев на орла, подтрунивала: «А ведь твой аомуле не сможет прокричать: я-е?» Даси злился и признавал: «Не может... Но зато он может прокричать «Ифулинь! У тебя нос скособонился!».
Ифулинь громко хохотала. Ведь у неё, и впрямь, был кривой нос. Линькэ рассказывал, что, в детстве она была сильно шаловливой, в четыре годика в лесу как-то увидела белку и побежала вдогонку за ней. Белка вскочила на дерево, а она, наткнувшись на ствол, сломала переносицу - так и осталась кривоносой. Мне кажется, что её кривой нос очень даже красивый, потому что один глаз у неё большой, а другой - маленький, и нос как раз скривился в сторону маленького, - поэтому черты её лица стали вполне ровными.
Даси каждый день выходил с орлом к людям и начал кормил его мясом. Но давал по чуть-чуть, чтобы орёл привыкал быть полуголодным. Он говорил, что если ловкий орёл сытый, то он не станет ловить добычу. Около чума он соорудил специальную подставку для орла, которая могла свободно поворачиваться в разные стороны. Даси боялся, что деревянная палка может повредить когти орла и обернул её шерстью косули. Он говорил, что когти орла всё равно, что оружие в руках охотника, за ними обязательно надо хорошенько следить. Хотя Даси и орёл уже привыкли друг к другу, хозяин всё равно ещё боялся, что орёл может улететь. Он повязал на его ноге вертлюжную ниточку, в которой птица не могла запутаться, когда поворачивалась, и одновременно не могла улететь. Каждый день Даси тихонько поглаживал грудку и голову орла, и при этом издавал странный звук «улулу». После этого я заметила, что на руке Даси мелькает что-то зелёное, а хищник вновь расправил крылья, к тому же они перекрасились в тёмно-зелёный, как будто кто-то мхом обтёр тело орла.
После, когда мы снова переезжали, Даси ехал на олене, а на плече у него красовался ловкий орёл. Обретя хищника, Даси, будто вернул свою откусанную ногу, стал бодрым и энергичным. Птицу уже не нужно было привязывать за верёвку, даже глядя на небо, у орла, видно, уже не возникало мысли улететь туда. Даси больше не раскачивал орла в люльке, и тот совершенно забыл небо, в котором свободно парил когда-то.
Во время очередных переездов, мы видели, как охотничий орёл нападает на добычу. Хэсе хотел было тоже забрать орла на охоту, но Даси не согласился. Ведь теперь Аомуле был его - и только его.
Я до сих пор помню, как в первый раз увидела, когда орёл схватил зайца. Вот-вот наступили морозы, леса ещё не полностью покрылись белым снегом. Мы двигались вдоль реки Абахэ на юг. Высокие горы поросли мхом, и потому там обитало множество диких животных. Вы найдёте там и парящих над верхушками деревьев рябчиков, и бегающих по земле диких зайцев. Прежде спокойно сидевший на плече Даси, охотничий орёл, здесь, казалось, не находил себе места, запрокинув голову, он размахивал крыльями, готовясь к нападению. Как-то раз Даси увидел, как из леса выбежал заяц, шлёпнув орла, он закричал «Аомуле, взять! Скорей же!» Мы едва успели заметить, как орёл, расправив крылья, взлетел с дасиного плеча и мигом нагнал зайца. Сначала он вцепился когтями в его зад, подождал, пока тот не обернулся в поисках спасения, и когда попытался дать дёру, орёл ударил его по голове когтями второй лапы, а потом вцепился обеими, и тот испустил дух. Острым клювом орёл вмиг распорол брюхо животного. Внутренности похожие на распустившийся красный цветок, лежали на земле, и наружу вырвался тёплый воздух жизни. Даси был так взволнован, что только повторял своё «улулу». По дороге мы почти не использовали патронов, этот новый пернатый охотник достал нам пять-шесть зверьков и три куропатки. Вечером мы развели костёр, повсюду разнёсся аромат мяса. Когда мы пришли в стойбище и поставили свои чумы, Даси запретил орлу охотиться, но расстелив на земле серую волчью шкуру, он беспрерывно орал «Быстрее! Взять!», чтобы хищник кидался на шкуру. В тот год, когда Даси схватился с волком, он голыми руками убил волчицу, но маленький волк успел перегрызть ему ногу, а потом убежал. Даси, содрав шкуру с волчицы, укрылся ею. И каждый раз, глядя на шкуру, скрежетал зубами от злости, будто видел перед собой врага. Ифулинь говорила, что Даси, и впрямь, решил заставить орла отомстить.
Поначалу Аомуле не хотел бросаться на волчью шкуру, и когда слышал «Скорей же! Взять!» он, втянув в себя голову, лишь отступал. Даси, разозлившись, схватил орлиную голову и тянул её в сторону шкуры. Орёл не двигался, тогда Даси бросал костыль; бум! - садился на волчью шкуру, хлопал себя по единственной ноге и плакал. Так продолжалось несколько раз, пока орёл не понял, что волчья шкура - враг его хозяина; она как бы оживилась для него, и птица с каждым разом бросалась на неё с большей злостью. Чтобы орёл был всегда наготове, Даси завидев его, сразу сгибался и прятал голову, делая вид, что спит, а потом неожиданно бил по крыльям птицу, и орлу приходилось просыпаться. Поэтому, после поимки орла, Даси тоже не высыпался, часто он как кролик ходил с красными глазами. Когда мы проходили мимо его чума, он, показывая на Аомуле, говорил: «Взгляните...посмотрите !Вот это мои лук и стрелы, вот моё ружьё!»
И никто ему при этом не перечил, кроме моего отца. Тот отвечал: «Я и из ружья могу убить волка, может ли так Аомуле?» Отец любил ружьё так же, как Дамалу. Уходя на охоту, он закидывал ружью на спину, а когда возвращался, подолгу возился с ним. Даси, услышав насмешки отца над Аомуле, даже зубами скрипел, будто услышал вой волка. Он кричал: «Вот подожди, Линькэ! Ты увидишь, как Аомуле отомстит за меня!»
Самое раннее ружьё, с которым мы охотились, - кремневое «Урумчийское», с небольшими пистонами, дистанция выстрела у него была короткая, поэтому порой приходилось использовать лук со стрелами, а то и копья. Потом от русских к нам пришло ружьё с большим кремнем и патронами - «Турок». Вслед за тем появилась у нас берданка, которая была куда мощнее первой. Позже мы узнали и про автоматическую винтовку - ружьё с большой убойной силой, из неё можно было даже стрелять очередями. А с появлением берданки и винтовки, с кремневыми ружьями мы охотились только на белок. В общем, мы распределили оружие так: лук, стрелы и пики - для зайцев и белок, кремневое ружьё - для дикого козла, берданка - для волков, а винтовка - для тигров - одно другого мощней.
У Линькэ хранилось две берданки и одна винтовка. Когда Луни было три-четыре годика, Линькэ уже стал учить его, как держать в руках ружьё. Все эти оружия нам принёс Лолинский.
Лолинский - русский торговец-аньда, каждый год по меньшей мере два раза он приходил в наше родовое стойбище. Когда мы переезжали с места на место, по дороге оставляли отметины на деревьях, то бишь зарубки топором, и он узнавал, куда мы отправились. Неважно, далеко мы уходили или нет, торговец нас всегда находил.
Лолинский - толстый лупоглазый коротышка, со светлой бородой и опухшими веками, потому как любил выпить; он всегда приезжал к нам верхом на коне. Его спутники - три коня, на одном он ехал, а двое других были нагружены товаром. Он привозил к нам на гору вино, муку, соль, хлопчатобумажные ткани, патроны и другие нужные вещи. Спускался с горы он со шкурами и оленьими рогами. Приезд Лолинского был для нас настоящим праздником. Все собирались вместе и слушали его рассказы о других родах. Лолинский общался ещё с шестью-семью кланами - и всё о них знал: у кого-то волки загрызли оленей, кто-то забил множество белок, где-то ещё пополнился род, а кто-то отправился на небо. Ему нравилась Лена, каждый раз, когда он приходил, обязательно приносил что-нибудь для неё - медный браслет с резным узором или изящный гребень. Он брал её тонкую ручку и вздыхал: «Когда же наша Лена станет большой унацзи?». А я ему отвечала: «Лена старшая унацзи, я младшая!». Лолинский свистел мне вслед, будто я птичка.
Лолинский жил в селенье Чжурганьтунь, месте, где собирались русские торговцы. Занимаясь торговлей, он много где бывал, к примеру, в Букуе, Чжаланьтуне, Хайларе и так далее. Если заходил разговор о торговых компаниях в Букуе, например, о компаниях Юйшэнгун, Цзиньиньтан и прочих или же о ганьчжурской ярмарке при храме в Хайларе, глаза Лолинского начинали блестеть, будто самые прекрасные пейзажи в мире раскинулись там, где проходили ярмарки. Сильно выпив, он любил засучивать рукава, показывая нам свою татуировку на плече - синюю змею, которая обвивала его плечо, задрав при этом голову вверх. Отец говорил, что Лолинский, наверняка, преступник, бежавший из России, иначе, откуда у него на теле такая наколка? Нам с Леной нравилась голубоватая змейка, похожая на настоящую. Тронешь, а потом поскорее отдёргиваешь руку и убегаешь, будто змея тянется тебя укусить. Лолинский как-то сказал, что у него нет жены, вместо неё - эта змейка. В холодную зиму она греет его, а в жаркое лето даёт прохладное дыхание. При этих словах женатые мужчины обычно смеялись, кроме шамана Ниду, он, нахмурив брови, поднявшись, покидал шумное собрание.
В какое бы время года Лолинский не приезжал, в стойбище зажигался костёр, и вечером мы, взявшись за руки, вели хоровод, исполняя танец «Солнцевращение». Сначала женщины брали друг друга за руки и окружали костёр, затем мужчины, тоже сцепившись, выстраивались за танцующим кругом. И когда женский круг двигался в правую сторону, мужской поворачивал - в левую. В таком разностороннем вращении костёр, казалось, тоже начинал кружиться. Женщины кричали «Гэй….», а мужчины вторили им «гууу….». «Гэй» и «гу» - звукоподражание лебедю, взмывающему с озера в небо. Матушка рассказывала мне, что давным-давно наших предков послали охранять границу, и однажды, войска врага обступили несколько наших людей, тогда солдаты-эвенки, у которых уже закончился провиант, вдруг услышали, как с неба доносится мощный вопль «гэй-гу-гэй-гу», оказывается, это лебеди взлетели с озера. Противники тоже услышали этот крик, но подумали, что это подоспело подкрепление эвенков, и тут же отступили. Люди до сих пор помнят, как лебеди спасли им жизнь, поэтому и придумали танец «Солнцевращения». Ниду очень редко танцует, колченогий Даси тоже не может участвовать, поэтому, во внешнем кругу мужчины постоянно стараются растянуть руки, иначе они не смогут охранять внутренний женский круг. Женщины могут перескакивать и во внешний круг, и тогда образуется один большой круг. Все, взявшись за руки, танцуют, пока не потухнет костёр, а звёзды не потускнеют, тогда и пора возвращаться спать в чум. Моя мать любила танцевать, правда, натанцевавшись, она потом не могла уснуть. В ночь танцев я всегда слушала, как она шептала отцу: «Линькэ, Линькэ, в моей голове застыла вода - я не могу спать». Линькэ ничего не отвечал, он дарил Дамале «ветер», к которому я любила прислушиваться, но потом он уносился прочь, и Дамала засыпала.
Перед уходом Лолинский всегда целовал Лену, а мы с Налой в это время жутко завидовали ей. Вообще-то обычно я играла вместе с Леной, но когда приходил Лолинский, мы с Налой объединялись, а когда он уходил, я снова оставляла Налу, потому что вещи, которые торговец дарил Лене, она всегда отдавала мне. Хотя я потеряла её браслет и сломала гребешок, Лена никогда не злилась на меня.
Какие товары мы должны обменять и сколько их надо - всем этим занимался Ниду. Он всегда приходил осмотреть товар, который принёс аньда, чтобы его распределить. Если купец принёс мало, то и шкур ему полагалось совсем немного. Но Лолинский не походил на других торговцев, которые высматривают цвет каждой шкуры и выбирают себе получше. Он просто заворачивал все, какие попадутся под руку, и грузил их на лошадь. Шаман Ниду хотя и не очень жаловал радостную атмосферу, которую приносил Лолинский, но всё равно часто хвалил его, говорил, что Лолинский в былые времена хлебнул горя и в душе очень добрый. Но мы ничего не знали о его прошлом, он только рассказывал, что в детстве пас лошадей, терпел голод и знал плётку. Кто его заставлял голодать, кто бил - оставалось тайной, известной ему одному.
Октябрь-ноябрь - лучший сезон для охоты на белок. Если в одном месте их становилось меньше, то мы переезжали в другое, и это происходило каждые три-четыре дня. Белки - создания очень милые: сзади у них торчит большой хвост, по бокам головки маленькие ушки прорезаются сквозь чёрную шерсть, белки невероятно ловкие, любят перескакивать с дерева на дерево. А их серая, чёрная шерсть очень мягкая и нежная - из неё мы шьём воротники и нарукавники, которые долго носятся. Не удивительно, что торговцам нравились шкурки белок. Наши женщины тоже участвовали в охоте на этих пушистых зверьков. Там, где они появлялись, мы ставили небольшие капканы - «Цяжикэ», стоило белке пробежать рядом, как он тут же её ловил. Мы с Леной любили вместе с мамой ставить такие капканы. Осенью белки запасали на зиму еду - обычно грибы. Если грибов много, то они, собирая их, подвешивали на деревьях, и тогда засохшие грибы становились похожи на замёрзшие цветы. По расположению грибов на деревьях, мы могли определить, много ли зимой выпадет снега. Если грибы повешены высоко, значит - много, а если низко - мало. Но покуда снег ещё не выпал, мы по развешенным грибам на ветках легко могли представить, что нас ждёт этой зимой. Вот ещё, если во время охоты не находишь беличьих следов на снегу, то нужно искать грибы на деревьях. А раз не увидишь грибов, значит, пришло время отправляться в лес - ведь белки любят кедровые орешки.
Мясо белки очень нежное, после того, как снял шкурку, стоит натереть мясо солью, чуть-чуть поджарить на огне - и готово. Наши женщины тоже очень любят мясо белок. А вот нам нравятся беличьи глазки, старики говорят, что они приносят удачу.
В тот год Лена покинула нас как раз в сезон охоты на белок. Здоровье и дух матери сразу сильно пошатнулись, потому как дочка, которую она только что родила, через день умерла. Дамала потеряла много крови, и это усугубляло горе, она уже несколько дней не выходила из чума, а лицо её стало серым как земля. Поэтому, когда шаман очередной раз заявил, что белок снова стало меньше и нам пора переезжать, Линькэ ехать отказался. Отец просил подождать, пока поправится Дамала и сможет снова ходить - она не переживёт эти морозные ветры. Ниду это не понравилось, он заявил: «Есть ли такие женщины из эвенков, кто боится холодного зимнего ветра? Если она так страшится, пускай спускается вниз и живёт с каким-нибудь ханьцем в его могиле, там нет никакого ветра». Шаман всегда называл дома ханьцев могилами. Линькэ разозлившись, ответил, что Дамала его только-только потеряла ребёнка и очень слаба, если же все решили уходить - пусть уходят, он останется с ней! Ниду усмехнулся: «Если бы ты не сделал её беременной, она бы не потеряла ребёнка». При этих словах Ифулинь как-то странно рассмеялась, а я вспомнила их «ветер» в чуме. Пока Ифулинь смеялась, шаман встал с кошмы из шерсти косули и , хлопнув в ладоши, крикнул: «Готовьтесь, завтра с утра выдвигаемся!» Задрав голову, он первым вышел из чума. У Линькэ от гнева аж вспыхнули глаза, он вышел за шаманом наружу, повалил шамана на землю и наступил на него сверху ногой. Шаман, словно раненый зверь, издал громкий рёв, напугавший всех людей. Мать, услышав шум и возню, покачиваясь из стороны в сторону, вышла наружу. От Ифулинь она узнала, что произошло, и заплакала. Иван разнял Линькэ и шамана, тогда отец, тяжело дыша, подскочил к матери. Дамала лишь сказала: «Линькэ, на что это похоже? Линькэ, зачем беспокоить других? Как можно думать только о себе?»
Вот тогда я впервые увидела, как ссорятся отец с Ниду, и услышала, как мать попрекает отца. Вспоминая, как Ниду, когда умер тот серенький оленёнок, плясал для духов - я очень волновалась, что он то же самое может потихоньку сотворить ночью с отцом. Я рассказала Лене о моих догадках и предложила: «Сегодня ночью будем следить за дядей, когда он заснёт, в любом случае, мы не дадим ему камлать». С наступлением ночи мы с Леной прокрались в чум шамана; в это время он охранял огонь и пил чай; глядя на его мрачное лицо, во мне проснулось сочувствие. Мы попросили его рассказать какую-нибудь легенду, и шаман согласился. В тот вечер дул ужасно холодный и сильный ветер, языки пламени дрожали, будто тяжело вздыхали. История Ниду в этот раз повествовала об огне.
Шаман рассказывал, что много лет назад, один охотник целый день слонялся по лесу и встретил множество животных, но никого так и не убил - все животные убегали прямо у него из-под носа, охотник сильно рассердился. Вечером расстроенный, он вернулся домой, разжёг костёр, но услышав треск разгорающегося хвороста, решил, будто кто-то подсмеивается над ним. Разозлившись, охотник схватил свой нож и ткнул его в пылавший огонь. На следующее утро, когда он проснулся, снова пытался разжечь костёр, но тщетно. Охотник так и не испил горячей воды, не приготовил еды, он вновь отправился на охоту. Но и в этот день никакой добычи ему не досталось, он вернулся ни с чем и снова решил развести костёр - по-прежнему ничего не выходило. Это показалось ему странным, тогда в голоде и холоде он провёл долгую ночь. Два дня подряд он не мог разжечь огонь, а потому ничего не ел. На третий день он опять отправился на охоту и вдруг услышал горький плач. Он пошёл на эти звуки и увидел старуху, которая облокотилась о высохшее тёмное дерево, лицо её было залито слезами. Охотник спросил, отчего она плачет? Женщина ответила, что какой-то человек ударил её ножом по лицу, и теперь ей нестерпимо больно. Она убрала руку, и охотник увидел окровавленное лицо, тут он понял, что обидел духа огня. И тогда он опустился на колени и стал умолять духа о прощении, поклялся, что с этого дня всегда будет совершать ему подношения. Пока он кланялся, старуха исчезла, а на дереве, к которому она прислонялась, уселся цветастый горный петух. Охотник достал лук и пустил стрелу, на сей раз, он попал в цель. Когда он поднял петуха и вернулся на старое место, увидел, что костёр, который он не мог разжечь три дня, разгорелся сам собой. Охотник встал подле костра на колени и заплакал.
Надо сказать, что мы с большим почтением относимся к духу огня. Насколько я помню, костёр в нашем лагере никогда не гас, а во время переездов впереди шёл белый олень, который тащил на себе духа Малу (мы называли его «Царь Малу-ван») правда, в обычных делах мы его не использовали. За белым оленем следовали другие олени, которые несли средства для разжигания огня. Мы клали их в короб из плотной серой берёзовой коры, неважно сколь трудной была дорога, свет и тепло всегда оставались с нами. Зачастую мы ещё подливали в огонь жир животных; говорят, духи наших предков очень любят этот запах. В огне живёт дух, поэтому мы не можем плевать в него, брызгать водой и кидать туда мусор, грязь. Эти правила мы с Леной усвоили с детства, поэтому шаман Ниду и рассказал нам эту занятную историю о духе огня.
Ниду закончил рассказ, и тогда я спросила шамана: «Эгэдуама, а дух огня каждую ночь вылезает из мешка и разговаривает с тобой?» Ниду посмотрел на меня, потом на огонь и покачал головой.
Лена мне ответила: «В будущем ты должна хорошенько охранять огонь «Д-а», не позволяй дождю залить его, а ветру задуть! » Я кивнула головой, как солнце, которое кивает над ущельем людям.
Олени определённо даны нам духами, нет их - нет нас. Хотя когда-то они и забрали у меня дорогого человека, я всё равно продолжаю любить их. Не видеть глаз оленя, всё равно, что днём не застать солнца, а ночью - звёзд, в глубине души все люди восхищаются им.
Больше всего я не люблю смотреть, как оленям пилят рога. Для этого существует даже специальная пила. Каждый год с мая по июль рога зверя вырастают, и тогда их спиливают. На охоту это совсем не похоже, хотя пилят рога обычно мужчины, но и женщины тоже могут этим заниматься.
Рога у них одинаково длинные - неважно, самка это или самец. Только у дикого самца они более крепкие, а у домашних, кастрированных они хрупкие и мелкие.
Когда пилят рога, оленя обычно привязывают к дереву и сдавливают с двух сторон палками. Рога - тоже их плоть и тело, поэтому от боли олени начинают брыкаться и биться, а пила заливается кровью. После этого, место спиливания прижигают, чтобы в рану ничего не попало. Однако прижигание - уже устаревший способ, теперь просто посыпают белым обеззараживающим порошком.
Стоило Марии увидеть, как оленям пилят рога, она тут же заливалась слезами. Не могла она спокойно смотреть на кровь, которая растекалась по пиле, ей казалось, будто это её собственная кровь. Как только начинали пилить рога, мама говорила ей: «Мария! Не ходи сюда!» Но она не слушала и всё равно приходила. Сначала она не плакала, но едва появлялась кровь, слёзы невольно скатывались по её лицу и падали на землю, как кружащиеся в воздухе пчёлки. Мать сказала, что это из-за крови Мария плачет, так как сама не может устроиться в жизни: каждый месяц видит под собой кровь и понимает, что старания её и Хэсе напрасны, вот поэтому она и рыдает.
Ещё больше, чем Мария и Хэсе, ребёнка ждал отец Хэсе - Даси. Когда-то волки отгрызли у него ногу, поэтому услышав ночью вой волка, Даси начинал скрежетать зубами. Он сух и худ, глаза его не переносят света, поэтому он не может смотреть на снег, иначе слёзы беспрерывно будут литься ручьями. Обычно Даси проводит время в чуме, а когда все переезжают, садится на оленя и надевает на глаза повязку даже в пасмурную погоду. Поэтому мы думаем, что он боится не только света, но ещё и деревьев, горных рек, цветов и птиц. У Даси самое мрачное лицо, к тому же одевается он кое-как. Линькэ говорит, что после потери ноги, Даси больше не стрижётся и не бреет бороду. Его редкие волосы с проседью переплетаются с жиденькой седой бородкой, отчего лицо становится похоже на подстилку серо-белого цвета, и люди подозревают, что сам он уже давно подгнил. Даси очень молчалив, а если говорит, то обязательно что-то связанное с животом Марии, например: «Где же мой аомуле? Когда же он сможет вернуть своему яе ногу!?» В нашем языке, «аомуле» означает «внук», а «яе» - дед. Он считает, что как только у него родится внук, он сможет убить волка и вернуть ему ногу, чтобы дед снова мог бегать на своих двоих. Когда он это говорит, то взглядом вперивается в Марию, она прикрывает свой живот и выходит из чума, опирается о дерево и плачет. Поэтому если мы видим у дерева плачущую Марию, уже знаем, что сказал Даси.
Жизнь Даси изменилась с появлением орла. Прежде в чуме ему и словом не с кем было перекинуться, но с прилётом орла обычно дряблый и вялый Даси снова оживился. Он научил птицу жестокости и дал ей имя - Аомуле.
Горного орла поймал Хэсе. На высоченной скале он соорудил сетку-ловушку для орлов, которые любят высоко летать, поэтому завидев на скале сетку, птица подумала, что тут-то можно передохнуть, и сел. Но спустившись, был схвачен и стал узником. Этого серо-бурого орла Хэсе принёс домой и надоумил Даси - снова сделать хищника ловким и бойким.
У орла были золотисто-жёлтые глазищи, а взгляд холодный и даже будто ледяной. Его клюв загибался книзу, как будто он собирался что-то проглотить. Грудь украшали чёрные узоры, а красивые крылья блестели, словно шёлк. Хэсе связал его и нацепил на голову колпак из оленьей шкуры, закрыв ему глаза, клюв его оставался снаружи. Очень свирепый, поднимая голову, орёл острыми когтями скрёб землю так, что потихоньку вырыл яму. Маленькими детьми мы бегали посмотреть на него, трусливая Лена, Силантий и Цзиндэ в страхе убегали, оставались только я и Нала. Увидев орла, Даси казался необыкновенно взбудораженным, из его рта доносилось постоянное улюлюканье. Прихрамывая, он с усилием нагнулся к нему, взял из очага камень и с грохотом кинул его в орла. Орёл разозлился, и хотя ничего не видел, но по направлению полёта камня понял, кто его кинул, и вихрем понёсся к Даси. Но улетел недалеко, так как был привязан, и изнутри его вырвался дикий крик, Даси засмеялся. Надо сказать, смех Даси ещё ужаснее, чем вой волка глубокой ночью, хотя мы с Налой не испугались орла, но от смеха хозяина сразу убежали.
С тех пор мы с Налой каждый день приходили посмотреть на орла в оленьей шкурке Даси.
Первые несколько дней Даси морил птицу голодом, совершенно ничего не давал из еды. Орёл с каждым днём буквально усыхал. А когда совсем отощал, Даси, сказал, что сейчас надо очистить его живот от лишнего жира. Разрезав на кусочки свежее кроличье мясо, он перевязал их травой и целиком скормил орлу. После этого хищнику стало совсем плохо, и всё мясо орёл выплюнул наружу. Обёрнутое травой мясо было вымазано внутренним жиром. Таким способом Даси прочистил птице кишки, после чего кормил её лишь лёгкой пищей. Потом Даси велел мне принести детскую коляску-качалку, Мария не могла родить ребёнка - а потому в их чуме и коляски не было. Луни теперь уже бегал, так что и ему коляска не нужна, и я отнесла её к Даси. Когда Хэсе помогал Даси подвесить её наверх чума, в глазах Марии блестели слёзы.
Только у Даси я увидела орла, качающегося в коляске. Даси связал птице лапы и крылья травой, чтобы она не шевелилась, и положил в коляску. Одной рукой он опирался на костыль, другой как юродивый тряс качалку, при этом всё его тело странно извивалось. Если бы он так качал ребёнка, тот, наверняка бы, свихнулся. Когда он, покачав орла, изо рта его по-прежнему текли звуки «улулу», как будто в горле его выл ветер. Я спросила его, зачем он так делает? Даси ответил, что хочет заставить орла забыть о прошлом и покорно жить с людьми. Тогда я проговорила: « Ты хочешь заставить его забыть облака на небе?». Даси, сплюнув, рыкнул «Да! Я хочу превратить все эти небесные вещи в земные, а из облаков сделать стрелы. Враг, что укусил меня, - тот волк - должен умереть!».
После того, как орлу прочистили кишки, Даси качал его в люльке ещё три дня, орёл, и в самом деле, изменился. Даси снял с его головы колпак, и нашёл, что взгляд орла уже не такой холодный, а скорее какой-то затуманенный. Довольный Даси сказал орлу: «Ты, и правда, стал послушным аомуле!» Он прицепил к ноге птицы кожаный ремешок, а к хвосту привязал колокольчик, чтобы она не могла далеко улететь. Затем надел меховую парку, посадил орла на левое плечо и вышел с ним из чума к людям. Им объяснил: «Это чтобы орёл мог привыкнуть к людям», - надо приучить его находится среди них.
Правым плечом он опирался на костыль, а на левом восседал орёл, так он и хромал, и вместе с ним горный орёл, колокольчик на его хвосте всё время тренькал, - в общем, выглядело всё это очень даже забавно. Раньше Даси боялся света, теперь же, когда он выходил с орлом, это его совсем не беспокоило, хотя слёзы из уголков глаз всё равно струились ручейком. С тех пор Даси больше не носил повязку на глазах.
Заслышав треньканье колокольчика, все знали, что пришёл Даси вместе с его орлом.
Когда Даси замечал мою мать, он говорил ей: «Эй, Дамала! Посмотри-ка... какой у меня аомуле - бодренький? Дамала! Отложи-ка все свои дела, выйди, посмотри на орла», - и он тихонько покачивал головой. Потом Даси вместе с орлом с довольным видом шёл к Ифулинь, которая, как известно, любила курить. Завидев её с сигаретой во рту, Даси кричал ей: «Эй! Ифулинь! Дай я потушу твою сигаретку! » И добавлял, что у орла из-за этого может испортиться обоняние. Ифулинь, швырнув сигарету и поглядев на орла, подтрунивала: «А ведь твой аомуле не сможет прокричать: я-е?» Даси злился и признавал: «Не может... Но зато он может прокричать «Ифулинь! У тебя нос скособонился!».
Ифулинь громко хохотала. Ведь у неё, и впрямь, был кривой нос. Линькэ рассказывал, что, в детстве она была сильно шаловливой, в четыре годика в лесу как-то увидела белку и побежала вдогонку за ней. Белка вскочила на дерево, а она, наткнувшись на ствол, сломала переносицу - так и осталась кривоносой. Мне кажется, что её кривой нос очень даже красивый, потому что один глаз у неё большой, а другой - маленький, и нос как раз скривился в сторону маленького, - поэтому черты её лица стали вполне ровными.
Даси каждый день выходил с орлом к людям и начал кормил его мясом. Но давал по чуть-чуть, чтобы орёл привыкал быть полуголодным. Он говорил, что если ловкий орёл сытый, то он не станет ловить добычу. Около чума он соорудил специальную подставку для орла, которая могла свободно поворачиваться в разные стороны. Даси боялся, что деревянная палка может повредить когти орла и обернул её шерстью косули. Он говорил, что когти орла всё равно, что оружие в руках охотника, за ними обязательно надо хорошенько следить. Хотя Даси и орёл уже привыкли друг к другу, хозяин всё равно ещё боялся, что орёл может улететь. Он повязал на его ноге вертлюжную ниточку, в которой птица не могла запутаться, когда поворачивалась, и одновременно не могла улететь. Каждый день Даси тихонько поглаживал грудку и голову орла, и при этом издавал странный звук «улулу». После этого я заметила, что на руке Даси мелькает что-то зелёное, а хищник вновь расправил крылья, к тому же они перекрасились в тёмно-зелёный, как будто кто-то мхом обтёр тело орла.
После, когда мы снова переезжали, Даси ехал на олене, а на плече у него красовался ловкий орёл. Обретя хищника, Даси, будто вернул свою откусанную ногу, стал бодрым и энергичным. Птицу уже не нужно было привязывать за верёвку, даже глядя на небо, у орла, видно, уже не возникало мысли улететь туда. Даси больше не раскачивал орла в люльке, и тот совершенно забыл небо, в котором свободно парил когда-то.
Во время очередных переездов, мы видели, как охотничий орёл нападает на добычу. Хэсе хотел было тоже забрать орла на охоту, но Даси не согласился. Ведь теперь Аомуле был его - и только его.
Я до сих пор помню, как в первый раз увидела, когда орёл схватил зайца. Вот-вот наступили морозы, леса ещё не полностью покрылись белым снегом. Мы двигались вдоль реки Абахэ на юг. Высокие горы поросли мхом, и потому там обитало множество диких животных. Вы найдёте там и парящих над верхушками деревьев рябчиков, и бегающих по земле диких зайцев. Прежде спокойно сидевший на плече Даси, охотничий орёл, здесь, казалось, не находил себе места, запрокинув голову, он размахивал крыльями, готовясь к нападению. Как-то раз Даси увидел, как из леса выбежал заяц, шлёпнув орла, он закричал «Аомуле, взять! Скорей же!» Мы едва успели заметить, как орёл, расправив крылья, взлетел с дасиного плеча и мигом нагнал зайца. Сначала он вцепился когтями в его зад, подождал, пока тот не обернулся в поисках спасения, и когда попытался дать дёру, орёл ударил его по голове когтями второй лапы, а потом вцепился обеими, и тот испустил дух. Острым клювом орёл вмиг распорол брюхо животного. Внутренности похожие на распустившийся красный цветок, лежали на земле, и наружу вырвался тёплый воздух жизни. Даси был так взволнован, что только повторял своё «улулу». По дороге мы почти не использовали патронов, этот новый пернатый охотник достал нам пять-шесть зверьков и три куропатки. Вечером мы развели костёр, повсюду разнёсся аромат мяса. Когда мы пришли в стойбище и поставили свои чумы, Даси запретил орлу охотиться, но расстелив на земле серую волчью шкуру, он беспрерывно орал «Быстрее! Взять!», чтобы хищник кидался на шкуру. В тот год, когда Даси схватился с волком, он голыми руками убил волчицу, но маленький волк успел перегрызть ему ногу, а потом убежал. Даси, содрав шкуру с волчицы, укрылся ею. И каждый раз, глядя на шкуру, скрежетал зубами от злости, будто видел перед собой врага. Ифулинь говорила, что Даси, и впрямь, решил заставить орла отомстить.
Поначалу Аомуле не хотел бросаться на волчью шкуру, и когда слышал «Скорей же! Взять!» он, втянув в себя голову, лишь отступал. Даси, разозлившись, схватил орлиную голову и тянул её в сторону шкуры. Орёл не двигался, тогда Даси бросал костыль; бум! - садился на волчью шкуру, хлопал себя по единственной ноге и плакал. Так продолжалось несколько раз, пока орёл не понял, что волчья шкура - враг его хозяина; она как бы оживилась для него, и птица с каждым разом бросалась на неё с большей злостью. Чтобы орёл был всегда наготове, Даси завидев его, сразу сгибался и прятал голову, делая вид, что спит, а потом неожиданно бил по крыльям птицу, и орлу приходилось просыпаться. Поэтому, после поимки орла, Даси тоже не высыпался, часто он как кролик ходил с красными глазами. Когда мы проходили мимо его чума, он, показывая на Аомуле, говорил: «Взгляните...посмотрите !Вот это мои лук и стрелы, вот моё ружьё!»
И никто ему при этом не перечил, кроме моего отца. Тот отвечал: «Я и из ружья могу убить волка, может ли так Аомуле?» Отец любил ружьё так же, как Дамалу. Уходя на охоту, он закидывал ружью на спину, а когда возвращался, подолгу возился с ним. Даси, услышав насмешки отца над Аомуле, даже зубами скрипел, будто услышал вой волка. Он кричал: «Вот подожди, Линькэ! Ты увидишь, как Аомуле отомстит за меня!»
Самое раннее ружьё, с которым мы охотились, - кремневое «Урумчийское», с небольшими пистонами, дистанция выстрела у него была короткая, поэтому порой приходилось использовать лук со стрелами, а то и копья. Потом от русских к нам пришло ружьё с большим кремнем и патронами - «Турок». Вслед за тем появилась у нас берданка, которая была куда мощнее первой. Позже мы узнали и про автоматическую винтовку - ружьё с большой убойной силой, из неё можно было даже стрелять очередями. А с появлением берданки и винтовки, с кремневыми ружьями мы охотились только на белок. В общем, мы распределили оружие так: лук, стрелы и пики - для зайцев и белок, кремневое ружьё - для дикого козла, берданка - для волков, а винтовка - для тигров - одно другого мощней.
У Линькэ хранилось две берданки и одна винтовка. Когда Луни было три-четыре годика, Линькэ уже стал учить его, как держать в руках ружьё. Все эти оружия нам принёс Лолинский.
Лолинский - русский торговец-аньда, каждый год по меньшей мере два раза он приходил в наше родовое стойбище. Когда мы переезжали с места на место, по дороге оставляли отметины на деревьях, то бишь зарубки топором, и он узнавал, куда мы отправились. Неважно, далеко мы уходили или нет, торговец нас всегда находил.
Лолинский - толстый лупоглазый коротышка, со светлой бородой и опухшими веками, потому как любил выпить; он всегда приезжал к нам верхом на коне. Его спутники - три коня, на одном он ехал, а двое других были нагружены товаром. Он привозил к нам на гору вино, муку, соль, хлопчатобумажные ткани, патроны и другие нужные вещи. Спускался с горы он со шкурами и оленьими рогами. Приезд Лолинского был для нас настоящим праздником. Все собирались вместе и слушали его рассказы о других родах. Лолинский общался ещё с шестью-семью кланами - и всё о них знал: у кого-то волки загрызли оленей, кто-то забил множество белок, где-то ещё пополнился род, а кто-то отправился на небо. Ему нравилась Лена, каждый раз, когда он приходил, обязательно приносил что-нибудь для неё - медный браслет с резным узором или изящный гребень. Он брал её тонкую ручку и вздыхал: «Когда же наша Лена станет большой унацзи?». А я ему отвечала: «Лена старшая унацзи, я младшая!». Лолинский свистел мне вслед, будто я птичка.
Лолинский жил в селенье Чжурганьтунь, месте, где собирались русские торговцы. Занимаясь торговлей, он много где бывал, к примеру, в Букуе, Чжаланьтуне, Хайларе и так далее. Если заходил разговор о торговых компаниях в Букуе, например, о компаниях Юйшэнгун, Цзиньиньтан и прочих или же о ганьчжурской ярмарке при храме в Хайларе, глаза Лолинского начинали блестеть, будто самые прекрасные пейзажи в мире раскинулись там, где проходили ярмарки. Сильно выпив, он любил засучивать рукава, показывая нам свою татуировку на плече - синюю змею, которая обвивала его плечо, задрав при этом голову вверх. Отец говорил, что Лолинский, наверняка, преступник, бежавший из России, иначе, откуда у него на теле такая наколка? Нам с Леной нравилась голубоватая змейка, похожая на настоящую. Тронешь, а потом поскорее отдёргиваешь руку и убегаешь, будто змея тянется тебя укусить. Лолинский как-то сказал, что у него нет жены, вместо неё - эта змейка. В холодную зиму она греет его, а в жаркое лето даёт прохладное дыхание. При этих словах женатые мужчины обычно смеялись, кроме шамана Ниду, он, нахмурив брови, поднявшись, покидал шумное собрание.
В какое бы время года Лолинский не приезжал, в стойбище зажигался костёр, и вечером мы, взявшись за руки, вели хоровод, исполняя танец «Солнцевращение». Сначала женщины брали друг друга за руки и окружали костёр, затем мужчины, тоже сцепившись, выстраивались за танцующим кругом. И когда женский круг двигался в правую сторону, мужской поворачивал - в левую. В таком разностороннем вращении костёр, казалось, тоже начинал кружиться. Женщины кричали «Гэй….», а мужчины вторили им «гууу….». «Гэй» и «гу» - звукоподражание лебедю, взмывающему с озера в небо. Матушка рассказывала мне, что давным-давно наших предков послали охранять границу, и однажды, войска врага обступили несколько наших людей, тогда солдаты-эвенки, у которых уже закончился провиант, вдруг услышали, как с неба доносится мощный вопль «гэй-гу-гэй-гу», оказывается, это лебеди взлетели с озера. Противники тоже услышали этот крик, но подумали, что это подоспело подкрепление эвенков, и тут же отступили. Люди до сих пор помнят, как лебеди спасли им жизнь, поэтому и придумали танец «Солнцевращения». Ниду очень редко танцует, колченогий Даси тоже не может участвовать, поэтому, во внешнем кругу мужчины постоянно стараются растянуть руки, иначе они не смогут охранять внутренний женский круг. Женщины могут перескакивать и во внешний круг, и тогда образуется один большой круг. Все, взявшись за руки, танцуют, пока не потухнет костёр, а звёзды не потускнеют, тогда и пора возвращаться спать в чум. Моя мать любила танцевать, правда, натанцевавшись, она потом не могла уснуть. В ночь танцев я всегда слушала, как она шептала отцу: «Линькэ, Линькэ, в моей голове застыла вода - я не могу спать». Линькэ ничего не отвечал, он дарил Дамале «ветер», к которому я любила прислушиваться, но потом он уносился прочь, и Дамала засыпала.
Перед уходом Лолинский всегда целовал Лену, а мы с Налой в это время жутко завидовали ей. Вообще-то обычно я играла вместе с Леной, но когда приходил Лолинский, мы с Налой объединялись, а когда он уходил, я снова оставляла Налу, потому что вещи, которые торговец дарил Лене, она всегда отдавала мне. Хотя я потеряла её браслет и сломала гребешок, Лена никогда не злилась на меня.
Какие товары мы должны обменять и сколько их надо - всем этим занимался Ниду. Он всегда приходил осмотреть товар, который принёс аньда, чтобы его распределить. Если купец принёс мало, то и шкур ему полагалось совсем немного. Но Лолинский не походил на других торговцев, которые высматривают цвет каждой шкуры и выбирают себе получше. Он просто заворачивал все, какие попадутся под руку, и грузил их на лошадь. Шаман Ниду хотя и не очень жаловал радостную атмосферу, которую приносил Лолинский, но всё равно часто хвалил его, говорил, что Лолинский в былые времена хлебнул горя и в душе очень добрый. Но мы ничего не знали о его прошлом, он только рассказывал, что в детстве пас лошадей, терпел голод и знал плётку. Кто его заставлял голодать, кто бил - оставалось тайной, известной ему одному.
Октябрь-ноябрь - лучший сезон для охоты на белок. Если в одном месте их становилось меньше, то мы переезжали в другое, и это происходило каждые три-четыре дня. Белки - создания очень милые: сзади у них торчит большой хвост, по бокам головки маленькие ушки прорезаются сквозь чёрную шерсть, белки невероятно ловкие, любят перескакивать с дерева на дерево. А их серая, чёрная шерсть очень мягкая и нежная - из неё мы шьём воротники и нарукавники, которые долго носятся. Не удивительно, что торговцам нравились шкурки белок. Наши женщины тоже участвовали в охоте на этих пушистых зверьков. Там, где они появлялись, мы ставили небольшие капканы - «Цяжикэ», стоило белке пробежать рядом, как он тут же её ловил. Мы с Леной любили вместе с мамой ставить такие капканы. Осенью белки запасали на зиму еду - обычно грибы. Если грибов много, то они, собирая их, подвешивали на деревьях, и тогда засохшие грибы становились похожи на замёрзшие цветы. По расположению грибов на деревьях, мы могли определить, много ли зимой выпадет снега. Если грибы повешены высоко, значит - много, а если низко - мало. Но покуда снег ещё не выпал, мы по развешенным грибам на ветках легко могли представить, что нас ждёт этой зимой. Вот ещё, если во время охоты не находишь беличьих следов на снегу, то нужно искать грибы на деревьях. А раз не увидишь грибов, значит, пришло время отправляться в лес - ведь белки любят кедровые орешки.
Мясо белки очень нежное, после того, как снял шкурку, стоит натереть мясо солью, чуть-чуть поджарить на огне - и готово. Наши женщины тоже очень любят мясо белок. А вот нам нравятся беличьи глазки, старики говорят, что они приносят удачу.
В тот год Лена покинула нас как раз в сезон охоты на белок. Здоровье и дух матери сразу сильно пошатнулись, потому как дочка, которую она только что родила, через день умерла. Дамала потеряла много крови, и это усугубляло горе, она уже несколько дней не выходила из чума, а лицо её стало серым как земля. Поэтому, когда шаман очередной раз заявил, что белок снова стало меньше и нам пора переезжать, Линькэ ехать отказался. Отец просил подождать, пока поправится Дамала и сможет снова ходить - она не переживёт эти морозные ветры. Ниду это не понравилось, он заявил: «Есть ли такие женщины из эвенков, кто боится холодного зимнего ветра? Если она так страшится, пускай спускается вниз и живёт с каким-нибудь ханьцем в его могиле, там нет никакого ветра». Шаман всегда называл дома ханьцев могилами. Линькэ разозлившись, ответил, что Дамала его только-только потеряла ребёнка и очень слаба, если же все решили уходить - пусть уходят, он останется с ней! Ниду усмехнулся: «Если бы ты не сделал её беременной, она бы не потеряла ребёнка». При этих словах Ифулинь как-то странно рассмеялась, а я вспомнила их «ветер» в чуме. Пока Ифулинь смеялась, шаман встал с кошмы из шерсти косули и , хлопнув в ладоши, крикнул: «Готовьтесь, завтра с утра выдвигаемся!» Задрав голову, он первым вышел из чума. У Линькэ от гнева аж вспыхнули глаза, он вышел за шаманом наружу, повалил шамана на землю и наступил на него сверху ногой. Шаман, словно раненый зверь, издал громкий рёв, напугавший всех людей. Мать, услышав шум и возню, покачиваясь из стороны в сторону, вышла наружу. От Ифулинь она узнала, что произошло, и заплакала. Иван разнял Линькэ и шамана, тогда отец, тяжело дыша, подскочил к матери. Дамала лишь сказала: «Линькэ, на что это похоже? Линькэ, зачем беспокоить других? Как можно думать только о себе?»
Вот тогда я впервые увидела, как ссорятся отец с Ниду, и услышала, как мать попрекает отца. Вспоминая, как Ниду, когда умер тот серенький оленёнок, плясал для духов - я очень волновалась, что он то же самое может потихоньку сотворить ночью с отцом. Я рассказала Лене о моих догадках и предложила: «Сегодня ночью будем следить за дядей, когда он заснёт, в любом случае, мы не дадим ему камлать». С наступлением ночи мы с Леной прокрались в чум шамана; в это время он охранял огонь и пил чай; глядя на его мрачное лицо, во мне проснулось сочувствие. Мы попросили его рассказать какую-нибудь легенду, и шаман согласился. В тот вечер дул ужасно холодный и сильный ветер, языки пламени дрожали, будто тяжело вздыхали. История Ниду в этот раз повествовала об огне.
Шаман рассказывал, что много лет назад, один охотник целый день слонялся по лесу и встретил множество животных, но никого так и не убил - все животные убегали прямо у него из-под носа, охотник сильно рассердился. Вечером расстроенный, он вернулся домой, разжёг костёр, но услышав треск разгорающегося хвороста, решил, будто кто-то подсмеивается над ним. Разозлившись, охотник схватил свой нож и ткнул его в пылавший огонь. На следующее утро, когда он проснулся, снова пытался разжечь костёр, но тщетно. Охотник так и не испил горячей воды, не приготовил еды, он вновь отправился на охоту. Но и в этот день никакой добычи ему не досталось, он вернулся ни с чем и снова решил развести костёр - по-прежнему ничего не выходило. Это показалось ему странным, тогда в голоде и холоде он провёл долгую ночь. Два дня подряд он не мог разжечь огонь, а потому ничего не ел. На третий день он опять отправился на охоту и вдруг услышал горький плач. Он пошёл на эти звуки и увидел старуху, которая облокотилась о высохшее тёмное дерево, лицо её было залито слезами. Охотник спросил, отчего она плачет? Женщина ответила, что какой-то человек ударил её ножом по лицу, и теперь ей нестерпимо больно. Она убрала руку, и охотник увидел окровавленное лицо, тут он понял, что обидел духа огня. И тогда он опустился на колени и стал умолять духа о прощении, поклялся, что с этого дня всегда будет совершать ему подношения. Пока он кланялся, старуха исчезла, а на дереве, к которому она прислонялась, уселся цветастый горный петух. Охотник достал лук и пустил стрелу, на сей раз, он попал в цель. Когда он поднял петуха и вернулся на старое место, увидел, что костёр, который он не мог разжечь три дня, разгорелся сам собой. Охотник встал подле костра на колени и заплакал.
Надо сказать, что мы с большим почтением относимся к духу огня. Насколько я помню, костёр в нашем лагере никогда не гас, а во время переездов впереди шёл белый олень, который тащил на себе духа Малу (мы называли его «Царь Малу-ван») правда, в обычных делах мы его не использовали. За белым оленем следовали другие олени, которые несли средства для разжигания огня. Мы клали их в короб из плотной серой берёзовой коры, неважно сколь трудной была дорога, свет и тепло всегда оставались с нами. Зачастую мы ещё подливали в огонь жир животных; говорят, духи наших предков очень любят этот запах. В огне живёт дух, поэтому мы не можем плевать в него, брызгать водой и кидать туда мусор, грязь. Эти правила мы с Леной усвоили с детства, поэтому шаман Ниду и рассказал нам эту занятную историю о духе огня.
Ниду закончил рассказ, и тогда я спросила шамана: «Эгэдуама, а дух огня каждую ночь вылезает из мешка и разговаривает с тобой?» Ниду посмотрел на меня, потом на огонь и покачал головой.
Лена мне ответила: «В будущем ты должна хорошенько охранять огонь «Д-а», не позволяй дождю залить его, а ветру задуть! » Я кивнула головой, как солнце, которое кивает над ущельем людям.