Уровень жизни по «Поднятой целине»
Фрагменты из «Поднятой целины», по которым можно судить об уровне жизни деревни, которую большевики решили коллективизировать:
«В низенькой комнатушке снотворно жужжала прялка, было жарко натоплено. Кучерявый озорной козленок цокотал по земляному полу крохотными копытцами, намереваясь скакнуть на кровать».
Описывают имущество у кулака:
«- Кровать железная с белыми шарами, перина, три подушки, ишо две кровати деревянных…
- Горка с посудой. И посуду всю говорить? Да ну ее под такую голень!
- Двенадцать стульев, одна длинная стула со спинкой. Гармоня-трехрядка».
«- Мое хозяйство середняцкое, - не смущаясь, уверенно начал Майданников. - Сеял я в прошлом году пять десятин. Имею, как вам известно, пару быков, коня, корову, жену и троих детей. Рабочие руки - вот они, одни. С посева собрал: девяносто пудов пшеницы, восемнадцать жита и двадцать три овса. Самому надо шестьдесят пудов на прокорм семьи, на птицу надо пудов десять, овес коню остается. Что я могу продать государству? Тридцать восемь пудов. Клади кругом по рублю с гривенником, получится сорок один рубль чистого доходу. Ну, птицу продам, утей отвезу в станицу, выручу рублей пятнадцать. - И, тоскуя глазами, повысил голос: - Можно мне на эти деньги обуться, одеться, гасу, серников[16], мыла купить? А коня на полный круг подковать деньги стоит? Чего же вы молчите? Можно мне так дальше жить? Да ить это хорошо, бедный ли, богатый урожай. А ну, хлоп - неурожай? Кто я тогда? Старец[17]! Какое ж вы, вашу матушку, имеете право меня от колхоза отговаривать, отпихивать?»
«как ни жалко вести и кинуть на общие руки худобу, выросшую вместе с детьми на земляном полу хаты, а надо вести».
У Якова Лукича, бывшего до революции кулаком:
«Зимой большой холодный зал в островновском курене был нежилым. На крашеном полу в одном из углов из года в год ссыпали конопляное семя. Рядом с дверью, стояла кадушка с мочеными яблоками».
Беднякам раздают одежду, конфискованную у кулаков:
«Счастливцы, которым комиссия определила выдать одежду или обувь в счет будущей выработки, прямо на амбарной приклетке телешились и, довольно крякая, сияя глазами, светлея смуглыми лицами от скупых, дрожащих улыбок, торопливо комкали свое старое, латаное-перелатаное веретье, облачались в новую справу, сквозь которую уже не просвечивало тело...
- Бери, ишо детям достанется донашивать.
…С база пошел в новых шароварах с лампасами, в сапогах с рыпом, помолодевший сразу лет на десять. Нарочно вышел на главную улицу, хотя было ему и не под дорогу, на проулках часто останавливался, то закурить, то со встречным погутарить.
...Жененка Демки Ушакова обмерла над сундуком, насилу отпихнули. Надела сборчатую шерстяную юбку, некогда принадлежавшую Титковой бабе, сунула ноги в новые чирики, покрылась цветастой шалькой, и только тогда кинулось всем в глаза, только тогда разглядели, что Демкина жененка вовсе недурна лицом и собою бабочка статна. А как же ей, сердяге, было не обмереть над колхозным добром, когда она за всю свою горчайшую жизнь доброго куска ни разу не съела, новой кофтенки на плечах не износила? Как же можно было не побледнеть ее губам, выцветшим от постоянной нужды и недоеданий, когда Яков Лукич вывернул из сундука копну бабьих нарядов? Из года в год рожала она детей, заворачивая сосунков в истлевшие пеленки да в поношенный овчинный лоскут. А сама, растерявшая от горя и вечных нехваток былую красоту, здоровье и свежесть, все лето исхаживала в одной редкой, как сито, юбчонке; зимою же, выстирав единственную рубаху, в которой кишмя кишела вошь, сидела вместе с детьми на печи голая, потому что нечего было переменить…
- Родимые! Родименькие!.. Погодите, я, может, ишо не возьму эту юбку… Сменяю… Мне, может, детишкам бы чего… Мишатке… Дунюшке… - исступленно шептала она, вцепившись в крышку сундука, глаз пылающих не сводя с многоцветного вороха одежды.
У Давыдова, случайно присутствовавшего при этой сцене, сердце дрогнуло… Он протискался к сундуку, спросил.
- Сколько у тебя детей, гражданочка?
- Семеро… - шепотом ответила Демкина жена, от сладкого ожидания боясь поднять глаза.
- У тебя тут есть детское? - негромко спросил Давыдов у Якова Лукича.
- Есть.
- Выдай этой женщине для детей все, что она скажет».
...Демка Ушаков, обычно говорливый и злой на язык, стоял позади жены, молча облизывая сохнувшие губы, затаив дыхание. Но при последних словах Давыдова он взглянул на него… Из косых Демкиных глаз, как сок из спелого плода, вдруг брызнули слезы. Он сорвался с места, побежал к выходу, левой рукой расталкивая народ, правой - закрывая глаза. Спрыгнув с приклетка, Демка зашагал с база, стыдясь, пряча от людей свои слезы. А они катились из-под черного щитка ладони по щекам, обгоняя одна другую, светлые и искрящиеся, как капельки росы».
После этих фрагментов попробуйте честно оценить изменение уровня жизни в колхозном селе в предвоенные годы. Премирование одеждой, очередь за велосипедами, светлые береты, костюмы и пальто крестьянской молодежи, постельное и личное белье, полное вытеснение лаптей фабричной обувью, индивидуальная посуда и "кровати с шарами", радио, электричество, кино, библиотеки, акушерские, фельдшерские и ветеринарные пункты, аптеки и сельпо, колхозные ясли и столовые, библиотеки и школы...
Большевики сделали все, чтобы лапти, рванина, земляные полы, содержание скотины и птицы в избах зимой, отсутствие белья и индивидуальной посуды, неграмотность и самолечение уходили в прошлое...
Никогда еще в истории России уровень жизни крестьянства не рос так стремительно и революционно, как в первое колхозное десятилетие. Однако, освобожденную от тяжелого ручного труда сельскую молодежь сталинские города и новостройки манили еще большими соблазнами. Сказка на глазах становилась былью. Жить становилось лучше, веселее, а крестьянская молодежь с удовольствием пела новые песни:
"Шиpока стpана моя pодная,
Много в ней лесов полей и pек.
Я дpугой такой стpаны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Listen or download Широка страна моя родная for free on Prostopleer
«В низенькой комнатушке снотворно жужжала прялка, было жарко натоплено. Кучерявый озорной козленок цокотал по земляному полу крохотными копытцами, намереваясь скакнуть на кровать».
Описывают имущество у кулака:
«- Кровать железная с белыми шарами, перина, три подушки, ишо две кровати деревянных…
- Горка с посудой. И посуду всю говорить? Да ну ее под такую голень!
- Двенадцать стульев, одна длинная стула со спинкой. Гармоня-трехрядка».
«- Мое хозяйство середняцкое, - не смущаясь, уверенно начал Майданников. - Сеял я в прошлом году пять десятин. Имею, как вам известно, пару быков, коня, корову, жену и троих детей. Рабочие руки - вот они, одни. С посева собрал: девяносто пудов пшеницы, восемнадцать жита и двадцать три овса. Самому надо шестьдесят пудов на прокорм семьи, на птицу надо пудов десять, овес коню остается. Что я могу продать государству? Тридцать восемь пудов. Клади кругом по рублю с гривенником, получится сорок один рубль чистого доходу. Ну, птицу продам, утей отвезу в станицу, выручу рублей пятнадцать. - И, тоскуя глазами, повысил голос: - Можно мне на эти деньги обуться, одеться, гасу, серников[16], мыла купить? А коня на полный круг подковать деньги стоит? Чего же вы молчите? Можно мне так дальше жить? Да ить это хорошо, бедный ли, богатый урожай. А ну, хлоп - неурожай? Кто я тогда? Старец[17]! Какое ж вы, вашу матушку, имеете право меня от колхоза отговаривать, отпихивать?»
«как ни жалко вести и кинуть на общие руки худобу, выросшую вместе с детьми на земляном полу хаты, а надо вести».
У Якова Лукича, бывшего до революции кулаком:
«Зимой большой холодный зал в островновском курене был нежилым. На крашеном полу в одном из углов из года в год ссыпали конопляное семя. Рядом с дверью, стояла кадушка с мочеными яблоками».
Беднякам раздают одежду, конфискованную у кулаков:
«Счастливцы, которым комиссия определила выдать одежду или обувь в счет будущей выработки, прямо на амбарной приклетке телешились и, довольно крякая, сияя глазами, светлея смуглыми лицами от скупых, дрожащих улыбок, торопливо комкали свое старое, латаное-перелатаное веретье, облачались в новую справу, сквозь которую уже не просвечивало тело...
- Бери, ишо детям достанется донашивать.
…С база пошел в новых шароварах с лампасами, в сапогах с рыпом, помолодевший сразу лет на десять. Нарочно вышел на главную улицу, хотя было ему и не под дорогу, на проулках часто останавливался, то закурить, то со встречным погутарить.
...Жененка Демки Ушакова обмерла над сундуком, насилу отпихнули. Надела сборчатую шерстяную юбку, некогда принадлежавшую Титковой бабе, сунула ноги в новые чирики, покрылась цветастой шалькой, и только тогда кинулось всем в глаза, только тогда разглядели, что Демкина жененка вовсе недурна лицом и собою бабочка статна. А как же ей, сердяге, было не обмереть над колхозным добром, когда она за всю свою горчайшую жизнь доброго куска ни разу не съела, новой кофтенки на плечах не износила? Как же можно было не побледнеть ее губам, выцветшим от постоянной нужды и недоеданий, когда Яков Лукич вывернул из сундука копну бабьих нарядов? Из года в год рожала она детей, заворачивая сосунков в истлевшие пеленки да в поношенный овчинный лоскут. А сама, растерявшая от горя и вечных нехваток былую красоту, здоровье и свежесть, все лето исхаживала в одной редкой, как сито, юбчонке; зимою же, выстирав единственную рубаху, в которой кишмя кишела вошь, сидела вместе с детьми на печи голая, потому что нечего было переменить…
- Родимые! Родименькие!.. Погодите, я, может, ишо не возьму эту юбку… Сменяю… Мне, может, детишкам бы чего… Мишатке… Дунюшке… - исступленно шептала она, вцепившись в крышку сундука, глаз пылающих не сводя с многоцветного вороха одежды.
У Давыдова, случайно присутствовавшего при этой сцене, сердце дрогнуло… Он протискался к сундуку, спросил.
- Сколько у тебя детей, гражданочка?
- Семеро… - шепотом ответила Демкина жена, от сладкого ожидания боясь поднять глаза.
- У тебя тут есть детское? - негромко спросил Давыдов у Якова Лукича.
- Есть.
- Выдай этой женщине для детей все, что она скажет».
...Демка Ушаков, обычно говорливый и злой на язык, стоял позади жены, молча облизывая сохнувшие губы, затаив дыхание. Но при последних словах Давыдова он взглянул на него… Из косых Демкиных глаз, как сок из спелого плода, вдруг брызнули слезы. Он сорвался с места, побежал к выходу, левой рукой расталкивая народ, правой - закрывая глаза. Спрыгнув с приклетка, Демка зашагал с база, стыдясь, пряча от людей свои слезы. А они катились из-под черного щитка ладони по щекам, обгоняя одна другую, светлые и искрящиеся, как капельки росы».
После этих фрагментов попробуйте честно оценить изменение уровня жизни в колхозном селе в предвоенные годы. Премирование одеждой, очередь за велосипедами, светлые береты, костюмы и пальто крестьянской молодежи, постельное и личное белье, полное вытеснение лаптей фабричной обувью, индивидуальная посуда и "кровати с шарами", радио, электричество, кино, библиотеки, акушерские, фельдшерские и ветеринарные пункты, аптеки и сельпо, колхозные ясли и столовые, библиотеки и школы...
Большевики сделали все, чтобы лапти, рванина, земляные полы, содержание скотины и птицы в избах зимой, отсутствие белья и индивидуальной посуды, неграмотность и самолечение уходили в прошлое...
Никогда еще в истории России уровень жизни крестьянства не рос так стремительно и революционно, как в первое колхозное десятилетие. Однако, освобожденную от тяжелого ручного труда сельскую молодежь сталинские города и новостройки манили еще большими соблазнами. Сказка на глазах становилась былью. Жить становилось лучше, веселее, а крестьянская молодежь с удовольствием пела новые песни:
"Шиpока стpана моя pодная,
Много в ней лесов полей и pек.
Я дpугой такой стpаны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Listen or download Широка страна моя родная for free on Prostopleer