Май в Барановке
Пятый день в Барановке. Живу полной грудью, но не пишу. Пальцы стали культяпками, гитару не держат, держат молоток, лопату, кисть, на пятках зеленые печатки, в голове доски, краски, замазки.
Та самая благодать, то самое милое время в году, в начале мая, когда тепло, но не жарко, когда шумно от пения птиц, а не от пикников на пляже, когда в воздухе майские жуки, но еще нет комаров, когда можно без сеток, без кепок, когда можно голым телом на траву, потому что муравьям и кузнечикам еще не до тебя, когда зелень деревьев нежная, а почки липкие, когда цветение кустов одно сменяет другое. Когда ночью твоим спутником поет соловей, когда можно на улице от рассвета до заката, ищешь повод не заходить в дом, когда роса едва-едва, а солнце прибывает. Когда чувство, что все еще впереди.
Кукушка накрывает торжество жизни напоминанием о смерти. Ее потусторонний мотивчик играет 24 часа из соседней рощи. Лес, хрустящий прошлогодней хвоей, верхушки деревьев в шуме ветра, шмели в стекло, блеск паутинных нитей, натянутых, как интернет, через все и вся. Легкие свадебно-парадные облака, а под ними ястребов карусель, а под ними воронов кутерьма, а под ними божьих коровок трафик.
Я, ороговевший горожанин, то в растерянности, то в спешке, припадаю к траве и стволам, бегаю за майскими жуками, пытаюсь ухватить бегающими глазами то костер, то небо, то стоячую заводь, померять шаг водомерок и ритм щебетания пичужек. Мне не хватает и надо все, потому что скоро это завершится. Мне надо макнуться в ледяную речку и измазаться в сосновой смоле, свесившись с ветки, утомиться банным паром и построить новый пол в беседке. Барановка ветшает и просит внимания, а я должен успеть и гвоздь забить и себя забыть.
Барановке в этом году десять лет, и все что она вложила в меня за десять лет, я хочу повторить за неделю, украдкой, урваткой, неловкой, негладкой. Остановиться? Нет уж, позвольте. Дни мелькают, а я еще не топал с бубном у костра, не коснулся дарбук и флейт, не посетил своих укромных мест. А через два дня наедут гости, и затишье превратится в застолье, а там и домой.
Здесь есть все, что мне нужно, но я почему-то живу в городе. Значит не все.
Здесь нет меня, песня леса с травой и луны с облаками поглощает мой отдельно-взятый гордый голосок, и я сдаюсь и пропадаю в этом хоре.
Пять тридцать утра, солнце встало из-за березовой рощи и погладило меня по лицу. Кукушка на рабочем месте. Собирается душ-дождик. И мне пора. Без плана, без мыслей, как шмель, разбуженный утром возвращается к своим делам, я вытекаю из постели вслед за солнечным светом на утреннюю росу босиком. Поехали.
Та самая благодать, то самое милое время в году, в начале мая, когда тепло, но не жарко, когда шумно от пения птиц, а не от пикников на пляже, когда в воздухе майские жуки, но еще нет комаров, когда можно без сеток, без кепок, когда можно голым телом на траву, потому что муравьям и кузнечикам еще не до тебя, когда зелень деревьев нежная, а почки липкие, когда цветение кустов одно сменяет другое. Когда ночью твоим спутником поет соловей, когда можно на улице от рассвета до заката, ищешь повод не заходить в дом, когда роса едва-едва, а солнце прибывает. Когда чувство, что все еще впереди.
Кукушка накрывает торжество жизни напоминанием о смерти. Ее потусторонний мотивчик играет 24 часа из соседней рощи. Лес, хрустящий прошлогодней хвоей, верхушки деревьев в шуме ветра, шмели в стекло, блеск паутинных нитей, натянутых, как интернет, через все и вся. Легкие свадебно-парадные облака, а под ними ястребов карусель, а под ними воронов кутерьма, а под ними божьих коровок трафик.
Я, ороговевший горожанин, то в растерянности, то в спешке, припадаю к траве и стволам, бегаю за майскими жуками, пытаюсь ухватить бегающими глазами то костер, то небо, то стоячую заводь, померять шаг водомерок и ритм щебетания пичужек. Мне не хватает и надо все, потому что скоро это завершится. Мне надо макнуться в ледяную речку и измазаться в сосновой смоле, свесившись с ветки, утомиться банным паром и построить новый пол в беседке. Барановка ветшает и просит внимания, а я должен успеть и гвоздь забить и себя забыть.
Барановке в этом году десять лет, и все что она вложила в меня за десять лет, я хочу повторить за неделю, украдкой, урваткой, неловкой, негладкой. Остановиться? Нет уж, позвольте. Дни мелькают, а я еще не топал с бубном у костра, не коснулся дарбук и флейт, не посетил своих укромных мест. А через два дня наедут гости, и затишье превратится в застолье, а там и домой.
Здесь есть все, что мне нужно, но я почему-то живу в городе. Значит не все.
Здесь нет меня, песня леса с травой и луны с облаками поглощает мой отдельно-взятый гордый голосок, и я сдаюсь и пропадаю в этом хоре.
Пять тридцать утра, солнце встало из-за березовой рощи и погладило меня по лицу. Кукушка на рабочем месте. Собирается душ-дождик. И мне пора. Без плана, без мыслей, как шмель, разбуженный утром возвращается к своим делам, я вытекаю из постели вслед за солнечным светом на утреннюю росу босиком. Поехали.