детские рассказы
Детские рассказы
(Какой же дальше будет эта жизнь,
Когда такое у нее начало?…)
Евгений Евтушенко «Голубь в Сант-яго»
Именно эта фраза появилась в голове, когда я задумал написать серию небольших рассказов о моем детстве. Распространенное мнение, что это самая счастливая пора жизни, я если и поддерживаю, то только отчасти. На мой взгляд, проблем и переживаний у ребенка ничуть не меньше, а подчас и больше, чем у взрослого. Только он, ребенок, вынужден решать эти проблемы не сам, а при помощи больших дядь и теть, что только усугубляет зачастую его страдания.
Что же касается якобы испытываемого ребенком счастья, то это большой вопрос, на который каждый должен ответить для себя сам. В частности, было ли мое детство счастливым, я вам не скажу, а просто расскажу, каким оно было, без занудства и излишних комментариев. Знаете, как в фильме: вспышка - перебивка, и идет эпизод, еще вспышка - еще эпизод, и т.д. События, порой не связанные друг с другом, но, тем не менее, действие продолжающие. Итак, начнем.
Рождение
Само собой, как я рождался, не помню. Но могу поведать об этом со слов родителей.
Появляться на этот свет мне явно не хотелось, роды были трудными. Находясь еще в утробе, я, видимо, вертелся как волчок и, появившись на свет Божий, был наглухо вокруг шеи обмотан пуповиной. Короче - не дышал, и сердце не билось. Однако же опытная медсестра мигом сообразила, что нужно делать. Размотав пуповину, мигом ее обрезала, а затем стала окунать меня то в теплую воду, то в холодную. Я молчал. Начинать жить в таких условиях мне явно не хотелось. Затем стали делать искусственное дыхание и массаж груди - и тут уж я не выдержал и заорал. Ко всему добавлю, что хоть я весил и мало, всего что-то около трех килограмм, но понравился врачам чрезвычайно, так как имел длинные, доходящие до подбородка черные, как смоль, волосы, огромные синие глаза и длинную шею. Внешность моя, после того, как кожа перестала быть синего цвета и приобрела розовый оттенок, оказалась довольно приятной. Пока мать лежала в больнице, медсестры, по слухам, обхаживали меня особенно усердно, говоря ласково: «Ну, что, мертвячок, как теперь тебе живется?» Разумеется, я не отвечал, но смотрел на происходящее очень внимательно, будто предполагая, что когда-нибудь придется обо всем этом написать.
Первое испытание
И первое же воспоминание. Шел 1964 год. Срок жизни приближался к полутора годам. Мы жили в Красноярске на левом берегу, совсем неподалеку от реки Енисей, который в ту пору, благодаря построенной ГЭС, перестал замерзать зимой. И это вскоре сыграло роковую роль в моей жизни. И вот каким образом. На той же улице, на которой находился наш деревянный двухэтажный дом (в нем проживало четыре семьи), жило еще две моих родных тетки по отцу. Вот они-то добровольно взялись ухаживать за мной. Так как в то время отпуск по уходу за ребенком продолжался всего три месяца, мать, скрепя сердце, вынуждена была согласиться на их помощь, а сама вскоре вышла на работу. И вот одна из теток по зиме решила меня прогулять. Завернула в легонькое одеяло и, решив, что этого достаточно, ломанулась на набережную…
Вечером я захрипел. Зимний речной ветер на пользу не пошел. Я заработал воспаление легких. Но это бы еще ничего - вскоре выяснилось, что воспалились аденоиды, и требовалась срочная операция. Насколько я помню, никакого наркоза не было в помине. А были страшные некие шипцы, которыми залазили в нос и что-то там отщипывали. Боль была страшная, кровь текла ручьем. После медицинской экзекуции мы с матерью еще несколько часов сидели в грязном, полутемном коридоре больницы. Вернее, я лежал у нее на коленях в полном бессилии. Полузакрыв глаза, тихо стонал, продолжая испытывать боль, и вспоминал то, как страшно это было, когда мне в нос, да здоровенными щипцами…
Мама, папа, ау!
После тех событий здоровье мое значительно ухудшилось. И чтобы его поправить, примерно через полтора года меня отправили в местный детский санаторий со странным названием «На Собакиной речке». Там мне предстояло провести лето. И вот тут в памяти действительно вспышки. Вот мама с папой, еще в самом начале лета, привозят мне великолепную немецкую игрушку - маленький экипаж, в котором сидят мужчина и женщина, мужчина правит лошадью и регулярно поворачивает голову к женщине. Лошадка перебирает ногами, цокает копытами, и экипаж двигается вперед по прямой. Снова вспышка - какой-то мальчик берет мою игрушку, смотрит на нее, а затем с размаху разбивает ее об асфальт. И нет больше ни лошадки, ни экипажа, и голова мужчины где-то в стороне, а фигурка женщины раздавлена ногой…
Еще эпизод. Поздний вечер, детей укладывают спать. Все должны лежать единообразно, на правом боку, подложив под щеку ладони. А я не хочу на правом, я на левом люблю. Но меня с силой переворачивают, как надо. Ночь. Воспитатели ушли, оставив охранять нас какого-то здоровенного мужчину, видно сторожа. Тот регулярно проходит между рядов кроватей, иногда затягивая странную песню. И язык у него заплетается. Песня эта знакома многим:
«Взял он саблю,
Взял он востру.
И зарезал сам себя -
Веселый разговор!»
«Странно, - размышлял я детским своим умом, - чего это ему, неизвестно кому, вздумалось самого себя зарезать. Ведь это же больно. И почему веселый разговор? Чего тут веселого?»
Миновало лето. Ко мне приехали два незнакомца, мужчина и женщина. Мне сообщают, что это мои папа и мама. Однако за три месяца в детской памяти значения этих слов, равно как и образы родителей, стерлись начисто, и я идти к ним не желаю. Меня берут домой, чуть ли не насильно…
Ревматизм, ревмокардит и прочее
Мы уже жили в новой хрущовской квартире, когда года в четыре я в очередной раз заболел ангиной. Ну, ангина, как ангина. После пары дней моей отсидки дома со старшим братом, вечером приходит мама с работы, а я ползаю на коленях, машинку катаю. Она мне: «Иди ко мне», а я встать не могу, да на коленях ползу. Кинулись в больницу, там говорят: «Походи-ка по кушетке». Мне больно в коленях, но я иду, уж очень не хочется в больницу. Но нет, врачей провести не удалось. И диагноз: ревматизм, ревмокардит. И лечение: глюкоза и переливание крови.
Бесчисленное втыкание в вены иголок скоро становится привычным. Я смеюсь над другими детьми, кто этого боится. Через какой-то период эти привычные пытки заканчиваются, но заточение в больнице остается. Впрочем, там не так уж и плохо, у нас много игрушек и заботливые няни не дают скучать: то примите лекарство, то обедать, то на процедуры с уколами «шагом марш».
По осени в один из визитов мать решается меня прогулять. Однако одежду мою ей не выдают. Тогда, закутав меня в большую пуховую шаль, она пускается со мной в самоволку. Она несет меня на руках по осеннему больничному саду, мимо корпусов. И вдруг я вижу нечто, от чего до сих пор при воспоминании у меня бегают мурашки. Балконы одного из корпусов наглухо забраны решетками. За ними, за этими решетками, дети в полосатых пижамах. Они буквально беснуются, увидев взрослого человека, что-то выкрикивают, что-то просят. Они более похожи на обезьян, а в глазах у них отчаянье и страх. «Это туберкулезники» - говорит мне мама.
- А почему им нельзя на волю? - спрашиваю я.
- Потому что их болезнь очень заразна и смертельна. Они могут заразить ею весь город.
«Весь город!» - с ужасом думаю я, представляя жителей всего города за решеткой и выкрикивающих нечто непонятное. «Да, это действительно страшная болезнь»…
Детский сад - это ад!
«В те времена укромные, теперь почти былинные» детские сады разделялись на две категории: обычные и круглосуточные. Вот в такой-то, круглосуточный садик, я и попал в своем пятилетнем возрасте. Детей приводили в понедельник, в среду забирали на ночевку, затем в четверг приводили - и до вечера субботы прощай, родной ребятенок. Спали на раскладушках, в большом зале, там же днем и играли, и принимали пищу.
О, это был особый садик. По утрам - фтивазид, вечером - сухая глюкоза. В общем, мы все там были задохлики, либо переболевшие разными легочными и сердечными заболеваниями, либо к ним предрасположенные. И, казалось бы, должен быть особо тщательный уход, но в действительности все было не так гладко.
Очень часто к нам налетал консилиум врачей-испытателей. В один из таких визитов, к примеру, они решили испытать на детях рвотное лекарство. Всех усадили за столы и дали по два стаканчика с какими-то микстурами, дурно пахнущими и неприглядными на вид. Кто-то, повинуясь приказу воспитателей и врачей, глотнул их - и его тут же вытошнило. Дети дружно стали отказываться от пития, тогда их стали поить силой. Вскоре очередь должна была дойти и до меня. Страшная толстая врачиха приближалась неумолимо. Ждать, пока меня напоят силой, я не стал, набрался храбрости и выпил первый стаканчик. Меня едва не вытошнило, но после второго я уже не смог удержаться - выплеснул все что было в желудке прямо на белый халат толстой, за что тут же получил подзатыльник… После эксперимента дети долго плакали и просились домой. Я молчал и угрюмо стоял в углу…
В один из вечеров (видно, настроение такое было у детей), мы устроили бучу. Мы прыгали по кроватям, шумели, пищали, гоготали. С нами не было никакого сладу. Тем более, что одной няньке с нами и не справиться… Расправа наступила утром. Пришла воспитательница, и началось. Первым делом были отделены мальчики от девочек. Девочек загнали в раздевалку в ночных рубашках и расставили по углам, кому углов не хватило - уткнули носом в кабинки. Что до мальчиков, то их ждало куда как более жестокое наказание. С нас буквально силой содрали ночные рубашки и заставили маршировать по холодному полу актового зала, в чем мать родила. Так продолжалось до завтрака.
Насколько мне известно, никто из детей никому из пап и мам об этом инциденте не рассказал…
Вот те краски, рисуй, чего хочешь
Как-то летом в день шестилетия мама в один день купила мне сразу два подарка: новый летний костюмчик и акварельные краски. Надев костюмчик, я отпросился погулять. Тогда еще мамы не боялись отпускать своих детей на прогулки самостоятельно. И я, вместе с товарищем Павликом, жившим этажом выше, двинул во двор, прихватив с собой и второй подарок, краски. Ну, коли на руках краски, значит - мы художники. Так очень скоро мы с Павликом решили. А раз так, то надо чего-то рисовать, но чем и на чем? Очень скоро мы решили эту проблему. Хотя кисточка к краскам не прилагалась, мы вполне здраво сообразили, что можно рисовать и пальцами. В качестве полотен были избраны мы сами. Неподалеку от подъезда во дворе была вполне приемлемая для нас лужа. И очень скоро два творца, макая поочередно пальцами в лужу и в краски, усердно разукрашивали друг друга во все цвета радуги. Живопись заняла не более получаса. Совсем скоро я предстал перед матерью в боевой раскраске ирокеза, с ног до головы устряпанный собственными красками, но с гордым выражением лица. Вопрос, который я задал маме, просто свалил ее на стул. Появившись в дверном проеме, я не без хвастовства спросил: «Мам, правда, красиво?»
Кстати сказать, меня даже не наказали. Краски-то были акварельные и легко отстирывались. А вот Павлику крепко досталось. Отец у него был, ох, суровый!
Ах, какие классные часики!
В одной из наших хрущовских комнат стояла совершенно непривычная сегодняшнему глазу кровать. Железная, с латунными шариками на стойках, окрашенная в голубой цвет. На ней спали родители. По вечерам, на одну из стоек в изголовье отец вешал свои ручные круглые золоченые часы на кожаном ремешке. Очень они мне нравились эти часы. Причем интерес был особый…
Кстати сказать, отец мой был механиком по пишущим машинкам и, естественно, в кладовке у него было множество разных железяк и инструментов. Но меня среди этого железа интересовала только одна уникальная вещь: крохотный молоточек на длинной ручке. Долго я выпрашивал этот молоточек у отца. На что он спрашивал: «Да зачем тебе он? Еще пальцы отобьешь». Но вот однажды, во время какого-то торжества, когда собрались гости и родители были увлечены разговорами с ними, я таки
выпросил молоточек. И вот он, заветный, в моей руке. А далее было вот что. Я прошел в комнату родителей. Снял с кровати золоченые часики. Расстегнул ремешок. Пришел в зал к гостям. Сел на пол, разложил часы на полу. Размахнулся молоточком и треснул по часам со всей силы. Осколки брызнули в разные стороны. Поднялся шум и гам. Я тут же был поставлен в угол, а вечером меня, наконец «допытали» о моем неблаговидном поступке. Вопреки предположениям взрослых сей акт был не местью за что-либо папе, ни актом протеста за то, что во время праздника на меня не обращали внимания, нет, вовсе нет. Мне просто было очень важно попасть прямо в центр циферблата золоченых круглых часов маленьким молоточком на длинной ручке. И мне это удалось с первого раза… Разве это не счастье для ребенка?
Большой любитель зажигалок
Раньше фантазии производителей зажигалок не знали предела. Они могли быть и в форме перьевой ручки, и в виде миниатюрных портфелей, и в виде маленького телевизора. А у папы была зажигалка-фотоаппарат. Он ею почти не пользовался (так как не курил) и хранил скорее как сувенир, на всякий случай. Вдруг в доме спички кончатся, и нечем будет газ зажечь. Бензина в зажигалке почти не было, зато искра была превосходной, такой, что вполне можно было представить при срабатывании механизма, что зажигалка фотоаппарат блескает фотовспышкой.
Ну, и выпросил я эту зажигалку поиграть. Отец, как раз, дал мне ее перед походом в магазин. Сам ушел, мать в ванне занималась стиркой. И вот я один в комнате играю в фотокорреспондента. Вскоре обнаружилось, что изредка, после срабатывания механизма на фитильке загорается огонек. И я мгновенно этим воспользовался. Все дети немного пирроманы и, конечно, маленькие огоньки их никак не устраивают. Найдя какую-то бумажку, я поджег ее. Это было весело. Но бумажка была совсем маленькой, и страсть к поджиганию не был удовлетворена. Тогда я отыскал листок побольше и долго чиркал «фотоаппаратом» прежде чем удалось его поджечь. Когда же она загорелась, огонь вспыхнул ярко и весело. К несчастью листок лежал на полу, рядом с лакированным стулом. Огонь лизнул ножку и мгновенно поднялся вверх. На стуле же лежало свежевыстиранное, высушенное и поглаженное белье. И вот уже и оно вспыхнуло. Пламя рвануло под потолок.
Я с ревом рванул из комнаты. К несчастью, дверь в комнату закрывалась очень плотно и открыть я ее не мог. Неизвестно чем бы все закончилось, если бы мои крики не услышала мама. Она открыла дверь, мигом оценила ситуацию и стремглав побежала на кухню, где в это время на плите кипятилось ведро воды для отпаривания белья. Оно-то и спасло положение. Вода, хоть и горячая, но свойства у нее те же, что и у холодной - огонь был погашен мгновенно - мама опрокинула ведро прямо в очаг возгорания.
После этого случая зажигалка исчезла надолго. Я нашел ее в кладовке, в одной из железных банок, уже после смерти отца.
Первый раз, в первый класс!
Как говорится в русской пословице: у меня «все не как у людей». Естественно и в этот раз не обошлось все по-простому. У меня не было ни первого звонка, льющегося из колокольчика, которым размахивает нарядная первоклассница. Ни букета цветов, который надобно подарить первому учителю, ни парадного шествия в актовом зале школы. Дело в том, что за три месяца до школы мы с одним моим дворовым товарищем Женькой смастерили плот и пустились в кругосветку по большой, занимавшей треть площади двора, луже. Естественно, на море бывают шторма, и мы скатывались поочередно в лужу, которая нам была по пояс, а товарищ должен был вытаскивать. Было начало июня и далеко не жарко. Естественно, я схватил воспаление легких и угодил в очередной раз в больницу. И вышел из нее только четвертого сентября.
- Конечно, плохо, что ты опоздал на пять дней в школу, - говорила мама, когда вела меня в школу, - но хорошо, что сегодня пятница. Один день поучишься, и два дня отдыхать будешь.
Меня посадили на первую парту к девочке, которая уже успела зарекомендовать себя, как отличница. Здесь стоит отметить, что в 1969 году, когда я пришел в первый класс, писали еще не шариковыми ручками, а чернилами. А ручки были перьевые, те самые, что надо поочередно макать в чернильницу-непроливайку (они, кстати, эти чернильницы, классно грохали, если долбануть их крепко о стену).
Первая половина урока прошла спокойно, учительница опрашивала учеников по заданному уроку. Но вскоре начали проходить и новый материал - учиться писать букву «Г». Естественно, навыков по чистописанию у меня не было никаких, и с первой же попытки я посадил кляксу. Увидев это, моя соседка посоветовала:
- А ты аккуратненько промокни кляксу промокашкой.
Для тех, кто не знает, что такое «промокашка», поясню - это бумага такая, очень неплотная, чем-то схожая с современными салфетками, но несколько шероховатая. Вкладывалась в тетради.
Я последовал совету. Положил промокашку на кляксу и сосредоточенно наблюдал как расползается по ней чернильное пятно. Однако в следующий момент я сделал глупость, потащил промокашку на себя. Когда же снял ее с тетрадного листа, то увидел страшную картину: сверху тянулась чернильная полоса, бледнеющая к низу. Злость закипела во мне. И решение созрело мгновенно. Я схватил девочку за косички и ткнул ее носом в свеженаписанные буквы «Г». Отчего одна из них четко отпечаталась на ее носу. Девочка в долгу не осталась. И вцепилась в мое музыкальное ухо. Драка завязалась, но продлилась недолго, прерванная громким возгласом первой учительницы:
- Встать, смирно!
Вскочил весь класс, кроме нас. Мы были увлечены схваткой. Тогда нас элементарно растащили за шиворот.
На перемене я уже был на приеме у директора и был отпущен после выговора и со строгим наказом: «В понедельник родителей в школу!».
Так я начал учиться…
Авоська, масло и вороны
В те времена всеобщего дефицита сливочное масло изредка, но в магазинах появлялось. И не было тогда стандартных пачек по двести грамм, а продавалось оно на развес. Когда же его завозили в магазин, то слух об этом мгновенно облетал окрестные улицы - и вот уж стоит у прилавка огромная очередь. Узнав об очередном завозе, мама мне и говорит:
- Игореша, ножки у тебя быстрые, сбегай, купи масла и хлеба.
И я побежал. Успел вовремя, отстоял очередь, человек двадцать и взял почти последние четыреста грамм. Затем выбрал булку хлеба помягче, тыкая в нее специальной вилкой, положил все товары в авоську и двинул домой. До дома от магазина было метров триста, и дорога проходила по песчаной пыльной дорожке, окруженной с обеих сторон пышной акацией. И вот иду я по этой дорожке, отчаянно пыля сандалиями и, представляя, что где-то здесь, прямо предо мной разыгралась отчаянная битва с фашистами, и «наши», конечно, побеждают.
Все это происходило вечером. А в это время обычно местные городские вороны совершают ежедневный перелет из города на пригородную свалку. Их карканье привлекло мое внимание. И я стал считать их. Когда дошел до тысячи, сбился со счета и престал считать, да и дом был уже рядом. Взлетев на четвертый этаж, открыл дверь, бросил авоську на стол и торопливо сказал, вошедшей на кухню маме:
- Мам, я все купил, можно я пойду погуляю.
Однако мама цепким взглядом оценила покупки и вскоре произнесла с великим подозрением недоброго происшествия:
- А масло где?
- Как где, в авоське.
- Ну, посмотри сам, где оно…
И я посмотрел, масла не было.
В это время в передней раздался звонок. Вскоре в квартиру зашел мой дядя, могучий мужчина около двух метров роста. Нагнувшись под притолокой, и, войдя на кухню, он без предисловий стал материться. В конце тирады он произнес:
- Мы с тобой, сестра, всю войну очистки жрали, а я тут иду и вижу, как собака сливочное масло потребляет, огромный такой кусище - снова маты - зажирели люди, сволочи - и снова маты.
Так мы и выяснили, куда подевалось мое масло. На улицу меня, естественно, не пустили.
Какие красивые рыбки!
Когда Енисей еще был чистым, без отходов солярки и бензина, мы с матерью часто ходили полоскать белье на нашу красивую реку. Ее, кстати, когда-то прославил Булгаков в «Мастере».
И вот однажды мы с матерью пошли полоскать белье. На том песчаном берегу, что находился неподалеку от нашего дома, в тридцатые годы расстреливали приговоренных, а напротив будущего торгового центра, что ныне стоит в трехстах метрах от реки, как-то утопили целую баржу священников. Но не в этом суть. В те времена, что я воспроизвожу сейчас, на берегу было что-то вроде пункта комплектации плотов из стволов сосен, для отправки на Север.
Бревна лежали прямо на воде. Их подцепляли к трактору, а затем комплектовали; часть стволов находилась на берегу, в большая часть плавала в воде. Монтировщики скрепляли бревна, и плоты уходили у тягачам. Вот на одно из таких бревен я и уселся, наблюдая за проходящими корабликами, плывущими по реке. Вскоре ствол подцепили и потащили к берегу. Он - ствол - двигался медленно-медленно и я постепенно, чтобы сохранять точку наблюдения пересаживался все ближе и ближе к краю бревна. И, в конце концов, прыгнул в воду. Бревно ушло как-то внезапно, и я вдруг оказался в незнакомой среде - в воде. Страха не было. Я увидел мир непривычный! Увидел рыбок. Позже, по воспоминаниям, выяснил, что - то были окуни - ах какими они были красивыми! Я, как поплавок, то выныривал, то погружался вновь. И каждый раз восхищался рыбками, что плавали возле меня. Потом мама увидела происходящее, вынула меня из воды и со слезами обтирала подолом платья. Дома, когда меня спрашивали, не испугался ли я в воде! - я твердил одну лишь фразу: «Ах, какие были красивые рыбки!»…
Мерзкие мартышки
В годы моего детства, неподалеку от одного из самых длинных проспектов нашего города, на проспекте имени «Красноярский рабочий», когда-то, частенько, по лету, базировался Зверинец. Он вставал лагерем, занимая площадь, примерно, в триста квадратных метров. Весь город валил посмотреть замученных зверей. Ну и папа с мамой не отставали - водили детей смотреть экзотику.
Звери были вялые. В основном, они спали в своих клетках: слон регулярно совал пожухлую траву в свою пасть, лев щурил глаза, павлин с обтрусившимися перьями взад: и вперед ходил по клетке, волки спали в полной отрубе. Бодрствовали одни мартышки. День тогда был относительно прохладный, и родители надели на меня фирменное, по тем временам, немецкое демисезонное пальто, привезенное сестрой из самой Москвы, которое, возможно, сыграло роковую роль. Мама с папой дали мне морковку, чтобы я покормил бедных обезьянок. Меня перекинули за ближнюю изгородь, и я смело подошел к клетке с протянутой в руке морковкой. Дальнейшее было для всех полной неожиданностью. Одна из мартышек вцепилась руками в мое пальто, подтянула меня к клетке, и стала ожесточенно грызть мое плечо. Второй рукой она вцепилась мне в волосы и тянула на себя. Шум поднялся неимоверный. Прилетел сторож, папа перепрыгнул через ближнюю ограду, мама что-то кричала. Вскоре я был геройски отбит. Шок был неимоверный. И с тех пор отношусь к приматам если и не неприязненно, то с величайшей опаской.
Господа, вы - звери, господа!
Как только я научился читать, то естественным порядком оказался вскоре в школьной библиотеке. Волею судьбы, так или иначе, но вскоре я обрел свои первые интересы - меня заинтересовали животные, а вернее литература о них. Источников в школьной библиотеке хватало. И я читал с запоем о львах и гиенах, о рыбах, китах и дельфинах. О жирафах и антилопах… Да мало ли о ком я читал. Мне было интересно узнавать и что такое кот, и чем отличается тигр от рыси, и как охотится мурена, и почему у осьминога восемь ног, хотя в названии их всего семь?.. А что такое медуза, почему, считается, что дельфины говорят, и кто из животных умнее: кот или собака? Ну, наконец, любопытно, все же узнать, почему горилла-самец бьет себя в грудь. Библиотека давала ответы на все эти вопросы. Да только успеха этого особого мне не принесло. Через полгода такого активного чтения меня по школьному радио объявили самым «читающим учеником» в школе, было прочитано четыреста литературных единиц. А еще через пару дней я вернулся домой весь в синяках, так как ученики старших классов устроили мне форменный допрос в туалете о том, действительно ли я все это прочитал? А когда выяснили, что это так, то врезали, «чтоб не умничал». Охоту к знаниям они у меня этим не отбили, но с тех пор в школьную библиотеку я был - ни ногой!
Мой самый любимый брат - плюс восемь яиц!
У меня есть сестра и брат (в порядке возрастного убывания). Если сестра всегда была кем-то вроде второй матери, но самой суровой воспитательницы, то брат (по крайней мере, в детстве), самой любимой игрушкой, самым любимым развлечением. Я не говорю сейчас о том, что, как-то, во время драки на подушках, мы разбили стекло в комнате; я не говорю, как мы играли в лошадь, когда он «ожесточенно пытался меня с себя сбросить с себя, а потом, когда это ему удавалось, фыркал и, изображая рукой копыто, «лупасил» ласково меня по ребрам и животу; я не говорю о том, как он, однажды, заигравшись в футбол, забыл, что поставил варить сгущенку и ломанулся за мной в садик на велосипеде (а ехать надо было, минут двадцать пять, только в одну сторону), а когда сгущенка была открыта, то вид был исключительно шоколадный. Нет-нет, ни о чем, об этом, я не рассказываю. Это отдельные истории. Я говорю о самом любимом моем случае. Я тогда закончил первый класс. И было лето, и Сережка, мой любимый брат, приехал на каникулы из своего театрального иркутского училища. И решил показать мне класс своего мастерства. И случай был подходящий. Дом тогда был - «полная» чаша, а в холодильнике, что довольно редко было по тем временам, лежал целый десяток яиц. Вот на них-то и решил повыпендрится мой брат.
Вначале он взял три яйца и стал ими жонглировать. Все выглядело отменно. Затем - четыре, затем - пять - глаза у меня, прям-таки, горели; затем - шесть - это был верх мастерства, а семь - абсолютная невероятность! И дошло дело до восьми… И тут что-то не связалось. И все восемь яиц рухнули на пол кухни. В печали мы смотрели на пол с таким же видом и с таким же немым вопросом, как в мультфильме «Малыш и Карлсон»: «Представляю, что скажет мама и как рассердится папа?» Яйца лежали не всмятку, они растеклись желтками по всей кухне. И нам предстояло их убирать. Что, собственно, и было сделано в срок. Мама только потом удивлялась: «А отчего это пол в кухне такой чистый, и яиц значительно поубавилось?..»
Человек - амфибия
Не соблюдая хронологию, вернусь к еще одному воспоминанию. Как-то, в один из редких визитов в садик за мною, сестре посчастливилось увидеть следующую картину: в детсадовском туалете сидят около десяти детей на традиционных детских горшках. Мальчики, девочки - без разбора. В центре -Ваш покорный слуга. Почему все на горшках, мне неизвестно, может быть, это традиция такая была; перед тем, как нас должны были забрать домой, детей садили на горшки. Но дело не в этом. Дело в том, что мы все сидели, и, дружно ударяя крышками от горшков о бетонный пол, громко напевали популярнейшую в то время песню из фильма «Человек - амфибия»:
Эй, моряк, ты слишком долго плавал -
Я тебя успела позабыть.
Мне теперь, морской по нраву дьявол -
Его хочу любить!
Я же дирижировал своей крышкой и был запевалой, так как, по воле случая, знал всю песню целиком и напоминал по надобности ее своим друзьям. Так я впервые выступал в качестве режиссера, дирижера и сценариста одновременно, не имея об этих профессиях никакого понятия. Сестра была в шоке и впервые, может быть, задумалась, что же я такое и кем могу стать при таком начале творческой карьеры?..
«Питер Пен» - как основа восприятия!
В начале семидесятых красноярский ТЮЗ был некоей Меккой, где свободно творили будущие знаменитости: актеры и режиссеры. Там работали актеры: Олялин, Малеванная, Шагин, Роот. Почти любое из этих имен в поисковике интернета выдаст вам сотен несколько ссылок, что само по себе в какой-то мере является символом известности и значимости. А что говорить о режиссерах: Штокбант, Мочалов, Гинкас (последний известен и ныне как супер-классный режиссер и у нас и за рубежом), смогли так взъерошить своими постановками местную публику и критику, что слава об этом улетела во все концы необъятной Родины. Вот в этот - то театр, меня, семилетнего мальчишку, привела мама. И здесь я увидел подлинное волшебство, и испытал настоящий шок. Здесь Буратино появлялся из полена без всяких 3-Д эффектов, здесь Карабас цеплялся за некую железяку, а дети верили, что борода прилипла к дереву. Здесь над сценой взлетал Питер Пен и никакими силами дети не могли разгадать секрет, как же это делается, и, следовательно, верили в чудо. Здесь крокодил «по-настоящему» съедал Крюка, а дети добивали последнего карамельками в таком количестве, что по окончании спектакля их набиралась, как минимум килограмма два. Здесь я увидел это гениальное чудо, имя которому - Театр. Увидел - и влюбился раз и навсегда. Ибо чудо заключается не в самом сотворении этого чуда, а в том, чтобы в это чудо поверить сразу и навечно.
Маскарадные костюмы
Сейчас уже не так модно делать маскарадные костюмы ко всевозможным елкам, (хотя прецеденты и бывают), но раньше это было чем-то вроде престижного действия, определяющего социальный статус семьи. Наше семейство было не богато, но мама старалась все сделать так, чтобы все было «не хуже, чем у людей». И соответственно, по крайней мере, раз в два года мне шили маскарадный костюм.
Первый из них запомнился моим сверстникам навсегда. Это был костюм черта, а вернее чертенка. Я сто роз пожалел, что согласился одеть его в первом новогоднем утреннике. Мальчики ржали, как дикие, а девчонки таскали меня за хвост. Но жирную точку собственной индивидуальности поставил все же я. Председатель родительского комитета, который вручал нам подарки в присутствии родителей, собравшихся тут же, в классе, лицемерно произнес следующую речь в мой адрес:
-А это кто у нас? Это Игорек, наш очаровательный черт. Только он почему-то без рожек…
На что я угрюмо ответил:
-Молод я еще рога-то носить!
Это было сказано без всякой задней мысли, но родители, поняв двойной смысл изречения, попадали со смеху. Потом меня еще долго хвалили и выдвигали на общественные мероприятия «за остроумие». Да я отказывался. Видимо, не хотел растрачивать талант на всякую хрень. А может, просто ленился, кто знает…
Вторым маскарадным костюмом был костюм - нипочем не догадаетесь какой - костюм Красноярская ГЭС. Я был снизу весь в нежно-голубом - как вы, должно быть, догадались, низ символизировал Енисей, а на голове покоилась тиара с трубочками и мелькающими лампочками, что символизировать, должно было, понятно, саму ГЭС. За этот костюм я был удостоен уникального в то время лакомства - зефира в шоколаде, который мой младший сын, свинтус такой, ныне не желает есть ни в какую.
Третий костюм был Чипполино. Сшитый из мешковины он мало чем мне запомнился и особого успеха не принес.
Но зато четвертый - Маленький принц - из бархата, с беретом и искусственными перьями (это было уже в седьмом классе), стал моим абсолютным триумфом. На перевязи висела настоящая, хотя и укороченная рапира, длинной сантиметров пятьдесят, и очень скоро она пошла в дело (в то время я уже прилично владел оружием, так как занимался фехтованием), когда местные школьные хулиганы вздумали надо мной насмехаться. После чего, я был немедленно отправлен к директору на разбор, чтобы выслушать лекцию о том, что это так опасно, размахивать холодным оружием, рискуя выбить глаза своим друзьям. Ответ был прям и категоричен: «Жаль, что не выбил!» И «Они мне - не друзья!»
После этого я надевал маскарадный костюм лишь дважды, когда в голодные девяностые «морозил» на утренниках.
Уличная жизнь, друзья и любовь!
В семидесятые годы мальчишки, подобные мне, на учебу тратили 30% свободного времени, а на улицу, на футбол, хоккей, драки и прочее - все остальное. Неудивительно поэтому, что почти во всех междворовых конфликтах я принимал самое деятельное участие. Схватки возникали стихийно. Группа пацанов, вооруженная самострелами, рогатками и стеклянными трубками, оккупировала чужую территорию. Толпы мальчишек поочередно гонялись друг за другом по дворам. И однажды я попал в такую засаду, что и не высказать, как это было страшно. Нас осадили в подъезде. Мы - это я, одиннадцатилетний и еще трое семи-восьмилетних мальчишек со мной. А против нас человек пятнадцать. И все старше нас по возрасту. Сидели долго. Но время было позднее и пора было по домам, и нужно выходить. На счастье мое, я тогда уже прославился как один из самых метких стрелков из рогатки. И это сыграло роль. Мы вышли - нас окружили. У всех - самострелы заряжены, залп - и мы в синяках, а там, кто знает, замесили бы ногами и все! Я держу рогатку со свинцовым шариком наготове и говорю: «Мне все равно кто победит, но первый, кто загородит нам дорогу останется либо без зуба, либо без глаза. Пропустите нас и завтра, я вам обещаю, мы встретимся на равных, без всяких уверток и все приемы будут разрешены».
И нас пропустили. Видно, что-то в моем в лице и в соответствующих действиях убедило моих противников в том, что я говорю правду, что я решился, и от этого не отступлю.
Двое из бывших осажденных в самом скором времени стали моими друзьями. Один - тощий и гибкий дрался на палках, как дьявол, хотя и уступал мне в мастерстве. При этом он заикался и был очень смешон. Но я терпел и помогал и в речи и в нелегком бытии дворовой жизни. Второй был полон, но очень умен. Но тоже нуждался в защите. Первый уехал вскоре с матерью, куда-то во Львов и судьба его дальнейшая мне неизвестна. Второй продружил со мной десять лет, окончил вуз, стал бизнесменом и умер. Но я-то жив и вспоминаю о них с любовью в этом кратком рассказе.
На этот же период пришлась и первая любовь. Как-то в очень теплую весну, когда уже в конце марта на газонах распустились цветы, а мы играли в лапту, во двор вышли две совершенно очаровательные девочки-двойняшки, две капли, два лица, как одно. Но одна из них стала моей мечтой, увы, не сбывшейся. Какая там лапта. Я был загипнотизирован, я был под взглядом удава одной из них. Конечно, это была детская любовь, не имевшая продолжения. Но я увлекся другой девочкой, а вернее девушкой много позже, уже лет через десять, когда узнал, что моя идиллическая мечта вышла замуж.
Послесловие
Можно сказать, что на этом эпизоде и закончилось мое детство. И это вполне естественно. Когда в мальчике, юноше, в будущем мужчине, впервые просыпается истинное чувство, истинная любовь, тогда-то и заканчивается беззаботное детство. Ибо оно - детство - призвано мыслить только настоящим, а любовь думает и мечтает непосредственно о будущем, так как любовь не что иное, как непреодолимая всепоглощающая страсть плюс колоссальная ответственность за того, кого ты любишь.
Может быть, я когда-нибудь напишу о том, как мое детство продолжилось. Как за детскую улыбку на лице били в армии, как, только взглянув в чистые детские сохранившиеся открытые глаза, девушки влюблялись в меня до безумия, хотя и были младше и намного. Может быть, напишу и о том, как моя сохранившаяся «детскость» помогала и помогает мне воспитывать моих детей, и как охотно «дерутся» со мной дети моих друзей, принимая меня за ровесника. Может быть, я это напишу. Но не сейчас. Сейчас я помню только детство. Настоящее - не определено. Будущее - неизвестно. И темь, и тоска такая, что не выскажешь, и не напишешь………………………………………
(Какой же дальше будет эта жизнь,
Когда такое у нее начало?…)
Евгений Евтушенко «Голубь в Сант-яго»
Именно эта фраза появилась в голове, когда я задумал написать серию небольших рассказов о моем детстве. Распространенное мнение, что это самая счастливая пора жизни, я если и поддерживаю, то только отчасти. На мой взгляд, проблем и переживаний у ребенка ничуть не меньше, а подчас и больше, чем у взрослого. Только он, ребенок, вынужден решать эти проблемы не сам, а при помощи больших дядь и теть, что только усугубляет зачастую его страдания.
Что же касается якобы испытываемого ребенком счастья, то это большой вопрос, на который каждый должен ответить для себя сам. В частности, было ли мое детство счастливым, я вам не скажу, а просто расскажу, каким оно было, без занудства и излишних комментариев. Знаете, как в фильме: вспышка - перебивка, и идет эпизод, еще вспышка - еще эпизод, и т.д. События, порой не связанные друг с другом, но, тем не менее, действие продолжающие. Итак, начнем.
Рождение
Само собой, как я рождался, не помню. Но могу поведать об этом со слов родителей.
Появляться на этот свет мне явно не хотелось, роды были трудными. Находясь еще в утробе, я, видимо, вертелся как волчок и, появившись на свет Божий, был наглухо вокруг шеи обмотан пуповиной. Короче - не дышал, и сердце не билось. Однако же опытная медсестра мигом сообразила, что нужно делать. Размотав пуповину, мигом ее обрезала, а затем стала окунать меня то в теплую воду, то в холодную. Я молчал. Начинать жить в таких условиях мне явно не хотелось. Затем стали делать искусственное дыхание и массаж груди - и тут уж я не выдержал и заорал. Ко всему добавлю, что хоть я весил и мало, всего что-то около трех килограмм, но понравился врачам чрезвычайно, так как имел длинные, доходящие до подбородка черные, как смоль, волосы, огромные синие глаза и длинную шею. Внешность моя, после того, как кожа перестала быть синего цвета и приобрела розовый оттенок, оказалась довольно приятной. Пока мать лежала в больнице, медсестры, по слухам, обхаживали меня особенно усердно, говоря ласково: «Ну, что, мертвячок, как теперь тебе живется?» Разумеется, я не отвечал, но смотрел на происходящее очень внимательно, будто предполагая, что когда-нибудь придется обо всем этом написать.
Первое испытание
И первое же воспоминание. Шел 1964 год. Срок жизни приближался к полутора годам. Мы жили в Красноярске на левом берегу, совсем неподалеку от реки Енисей, который в ту пору, благодаря построенной ГЭС, перестал замерзать зимой. И это вскоре сыграло роковую роль в моей жизни. И вот каким образом. На той же улице, на которой находился наш деревянный двухэтажный дом (в нем проживало четыре семьи), жило еще две моих родных тетки по отцу. Вот они-то добровольно взялись ухаживать за мной. Так как в то время отпуск по уходу за ребенком продолжался всего три месяца, мать, скрепя сердце, вынуждена была согласиться на их помощь, а сама вскоре вышла на работу. И вот одна из теток по зиме решила меня прогулять. Завернула в легонькое одеяло и, решив, что этого достаточно, ломанулась на набережную…
Вечером я захрипел. Зимний речной ветер на пользу не пошел. Я заработал воспаление легких. Но это бы еще ничего - вскоре выяснилось, что воспалились аденоиды, и требовалась срочная операция. Насколько я помню, никакого наркоза не было в помине. А были страшные некие шипцы, которыми залазили в нос и что-то там отщипывали. Боль была страшная, кровь текла ручьем. После медицинской экзекуции мы с матерью еще несколько часов сидели в грязном, полутемном коридоре больницы. Вернее, я лежал у нее на коленях в полном бессилии. Полузакрыв глаза, тихо стонал, продолжая испытывать боль, и вспоминал то, как страшно это было, когда мне в нос, да здоровенными щипцами…
Мама, папа, ау!
После тех событий здоровье мое значительно ухудшилось. И чтобы его поправить, примерно через полтора года меня отправили в местный детский санаторий со странным названием «На Собакиной речке». Там мне предстояло провести лето. И вот тут в памяти действительно вспышки. Вот мама с папой, еще в самом начале лета, привозят мне великолепную немецкую игрушку - маленький экипаж, в котором сидят мужчина и женщина, мужчина правит лошадью и регулярно поворачивает голову к женщине. Лошадка перебирает ногами, цокает копытами, и экипаж двигается вперед по прямой. Снова вспышка - какой-то мальчик берет мою игрушку, смотрит на нее, а затем с размаху разбивает ее об асфальт. И нет больше ни лошадки, ни экипажа, и голова мужчины где-то в стороне, а фигурка женщины раздавлена ногой…
Еще эпизод. Поздний вечер, детей укладывают спать. Все должны лежать единообразно, на правом боку, подложив под щеку ладони. А я не хочу на правом, я на левом люблю. Но меня с силой переворачивают, как надо. Ночь. Воспитатели ушли, оставив охранять нас какого-то здоровенного мужчину, видно сторожа. Тот регулярно проходит между рядов кроватей, иногда затягивая странную песню. И язык у него заплетается. Песня эта знакома многим:
«Взял он саблю,
Взял он востру.
И зарезал сам себя -
Веселый разговор!»
«Странно, - размышлял я детским своим умом, - чего это ему, неизвестно кому, вздумалось самого себя зарезать. Ведь это же больно. И почему веселый разговор? Чего тут веселого?»
Миновало лето. Ко мне приехали два незнакомца, мужчина и женщина. Мне сообщают, что это мои папа и мама. Однако за три месяца в детской памяти значения этих слов, равно как и образы родителей, стерлись начисто, и я идти к ним не желаю. Меня берут домой, чуть ли не насильно…
Ревматизм, ревмокардит и прочее
Мы уже жили в новой хрущовской квартире, когда года в четыре я в очередной раз заболел ангиной. Ну, ангина, как ангина. После пары дней моей отсидки дома со старшим братом, вечером приходит мама с работы, а я ползаю на коленях, машинку катаю. Она мне: «Иди ко мне», а я встать не могу, да на коленях ползу. Кинулись в больницу, там говорят: «Походи-ка по кушетке». Мне больно в коленях, но я иду, уж очень не хочется в больницу. Но нет, врачей провести не удалось. И диагноз: ревматизм, ревмокардит. И лечение: глюкоза и переливание крови.
Бесчисленное втыкание в вены иголок скоро становится привычным. Я смеюсь над другими детьми, кто этого боится. Через какой-то период эти привычные пытки заканчиваются, но заточение в больнице остается. Впрочем, там не так уж и плохо, у нас много игрушек и заботливые няни не дают скучать: то примите лекарство, то обедать, то на процедуры с уколами «шагом марш».
По осени в один из визитов мать решается меня прогулять. Однако одежду мою ей не выдают. Тогда, закутав меня в большую пуховую шаль, она пускается со мной в самоволку. Она несет меня на руках по осеннему больничному саду, мимо корпусов. И вдруг я вижу нечто, от чего до сих пор при воспоминании у меня бегают мурашки. Балконы одного из корпусов наглухо забраны решетками. За ними, за этими решетками, дети в полосатых пижамах. Они буквально беснуются, увидев взрослого человека, что-то выкрикивают, что-то просят. Они более похожи на обезьян, а в глазах у них отчаянье и страх. «Это туберкулезники» - говорит мне мама.
- А почему им нельзя на волю? - спрашиваю я.
- Потому что их болезнь очень заразна и смертельна. Они могут заразить ею весь город.
«Весь город!» - с ужасом думаю я, представляя жителей всего города за решеткой и выкрикивающих нечто непонятное. «Да, это действительно страшная болезнь»…
Детский сад - это ад!
«В те времена укромные, теперь почти былинные» детские сады разделялись на две категории: обычные и круглосуточные. Вот в такой-то, круглосуточный садик, я и попал в своем пятилетнем возрасте. Детей приводили в понедельник, в среду забирали на ночевку, затем в четверг приводили - и до вечера субботы прощай, родной ребятенок. Спали на раскладушках, в большом зале, там же днем и играли, и принимали пищу.
О, это был особый садик. По утрам - фтивазид, вечером - сухая глюкоза. В общем, мы все там были задохлики, либо переболевшие разными легочными и сердечными заболеваниями, либо к ним предрасположенные. И, казалось бы, должен быть особо тщательный уход, но в действительности все было не так гладко.
Очень часто к нам налетал консилиум врачей-испытателей. В один из таких визитов, к примеру, они решили испытать на детях рвотное лекарство. Всех усадили за столы и дали по два стаканчика с какими-то микстурами, дурно пахнущими и неприглядными на вид. Кто-то, повинуясь приказу воспитателей и врачей, глотнул их - и его тут же вытошнило. Дети дружно стали отказываться от пития, тогда их стали поить силой. Вскоре очередь должна была дойти и до меня. Страшная толстая врачиха приближалась неумолимо. Ждать, пока меня напоят силой, я не стал, набрался храбрости и выпил первый стаканчик. Меня едва не вытошнило, но после второго я уже не смог удержаться - выплеснул все что было в желудке прямо на белый халат толстой, за что тут же получил подзатыльник… После эксперимента дети долго плакали и просились домой. Я молчал и угрюмо стоял в углу…
В один из вечеров (видно, настроение такое было у детей), мы устроили бучу. Мы прыгали по кроватям, шумели, пищали, гоготали. С нами не было никакого сладу. Тем более, что одной няньке с нами и не справиться… Расправа наступила утром. Пришла воспитательница, и началось. Первым делом были отделены мальчики от девочек. Девочек загнали в раздевалку в ночных рубашках и расставили по углам, кому углов не хватило - уткнули носом в кабинки. Что до мальчиков, то их ждало куда как более жестокое наказание. С нас буквально силой содрали ночные рубашки и заставили маршировать по холодному полу актового зала, в чем мать родила. Так продолжалось до завтрака.
Насколько мне известно, никто из детей никому из пап и мам об этом инциденте не рассказал…
Вот те краски, рисуй, чего хочешь
Как-то летом в день шестилетия мама в один день купила мне сразу два подарка: новый летний костюмчик и акварельные краски. Надев костюмчик, я отпросился погулять. Тогда еще мамы не боялись отпускать своих детей на прогулки самостоятельно. И я, вместе с товарищем Павликом, жившим этажом выше, двинул во двор, прихватив с собой и второй подарок, краски. Ну, коли на руках краски, значит - мы художники. Так очень скоро мы с Павликом решили. А раз так, то надо чего-то рисовать, но чем и на чем? Очень скоро мы решили эту проблему. Хотя кисточка к краскам не прилагалась, мы вполне здраво сообразили, что можно рисовать и пальцами. В качестве полотен были избраны мы сами. Неподалеку от подъезда во дворе была вполне приемлемая для нас лужа. И очень скоро два творца, макая поочередно пальцами в лужу и в краски, усердно разукрашивали друг друга во все цвета радуги. Живопись заняла не более получаса. Совсем скоро я предстал перед матерью в боевой раскраске ирокеза, с ног до головы устряпанный собственными красками, но с гордым выражением лица. Вопрос, который я задал маме, просто свалил ее на стул. Появившись в дверном проеме, я не без хвастовства спросил: «Мам, правда, красиво?»
Кстати сказать, меня даже не наказали. Краски-то были акварельные и легко отстирывались. А вот Павлику крепко досталось. Отец у него был, ох, суровый!
Ах, какие классные часики!
В одной из наших хрущовских комнат стояла совершенно непривычная сегодняшнему глазу кровать. Железная, с латунными шариками на стойках, окрашенная в голубой цвет. На ней спали родители. По вечерам, на одну из стоек в изголовье отец вешал свои ручные круглые золоченые часы на кожаном ремешке. Очень они мне нравились эти часы. Причем интерес был особый…
Кстати сказать, отец мой был механиком по пишущим машинкам и, естественно, в кладовке у него было множество разных железяк и инструментов. Но меня среди этого железа интересовала только одна уникальная вещь: крохотный молоточек на длинной ручке. Долго я выпрашивал этот молоточек у отца. На что он спрашивал: «Да зачем тебе он? Еще пальцы отобьешь». Но вот однажды, во время какого-то торжества, когда собрались гости и родители были увлечены разговорами с ними, я таки
выпросил молоточек. И вот он, заветный, в моей руке. А далее было вот что. Я прошел в комнату родителей. Снял с кровати золоченые часики. Расстегнул ремешок. Пришел в зал к гостям. Сел на пол, разложил часы на полу. Размахнулся молоточком и треснул по часам со всей силы. Осколки брызнули в разные стороны. Поднялся шум и гам. Я тут же был поставлен в угол, а вечером меня, наконец «допытали» о моем неблаговидном поступке. Вопреки предположениям взрослых сей акт был не местью за что-либо папе, ни актом протеста за то, что во время праздника на меня не обращали внимания, нет, вовсе нет. Мне просто было очень важно попасть прямо в центр циферблата золоченых круглых часов маленьким молоточком на длинной ручке. И мне это удалось с первого раза… Разве это не счастье для ребенка?
Большой любитель зажигалок
Раньше фантазии производителей зажигалок не знали предела. Они могли быть и в форме перьевой ручки, и в виде миниатюрных портфелей, и в виде маленького телевизора. А у папы была зажигалка-фотоаппарат. Он ею почти не пользовался (так как не курил) и хранил скорее как сувенир, на всякий случай. Вдруг в доме спички кончатся, и нечем будет газ зажечь. Бензина в зажигалке почти не было, зато искра была превосходной, такой, что вполне можно было представить при срабатывании механизма, что зажигалка фотоаппарат блескает фотовспышкой.
Ну, и выпросил я эту зажигалку поиграть. Отец, как раз, дал мне ее перед походом в магазин. Сам ушел, мать в ванне занималась стиркой. И вот я один в комнате играю в фотокорреспондента. Вскоре обнаружилось, что изредка, после срабатывания механизма на фитильке загорается огонек. И я мгновенно этим воспользовался. Все дети немного пирроманы и, конечно, маленькие огоньки их никак не устраивают. Найдя какую-то бумажку, я поджег ее. Это было весело. Но бумажка была совсем маленькой, и страсть к поджиганию не был удовлетворена. Тогда я отыскал листок побольше и долго чиркал «фотоаппаратом» прежде чем удалось его поджечь. Когда же она загорелась, огонь вспыхнул ярко и весело. К несчастью листок лежал на полу, рядом с лакированным стулом. Огонь лизнул ножку и мгновенно поднялся вверх. На стуле же лежало свежевыстиранное, высушенное и поглаженное белье. И вот уже и оно вспыхнуло. Пламя рвануло под потолок.
Я с ревом рванул из комнаты. К несчастью, дверь в комнату закрывалась очень плотно и открыть я ее не мог. Неизвестно чем бы все закончилось, если бы мои крики не услышала мама. Она открыла дверь, мигом оценила ситуацию и стремглав побежала на кухню, где в это время на плите кипятилось ведро воды для отпаривания белья. Оно-то и спасло положение. Вода, хоть и горячая, но свойства у нее те же, что и у холодной - огонь был погашен мгновенно - мама опрокинула ведро прямо в очаг возгорания.
После этого случая зажигалка исчезла надолго. Я нашел ее в кладовке, в одной из железных банок, уже после смерти отца.
Первый раз, в первый класс!
Как говорится в русской пословице: у меня «все не как у людей». Естественно и в этот раз не обошлось все по-простому. У меня не было ни первого звонка, льющегося из колокольчика, которым размахивает нарядная первоклассница. Ни букета цветов, который надобно подарить первому учителю, ни парадного шествия в актовом зале школы. Дело в том, что за три месяца до школы мы с одним моим дворовым товарищем Женькой смастерили плот и пустились в кругосветку по большой, занимавшей треть площади двора, луже. Естественно, на море бывают шторма, и мы скатывались поочередно в лужу, которая нам была по пояс, а товарищ должен был вытаскивать. Было начало июня и далеко не жарко. Естественно, я схватил воспаление легких и угодил в очередной раз в больницу. И вышел из нее только четвертого сентября.
- Конечно, плохо, что ты опоздал на пять дней в школу, - говорила мама, когда вела меня в школу, - но хорошо, что сегодня пятница. Один день поучишься, и два дня отдыхать будешь.
Меня посадили на первую парту к девочке, которая уже успела зарекомендовать себя, как отличница. Здесь стоит отметить, что в 1969 году, когда я пришел в первый класс, писали еще не шариковыми ручками, а чернилами. А ручки были перьевые, те самые, что надо поочередно макать в чернильницу-непроливайку (они, кстати, эти чернильницы, классно грохали, если долбануть их крепко о стену).
Первая половина урока прошла спокойно, учительница опрашивала учеников по заданному уроку. Но вскоре начали проходить и новый материал - учиться писать букву «Г». Естественно, навыков по чистописанию у меня не было никаких, и с первой же попытки я посадил кляксу. Увидев это, моя соседка посоветовала:
- А ты аккуратненько промокни кляксу промокашкой.
Для тех, кто не знает, что такое «промокашка», поясню - это бумага такая, очень неплотная, чем-то схожая с современными салфетками, но несколько шероховатая. Вкладывалась в тетради.
Я последовал совету. Положил промокашку на кляксу и сосредоточенно наблюдал как расползается по ней чернильное пятно. Однако в следующий момент я сделал глупость, потащил промокашку на себя. Когда же снял ее с тетрадного листа, то увидел страшную картину: сверху тянулась чернильная полоса, бледнеющая к низу. Злость закипела во мне. И решение созрело мгновенно. Я схватил девочку за косички и ткнул ее носом в свеженаписанные буквы «Г». Отчего одна из них четко отпечаталась на ее носу. Девочка в долгу не осталась. И вцепилась в мое музыкальное ухо. Драка завязалась, но продлилась недолго, прерванная громким возгласом первой учительницы:
- Встать, смирно!
Вскочил весь класс, кроме нас. Мы были увлечены схваткой. Тогда нас элементарно растащили за шиворот.
На перемене я уже был на приеме у директора и был отпущен после выговора и со строгим наказом: «В понедельник родителей в школу!».
Так я начал учиться…
Авоська, масло и вороны
В те времена всеобщего дефицита сливочное масло изредка, но в магазинах появлялось. И не было тогда стандартных пачек по двести грамм, а продавалось оно на развес. Когда же его завозили в магазин, то слух об этом мгновенно облетал окрестные улицы - и вот уж стоит у прилавка огромная очередь. Узнав об очередном завозе, мама мне и говорит:
- Игореша, ножки у тебя быстрые, сбегай, купи масла и хлеба.
И я побежал. Успел вовремя, отстоял очередь, человек двадцать и взял почти последние четыреста грамм. Затем выбрал булку хлеба помягче, тыкая в нее специальной вилкой, положил все товары в авоську и двинул домой. До дома от магазина было метров триста, и дорога проходила по песчаной пыльной дорожке, окруженной с обеих сторон пышной акацией. И вот иду я по этой дорожке, отчаянно пыля сандалиями и, представляя, что где-то здесь, прямо предо мной разыгралась отчаянная битва с фашистами, и «наши», конечно, побеждают.
Все это происходило вечером. А в это время обычно местные городские вороны совершают ежедневный перелет из города на пригородную свалку. Их карканье привлекло мое внимание. И я стал считать их. Когда дошел до тысячи, сбился со счета и престал считать, да и дом был уже рядом. Взлетев на четвертый этаж, открыл дверь, бросил авоську на стол и торопливо сказал, вошедшей на кухню маме:
- Мам, я все купил, можно я пойду погуляю.
Однако мама цепким взглядом оценила покупки и вскоре произнесла с великим подозрением недоброго происшествия:
- А масло где?
- Как где, в авоське.
- Ну, посмотри сам, где оно…
И я посмотрел, масла не было.
В это время в передней раздался звонок. Вскоре в квартиру зашел мой дядя, могучий мужчина около двух метров роста. Нагнувшись под притолокой, и, войдя на кухню, он без предисловий стал материться. В конце тирады он произнес:
- Мы с тобой, сестра, всю войну очистки жрали, а я тут иду и вижу, как собака сливочное масло потребляет, огромный такой кусище - снова маты - зажирели люди, сволочи - и снова маты.
Так мы и выяснили, куда подевалось мое масло. На улицу меня, естественно, не пустили.
Какие красивые рыбки!
Когда Енисей еще был чистым, без отходов солярки и бензина, мы с матерью часто ходили полоскать белье на нашу красивую реку. Ее, кстати, когда-то прославил Булгаков в «Мастере».
И вот однажды мы с матерью пошли полоскать белье. На том песчаном берегу, что находился неподалеку от нашего дома, в тридцатые годы расстреливали приговоренных, а напротив будущего торгового центра, что ныне стоит в трехстах метрах от реки, как-то утопили целую баржу священников. Но не в этом суть. В те времена, что я воспроизвожу сейчас, на берегу было что-то вроде пункта комплектации плотов из стволов сосен, для отправки на Север.
Бревна лежали прямо на воде. Их подцепляли к трактору, а затем комплектовали; часть стволов находилась на берегу, в большая часть плавала в воде. Монтировщики скрепляли бревна, и плоты уходили у тягачам. Вот на одно из таких бревен я и уселся, наблюдая за проходящими корабликами, плывущими по реке. Вскоре ствол подцепили и потащили к берегу. Он - ствол - двигался медленно-медленно и я постепенно, чтобы сохранять точку наблюдения пересаживался все ближе и ближе к краю бревна. И, в конце концов, прыгнул в воду. Бревно ушло как-то внезапно, и я вдруг оказался в незнакомой среде - в воде. Страха не было. Я увидел мир непривычный! Увидел рыбок. Позже, по воспоминаниям, выяснил, что - то были окуни - ах какими они были красивыми! Я, как поплавок, то выныривал, то погружался вновь. И каждый раз восхищался рыбками, что плавали возле меня. Потом мама увидела происходящее, вынула меня из воды и со слезами обтирала подолом платья. Дома, когда меня спрашивали, не испугался ли я в воде! - я твердил одну лишь фразу: «Ах, какие были красивые рыбки!»…
Мерзкие мартышки
В годы моего детства, неподалеку от одного из самых длинных проспектов нашего города, на проспекте имени «Красноярский рабочий», когда-то, частенько, по лету, базировался Зверинец. Он вставал лагерем, занимая площадь, примерно, в триста квадратных метров. Весь город валил посмотреть замученных зверей. Ну и папа с мамой не отставали - водили детей смотреть экзотику.
Звери были вялые. В основном, они спали в своих клетках: слон регулярно совал пожухлую траву в свою пасть, лев щурил глаза, павлин с обтрусившимися перьями взад: и вперед ходил по клетке, волки спали в полной отрубе. Бодрствовали одни мартышки. День тогда был относительно прохладный, и родители надели на меня фирменное, по тем временам, немецкое демисезонное пальто, привезенное сестрой из самой Москвы, которое, возможно, сыграло роковую роль. Мама с папой дали мне морковку, чтобы я покормил бедных обезьянок. Меня перекинули за ближнюю изгородь, и я смело подошел к клетке с протянутой в руке морковкой. Дальнейшее было для всех полной неожиданностью. Одна из мартышек вцепилась руками в мое пальто, подтянула меня к клетке, и стала ожесточенно грызть мое плечо. Второй рукой она вцепилась мне в волосы и тянула на себя. Шум поднялся неимоверный. Прилетел сторож, папа перепрыгнул через ближнюю ограду, мама что-то кричала. Вскоре я был геройски отбит. Шок был неимоверный. И с тех пор отношусь к приматам если и не неприязненно, то с величайшей опаской.
Господа, вы - звери, господа!
Как только я научился читать, то естественным порядком оказался вскоре в школьной библиотеке. Волею судьбы, так или иначе, но вскоре я обрел свои первые интересы - меня заинтересовали животные, а вернее литература о них. Источников в школьной библиотеке хватало. И я читал с запоем о львах и гиенах, о рыбах, китах и дельфинах. О жирафах и антилопах… Да мало ли о ком я читал. Мне было интересно узнавать и что такое кот, и чем отличается тигр от рыси, и как охотится мурена, и почему у осьминога восемь ног, хотя в названии их всего семь?.. А что такое медуза, почему, считается, что дельфины говорят, и кто из животных умнее: кот или собака? Ну, наконец, любопытно, все же узнать, почему горилла-самец бьет себя в грудь. Библиотека давала ответы на все эти вопросы. Да только успеха этого особого мне не принесло. Через полгода такого активного чтения меня по школьному радио объявили самым «читающим учеником» в школе, было прочитано четыреста литературных единиц. А еще через пару дней я вернулся домой весь в синяках, так как ученики старших классов устроили мне форменный допрос в туалете о том, действительно ли я все это прочитал? А когда выяснили, что это так, то врезали, «чтоб не умничал». Охоту к знаниям они у меня этим не отбили, но с тех пор в школьную библиотеку я был - ни ногой!
Мой самый любимый брат - плюс восемь яиц!
У меня есть сестра и брат (в порядке возрастного убывания). Если сестра всегда была кем-то вроде второй матери, но самой суровой воспитательницы, то брат (по крайней мере, в детстве), самой любимой игрушкой, самым любимым развлечением. Я не говорю сейчас о том, что, как-то, во время драки на подушках, мы разбили стекло в комнате; я не говорю, как мы играли в лошадь, когда он «ожесточенно пытался меня с себя сбросить с себя, а потом, когда это ему удавалось, фыркал и, изображая рукой копыто, «лупасил» ласково меня по ребрам и животу; я не говорю о том, как он, однажды, заигравшись в футбол, забыл, что поставил варить сгущенку и ломанулся за мной в садик на велосипеде (а ехать надо было, минут двадцать пять, только в одну сторону), а когда сгущенка была открыта, то вид был исключительно шоколадный. Нет-нет, ни о чем, об этом, я не рассказываю. Это отдельные истории. Я говорю о самом любимом моем случае. Я тогда закончил первый класс. И было лето, и Сережка, мой любимый брат, приехал на каникулы из своего театрального иркутского училища. И решил показать мне класс своего мастерства. И случай был подходящий. Дом тогда был - «полная» чаша, а в холодильнике, что довольно редко было по тем временам, лежал целый десяток яиц. Вот на них-то и решил повыпендрится мой брат.
Вначале он взял три яйца и стал ими жонглировать. Все выглядело отменно. Затем - четыре, затем - пять - глаза у меня, прям-таки, горели; затем - шесть - это был верх мастерства, а семь - абсолютная невероятность! И дошло дело до восьми… И тут что-то не связалось. И все восемь яиц рухнули на пол кухни. В печали мы смотрели на пол с таким же видом и с таким же немым вопросом, как в мультфильме «Малыш и Карлсон»: «Представляю, что скажет мама и как рассердится папа?» Яйца лежали не всмятку, они растеклись желтками по всей кухне. И нам предстояло их убирать. Что, собственно, и было сделано в срок. Мама только потом удивлялась: «А отчего это пол в кухне такой чистый, и яиц значительно поубавилось?..»
Человек - амфибия
Не соблюдая хронологию, вернусь к еще одному воспоминанию. Как-то, в один из редких визитов в садик за мною, сестре посчастливилось увидеть следующую картину: в детсадовском туалете сидят около десяти детей на традиционных детских горшках. Мальчики, девочки - без разбора. В центре -Ваш покорный слуга. Почему все на горшках, мне неизвестно, может быть, это традиция такая была; перед тем, как нас должны были забрать домой, детей садили на горшки. Но дело не в этом. Дело в том, что мы все сидели, и, дружно ударяя крышками от горшков о бетонный пол, громко напевали популярнейшую в то время песню из фильма «Человек - амфибия»:
Эй, моряк, ты слишком долго плавал -
Я тебя успела позабыть.
Мне теперь, морской по нраву дьявол -
Его хочу любить!
Я же дирижировал своей крышкой и был запевалой, так как, по воле случая, знал всю песню целиком и напоминал по надобности ее своим друзьям. Так я впервые выступал в качестве режиссера, дирижера и сценариста одновременно, не имея об этих профессиях никакого понятия. Сестра была в шоке и впервые, может быть, задумалась, что же я такое и кем могу стать при таком начале творческой карьеры?..
«Питер Пен» - как основа восприятия!
В начале семидесятых красноярский ТЮЗ был некоей Меккой, где свободно творили будущие знаменитости: актеры и режиссеры. Там работали актеры: Олялин, Малеванная, Шагин, Роот. Почти любое из этих имен в поисковике интернета выдаст вам сотен несколько ссылок, что само по себе в какой-то мере является символом известности и значимости. А что говорить о режиссерах: Штокбант, Мочалов, Гинкас (последний известен и ныне как супер-классный режиссер и у нас и за рубежом), смогли так взъерошить своими постановками местную публику и критику, что слава об этом улетела во все концы необъятной Родины. Вот в этот - то театр, меня, семилетнего мальчишку, привела мама. И здесь я увидел подлинное волшебство, и испытал настоящий шок. Здесь Буратино появлялся из полена без всяких 3-Д эффектов, здесь Карабас цеплялся за некую железяку, а дети верили, что борода прилипла к дереву. Здесь над сценой взлетал Питер Пен и никакими силами дети не могли разгадать секрет, как же это делается, и, следовательно, верили в чудо. Здесь крокодил «по-настоящему» съедал Крюка, а дети добивали последнего карамельками в таком количестве, что по окончании спектакля их набиралась, как минимум килограмма два. Здесь я увидел это гениальное чудо, имя которому - Театр. Увидел - и влюбился раз и навсегда. Ибо чудо заключается не в самом сотворении этого чуда, а в том, чтобы в это чудо поверить сразу и навечно.
Маскарадные костюмы
Сейчас уже не так модно делать маскарадные костюмы ко всевозможным елкам, (хотя прецеденты и бывают), но раньше это было чем-то вроде престижного действия, определяющего социальный статус семьи. Наше семейство было не богато, но мама старалась все сделать так, чтобы все было «не хуже, чем у людей». И соответственно, по крайней мере, раз в два года мне шили маскарадный костюм.
Первый из них запомнился моим сверстникам навсегда. Это был костюм черта, а вернее чертенка. Я сто роз пожалел, что согласился одеть его в первом новогоднем утреннике. Мальчики ржали, как дикие, а девчонки таскали меня за хвост. Но жирную точку собственной индивидуальности поставил все же я. Председатель родительского комитета, который вручал нам подарки в присутствии родителей, собравшихся тут же, в классе, лицемерно произнес следующую речь в мой адрес:
-А это кто у нас? Это Игорек, наш очаровательный черт. Только он почему-то без рожек…
На что я угрюмо ответил:
-Молод я еще рога-то носить!
Это было сказано без всякой задней мысли, но родители, поняв двойной смысл изречения, попадали со смеху. Потом меня еще долго хвалили и выдвигали на общественные мероприятия «за остроумие». Да я отказывался. Видимо, не хотел растрачивать талант на всякую хрень. А может, просто ленился, кто знает…
Вторым маскарадным костюмом был костюм - нипочем не догадаетесь какой - костюм Красноярская ГЭС. Я был снизу весь в нежно-голубом - как вы, должно быть, догадались, низ символизировал Енисей, а на голове покоилась тиара с трубочками и мелькающими лампочками, что символизировать, должно было, понятно, саму ГЭС. За этот костюм я был удостоен уникального в то время лакомства - зефира в шоколаде, который мой младший сын, свинтус такой, ныне не желает есть ни в какую.
Третий костюм был Чипполино. Сшитый из мешковины он мало чем мне запомнился и особого успеха не принес.
Но зато четвертый - Маленький принц - из бархата, с беретом и искусственными перьями (это было уже в седьмом классе), стал моим абсолютным триумфом. На перевязи висела настоящая, хотя и укороченная рапира, длинной сантиметров пятьдесят, и очень скоро она пошла в дело (в то время я уже прилично владел оружием, так как занимался фехтованием), когда местные школьные хулиганы вздумали надо мной насмехаться. После чего, я был немедленно отправлен к директору на разбор, чтобы выслушать лекцию о том, что это так опасно, размахивать холодным оружием, рискуя выбить глаза своим друзьям. Ответ был прям и категоричен: «Жаль, что не выбил!» И «Они мне - не друзья!»
После этого я надевал маскарадный костюм лишь дважды, когда в голодные девяностые «морозил» на утренниках.
Уличная жизнь, друзья и любовь!
В семидесятые годы мальчишки, подобные мне, на учебу тратили 30% свободного времени, а на улицу, на футбол, хоккей, драки и прочее - все остальное. Неудивительно поэтому, что почти во всех междворовых конфликтах я принимал самое деятельное участие. Схватки возникали стихийно. Группа пацанов, вооруженная самострелами, рогатками и стеклянными трубками, оккупировала чужую территорию. Толпы мальчишек поочередно гонялись друг за другом по дворам. И однажды я попал в такую засаду, что и не высказать, как это было страшно. Нас осадили в подъезде. Мы - это я, одиннадцатилетний и еще трое семи-восьмилетних мальчишек со мной. А против нас человек пятнадцать. И все старше нас по возрасту. Сидели долго. Но время было позднее и пора было по домам, и нужно выходить. На счастье мое, я тогда уже прославился как один из самых метких стрелков из рогатки. И это сыграло роль. Мы вышли - нас окружили. У всех - самострелы заряжены, залп - и мы в синяках, а там, кто знает, замесили бы ногами и все! Я держу рогатку со свинцовым шариком наготове и говорю: «Мне все равно кто победит, но первый, кто загородит нам дорогу останется либо без зуба, либо без глаза. Пропустите нас и завтра, я вам обещаю, мы встретимся на равных, без всяких уверток и все приемы будут разрешены».
И нас пропустили. Видно, что-то в моем в лице и в соответствующих действиях убедило моих противников в том, что я говорю правду, что я решился, и от этого не отступлю.
Двое из бывших осажденных в самом скором времени стали моими друзьями. Один - тощий и гибкий дрался на палках, как дьявол, хотя и уступал мне в мастерстве. При этом он заикался и был очень смешон. Но я терпел и помогал и в речи и в нелегком бытии дворовой жизни. Второй был полон, но очень умен. Но тоже нуждался в защите. Первый уехал вскоре с матерью, куда-то во Львов и судьба его дальнейшая мне неизвестна. Второй продружил со мной десять лет, окончил вуз, стал бизнесменом и умер. Но я-то жив и вспоминаю о них с любовью в этом кратком рассказе.
На этот же период пришлась и первая любовь. Как-то в очень теплую весну, когда уже в конце марта на газонах распустились цветы, а мы играли в лапту, во двор вышли две совершенно очаровательные девочки-двойняшки, две капли, два лица, как одно. Но одна из них стала моей мечтой, увы, не сбывшейся. Какая там лапта. Я был загипнотизирован, я был под взглядом удава одной из них. Конечно, это была детская любовь, не имевшая продолжения. Но я увлекся другой девочкой, а вернее девушкой много позже, уже лет через десять, когда узнал, что моя идиллическая мечта вышла замуж.
Послесловие
Можно сказать, что на этом эпизоде и закончилось мое детство. И это вполне естественно. Когда в мальчике, юноше, в будущем мужчине, впервые просыпается истинное чувство, истинная любовь, тогда-то и заканчивается беззаботное детство. Ибо оно - детство - призвано мыслить только настоящим, а любовь думает и мечтает непосредственно о будущем, так как любовь не что иное, как непреодолимая всепоглощающая страсть плюс колоссальная ответственность за того, кого ты любишь.
Может быть, я когда-нибудь напишу о том, как мое детство продолжилось. Как за детскую улыбку на лице били в армии, как, только взглянув в чистые детские сохранившиеся открытые глаза, девушки влюблялись в меня до безумия, хотя и были младше и намного. Может быть, напишу и о том, как моя сохранившаяся «детскость» помогала и помогает мне воспитывать моих детей, и как охотно «дерутся» со мной дети моих друзей, принимая меня за ровесника. Может быть, я это напишу. Но не сейчас. Сейчас я помню только детство. Настоящее - не определено. Будущее - неизвестно. И темь, и тоска такая, что не выскажешь, и не напишешь………………………………………