100 лет. Школа выживания.
Юбилейная конференция. Институту 100 лет. Три дня. Началась вчера.
Первой выступала Клявина. Доложила о том, какой славный путь прошел институт. Сколько раз его закрывали, сколько - расформировывали. Сколько сливали (и с кем). В конце неожиданно для всех заговорила о том, какая тяжелая ситуация сейчас. Не именно у нас, а вообще в гуманитарной науке, когда власти пришли люди, которые… И дальше началось.
Ковнацкая. Рассказывала про Друскина. Про то как нелегко ему было в 30 (40-е, 50-е), как не печатали, выгоняли, не давали защититься, нормально работать.
После Ковнацкой - Кириллов. Тема у него была заявлена: Мейерхольд и Институт истории искусств, но говорил он не про Мейерхольда, а про Гвоздева в 1931-м. Цитировал протоколы заседаний сектора. В частности, фрагменты пятичасовой (!)речи Гвоздева, в которой он признает свои ошибки. И двухдневного (!) ее обсуждения на секторе (вот Вы, Алексей Александрович, признаете, что ошибочно превозносили Мейерхольда, но не вскрываете причин по которым…).
После Кириллова - Бартошевич. Начал с того (продолжая тему) как он был поражен в свое время прочитав тексты Мокульского образца 1946 г. (- Это же был донос! Я глазам своим не поверил, пришел к Соловьевой: Инна Натанна, объясните, как это возможно? - а вы посмотрите как это написано. Видите, он ведь называет фамилии только тех, кого уже и без него обвинили, и обвиняет только в том, в чем уже и без него…) Закончил Бартошевич тем, что надо как-то соразмерять себя с «интересами нынешних молодых людей» - что вот, мол, приезжал к нам Леманн (тот который - постдраматический театр), читал лекцию, так на него молодежь ломилась, яблоку не где было упасть. И нам, мол, нужно что-то такое
Во второй день выступал режиссер Сокуров. Говорил про поиск необходимой меры компромисса в диалоге с властью. Я Путину говорю… (так и сказал буквально). При этом выглядел Сокуров уставшим (не томно-уставшим, а действительно. и как-то очень).
Дальше у нас была уже отдельно - своя секция.
Отан-Матье. Тема: советизация МХАТа в 30-е годы. О фактическом отстранении Станиславского, об отъезде Немировича. Про пьесы Афиногенова. Сначала про то как их навязывают МХАТу , а потом про то как сам Афиногенов в 37-м исключенный из партии и союза сидел, ожидая ареста на даче и вел дневник, в котором бесконечно рассказывал будущему следователю о своей пылкой любви к партии. (в общем, ничего нового, но в контексте хорошо прозвучало)
После нее - Большакова: Мокульский в 40-50-е. (собственно про то, про что начал говорить Бартошевич. Как в 43-м Мокульского назначают ректором и как он в 46-47 делает все чтобы сохранить кафедру: кается в чем надо, пишет куда надо, обещает, что от него хотят)
Ощущение такое, как будто на каком-то корпоративном тренинге побывал. С нетерпением ожидаю третьего дня. будут ли практические занятия. перейдет ли количество в качество? или все-тики придется еще немного подождать?
Первой выступала Клявина. Доложила о том, какой славный путь прошел институт. Сколько раз его закрывали, сколько - расформировывали. Сколько сливали (и с кем). В конце неожиданно для всех заговорила о том, какая тяжелая ситуация сейчас. Не именно у нас, а вообще в гуманитарной науке, когда власти пришли люди, которые… И дальше началось.
Ковнацкая. Рассказывала про Друскина. Про то как нелегко ему было в 30 (40-е, 50-е), как не печатали, выгоняли, не давали защититься, нормально работать.
После Ковнацкой - Кириллов. Тема у него была заявлена: Мейерхольд и Институт истории искусств, но говорил он не про Мейерхольда, а про Гвоздева в 1931-м. Цитировал протоколы заседаний сектора. В частности, фрагменты пятичасовой (!)речи Гвоздева, в которой он признает свои ошибки. И двухдневного (!) ее обсуждения на секторе (вот Вы, Алексей Александрович, признаете, что ошибочно превозносили Мейерхольда, но не вскрываете причин по которым…).
После Кириллова - Бартошевич. Начал с того (продолжая тему) как он был поражен в свое время прочитав тексты Мокульского образца 1946 г. (- Это же был донос! Я глазам своим не поверил, пришел к Соловьевой: Инна Натанна, объясните, как это возможно? - а вы посмотрите как это написано. Видите, он ведь называет фамилии только тех, кого уже и без него обвинили, и обвиняет только в том, в чем уже и без него…) Закончил Бартошевич тем, что надо как-то соразмерять себя с «интересами нынешних молодых людей» - что вот, мол, приезжал к нам Леманн (тот который - постдраматический театр), читал лекцию, так на него молодежь ломилась, яблоку не где было упасть. И нам, мол, нужно что-то такое
Во второй день выступал режиссер Сокуров. Говорил про поиск необходимой меры компромисса в диалоге с властью. Я Путину говорю… (так и сказал буквально). При этом выглядел Сокуров уставшим (не томно-уставшим, а действительно. и как-то очень).
Дальше у нас была уже отдельно - своя секция.
Отан-Матье. Тема: советизация МХАТа в 30-е годы. О фактическом отстранении Станиславского, об отъезде Немировича. Про пьесы Афиногенова. Сначала про то как их навязывают МХАТу , а потом про то как сам Афиногенов в 37-м исключенный из партии и союза сидел, ожидая ареста на даче и вел дневник, в котором бесконечно рассказывал будущему следователю о своей пылкой любви к партии. (в общем, ничего нового, но в контексте хорошо прозвучало)
После нее - Большакова: Мокульский в 40-50-е. (собственно про то, про что начал говорить Бартошевич. Как в 43-м Мокульского назначают ректором и как он в 46-47 делает все чтобы сохранить кафедру: кается в чем надо, пишет куда надо, обещает, что от него хотят)
Ощущение такое, как будто на каком-то корпоративном тренинге побывал. С нетерпением ожидаю третьего дня. будут ли практические занятия. перейдет ли количество в качество? или все-тики придется еще немного подождать?