2 июля, Владивостоку 155 лет
Мы на Тихом океане
не закончили поход...
Как на вечный прикол судно,
иду к тебе, Владик, мой город блудный.
Иду, но не чтобы права качать,
а чтоб мне в тебе умереть, как знать.
Эй!
Золотым Рогом в море упёртый город!
ты не сказать, чтоб был мне особо дорог:
я от тебя сбегал без оглядки,
сперва до Камчатки, после - к московским порядкам.
Я покупал самые скорые дорогие билеты,
чтоб от тебя умчать, мореман отпетый!
Сны о тебе я без жалости ставил к стенке,
я забывал здешних своих Дашек, Ленок,
Серую Лошадь, Орлиную Сопку,
тёлок ДВГУ с их классными попками,
кабаки-рестораны «Версаль-Челюскин»,
гопников от Седанки до острова Русского.
Я вышибал из памяти сопки, портовые краны,
золото осеней, мешанные морем туманы...
Ты достал меня, Владик! - выл я ночами, -
Коврижкой, Миллионкой, правым рулём, Шáморой!
ты не место, - орал я, - для жизни, ты - случай.
Забудься, китайско-русский, окраинный, сучий!!
Орал я, давил тормоз… Но Океанским проспектом
вновь скатывался к остоёблым аспектам:
скатывался к ногам Того Самого в Будёновке с Знаменем,
что смотрит за океаны куда-то - далее.
Я понял, что, как бы мы, Владик, себя ни морочили,
ничего мы с тобой на Тихом океане не кончили.
Вставай, Владик, вставай, народ, -
в путь: надо кончать поход.
Хайшэньвай
Живут в Москве, в Париже и в Бангкоке;
на свете много славных городов.
Но я навеки сын Владивостока,
сын моря, сопок, ливней и ветров.
Он в стужу и в дожди зарю встречает,
гудки судов рвут утренний туман,
а с басаргинских скал взлетают чайки
и будят криком Тихий океан.
Он обрывает долгий путь составов,
что до конца России добрели, -
но, за кормою пирс родной оставя,
путь продолжают дальше корабли.
Он в октябре сияет ярким солнцем,
переливаясь золотом листвы,
и Золотого Рога гладь смеётся
и льнёт к бортам фрегатов боевых.
Владивосток, мой дом, причал и песня,
мы продолжаем вековой поход!
Нам без просторов океанских тесно,
мечта за горизонты нас влечёт!
не закончили поход...
Как на вечный прикол судно,
иду к тебе, Владик, мой город блудный.
Иду, но не чтобы права качать,
а чтоб мне в тебе умереть, как знать.
Эй!
Золотым Рогом в море упёртый город!
ты не сказать, чтоб был мне особо дорог:
я от тебя сбегал без оглядки,
сперва до Камчатки, после - к московским порядкам.
Я покупал самые скорые дорогие билеты,
чтоб от тебя умчать, мореман отпетый!
Сны о тебе я без жалости ставил к стенке,
я забывал здешних своих Дашек, Ленок,
Серую Лошадь, Орлиную Сопку,
тёлок ДВГУ с их классными попками,
кабаки-рестораны «Версаль-Челюскин»,
гопников от Седанки до острова Русского.
Я вышибал из памяти сопки, портовые краны,
золото осеней, мешанные морем туманы...
Ты достал меня, Владик! - выл я ночами, -
Коврижкой, Миллионкой, правым рулём, Шáморой!
ты не место, - орал я, - для жизни, ты - случай.
Забудься, китайско-русский, окраинный, сучий!!
Орал я, давил тормоз… Но Океанским проспектом
вновь скатывался к остоёблым аспектам:
скатывался к ногам Того Самого в Будёновке с Знаменем,
что смотрит за океаны куда-то - далее.
Я понял, что, как бы мы, Владик, себя ни морочили,
ничего мы с тобой на Тихом океане не кончили.
Вставай, Владик, вставай, народ, -
в путь: надо кончать поход.
Хайшэньвай
Живут в Москве, в Париже и в Бангкоке;
на свете много славных городов.
Но я навеки сын Владивостока,
сын моря, сопок, ливней и ветров.
Он в стужу и в дожди зарю встречает,
гудки судов рвут утренний туман,
а с басаргинских скал взлетают чайки
и будят криком Тихий океан.
Он обрывает долгий путь составов,
что до конца России добрели, -
но, за кормою пирс родной оставя,
путь продолжают дальше корабли.
Он в октябре сияет ярким солнцем,
переливаясь золотом листвы,
и Золотого Рога гладь смеётся
и льнёт к бортам фрегатов боевых.
Владивосток, мой дом, причал и песня,
мы продолжаем вековой поход!
Нам без просторов океанских тесно,
мечта за горизонты нас влечёт!