Склонность к моральности
В русской опере (и культуре) мало интимного, относящегося к любви и страсти. Страсть для нас - то греховное, что нуждается в санкции, в правке разумом. Не сказать, что не русские оперы исключают сходное, но всегда в этих операх верховодит любовь; у нас она маргинальна в силу тенденции превосходства общего, типа онтологического. Болконский (в «Войне и мире») встретил Наташу - и разошёлся с ней, ибо думал о смысле жизни больше чем надо. Пьер? Он влюбился мельком, в поисках высших неких материй. У Достоевского ни счастливый брак, ни взаимная страсть не явлены; браком, автор уверен, не разрешить проблем, а любовь лишь мешает действию мысли. Славный кн. Мышкин занят не женщиной, поразившей его, как молния, - но и та занята своей нудной непрекращающейся истерикой, не любовью. Нет безотчётных, страждущих по самим себе чувств влюблённости. Нет любви подавляющей, дабы двое влюблённых только и делали, что дарили друг другу страстные арии и томились всю оперу друг по другу.
А вот «Богема» любвеобильна; это прекрасная песнь любви, недолгой, но состоявшейся. И в «Аиде» любовь до гроба! Мы так не любим. Русский мнит, что проблемы вселенского бытия суть главное, а любовь только блуд, потеха. Запад, мол, ветрен, мыслит фривольно; любят? а толку? нет его, толка, чувство вторично. Прежде, мол, темы: Бог, Человек, Мир, Истина, - и вопросы моральные, сóвестные, культурные. Так что в «Б. Годунове» страсть только в сцене подле фонтана - вставленной, кстати, волей советчиков, дабы оперу не свести к пре русских между собой, с поляками и к разборкам власти. Мнишек не любит, Мнишек корыстна; ну, а Лжедмитрий, - если принять, что любит, а не подыгрывает полякам, - хвастает царством, платой за ласку властной Марины; он ищет трона больше, чем чувства. Нет, не «Манон Леско», где любовь продажна, но, тем не менее, де Грие с Манон влюблены друг в друга; опера есть трагический гимн любви per se, а не шабаш смыслов, так, дабы прежде были отечество, царство, социум и подобное, то бишь, комплекс идей, страсть - после. Вот как у русских. Пушкин… Ах, Пушкин. Тьму написал в честь страсти, но… сник в «Онегине», что, казалось бы, про любовь. Чайковский, переложив сюжет, акцентировал страсть. Однако же, не любовь там суть, а разум, правила света. Там любовь - частью в арии Ленского да в письме Татьяны, частью в вокале старого Гремина, вкомпонованных в циклы кредо и философий главных героев. В «Пиковой даме» Германн не любит, но через Лизу хочет добиться денег и выгод. В западной опере двое прежде уверят нас в пылком чувстве, а уж потом всё прочее, что мешает любви… «Алеко»? - светское эго, последь культуры; всё от морали и предрассудков, не от любви опять же; песня цыгана - это подвёрстка, интерполяция, вроде исповеди Татьяны, вспомним «Онегина». Нет владычества эроса и динамики страсти. В «Царской невесте» та же любовность тенью крадётся в дебрях пороков. Есть и «Князь Игорь»: что за любовь там? Плач Ярославны? песня Кончáковны? - так, фронтиспис к главам сюжета битвы с врагами. Эроса нет. Имеются лишь нырки в любовь, благо эту любовь - пока - в русской опере не свели ещё к оправлениям. Принцип чёток: есть любовь как явление, но идеи - выше; страсть - вещь такая, коей бы спрятаться и таиться, вещь помрачённая, что враждебна совести, долгу, принципам и корням соборности… А, «Руслан и Людмила»? Что сказать о лишённой эроса музыке, представляющей комиксы? В русской опере - казус рьяно упрятываемой любви с обилием о ней дискурсов; вместо страсти транскрипция. Не любов - рефлексия и анализ, сброс эротизма в фильтры моральных и социальных установлений.
Тренд русской оперы - от морали. В русскости по сей день гон личности и презрение к жизни, грубая травля импульсов сердца и поношение образцов, что, мол, срамят лицо государственных ценностей, то есть польз властной своры. Русская опера выдаёт идеи, а между ними - робкая и стесняемая любовь, стоящее у истоков «общество пары» (прото-соборность, этнос эдема). Ложные связи «общества пары» - вот первородный, знаем мы, грех, и в том обвинили женщину вслед патристике, мнившей, что де мы «пали» из-за безудержной тяги к Еве; «зло» из-за женщин, надо их прятать. Общество русских патриархатно, строится на мужских клише исключительно, в чём причина бед. Отвергая эмоции, интуиции и порывы пол-человечества, мы бедним себя и утрачиваем не меньше, чем «благонравная» наша опера.
А вот «Богема» любвеобильна; это прекрасная песнь любви, недолгой, но состоявшейся. И в «Аиде» любовь до гроба! Мы так не любим. Русский мнит, что проблемы вселенского бытия суть главное, а любовь только блуд, потеха. Запад, мол, ветрен, мыслит фривольно; любят? а толку? нет его, толка, чувство вторично. Прежде, мол, темы: Бог, Человек, Мир, Истина, - и вопросы моральные, сóвестные, культурные. Так что в «Б. Годунове» страсть только в сцене подле фонтана - вставленной, кстати, волей советчиков, дабы оперу не свести к пре русских между собой, с поляками и к разборкам власти. Мнишек не любит, Мнишек корыстна; ну, а Лжедмитрий, - если принять, что любит, а не подыгрывает полякам, - хвастает царством, платой за ласку властной Марины; он ищет трона больше, чем чувства. Нет, не «Манон Леско», где любовь продажна, но, тем не менее, де Грие с Манон влюблены друг в друга; опера есть трагический гимн любви per se, а не шабаш смыслов, так, дабы прежде были отечество, царство, социум и подобное, то бишь, комплекс идей, страсть - после. Вот как у русских. Пушкин… Ах, Пушкин. Тьму написал в честь страсти, но… сник в «Онегине», что, казалось бы, про любовь. Чайковский, переложив сюжет, акцентировал страсть. Однако же, не любовь там суть, а разум, правила света. Там любовь - частью в арии Ленского да в письме Татьяны, частью в вокале старого Гремина, вкомпонованных в циклы кредо и философий главных героев. В «Пиковой даме» Германн не любит, но через Лизу хочет добиться денег и выгод. В западной опере двое прежде уверят нас в пылком чувстве, а уж потом всё прочее, что мешает любви… «Алеко»? - светское эго, последь культуры; всё от морали и предрассудков, не от любви опять же; песня цыгана - это подвёрстка, интерполяция, вроде исповеди Татьяны, вспомним «Онегина». Нет владычества эроса и динамики страсти. В «Царской невесте» та же любовность тенью крадётся в дебрях пороков. Есть и «Князь Игорь»: что за любовь там? Плач Ярославны? песня Кончáковны? - так, фронтиспис к главам сюжета битвы с врагами. Эроса нет. Имеются лишь нырки в любовь, благо эту любовь - пока - в русской опере не свели ещё к оправлениям. Принцип чёток: есть любовь как явление, но идеи - выше; страсть - вещь такая, коей бы спрятаться и таиться, вещь помрачённая, что враждебна совести, долгу, принципам и корням соборности… А, «Руслан и Людмила»? Что сказать о лишённой эроса музыке, представляющей комиксы? В русской опере - казус рьяно упрятываемой любви с обилием о ней дискурсов; вместо страсти транскрипция. Не любов - рефлексия и анализ, сброс эротизма в фильтры моральных и социальных установлений.
Тренд русской оперы - от морали. В русскости по сей день гон личности и презрение к жизни, грубая травля импульсов сердца и поношение образцов, что, мол, срамят лицо государственных ценностей, то есть польз властной своры. Русская опера выдаёт идеи, а между ними - робкая и стесняемая любовь, стоящее у истоков «общество пары» (прото-соборность, этнос эдема). Ложные связи «общества пары» - вот первородный, знаем мы, грех, и в том обвинили женщину вслед патристике, мнившей, что де мы «пали» из-за безудержной тяги к Еве; «зло» из-за женщин, надо их прятать. Общество русских патриархатно, строится на мужских клише исключительно, в чём причина бед. Отвергая эмоции, интуиции и порывы пол-человечества, мы бедним себя и утрачиваем не меньше, чем «благонравная» наша опера.