(no subject)
Когда в христианской церкви, любой, но особенно касается "традиционных", кто-то с ужасом, а кто-то с надеждой начинает разговор о реформах, то всегда подразумевается, с каким бы знаком о них не говорили, что речь идет о чем-то важном. Хотя, собственно, что такое "реформа"? Это процесс смены одной формы, на другую форму. Будто бы есть такая форма поклонения, которая Богу особенно нравится, чтобы именно так перед Ним выделывались. Крестились справа- налево или слева- направо, отгоняя "правильно" нечистую силу. И масса всего прочего. Считается даже, что Бог сам назначает те самые, особенно им любимые формы. Посылает в виде сигналов святым людям, а потом всячески подтверждает чудесами. Да, мол, давайте вот так, мне нравится очень, люблю это дело.
Вся это формалистика в христианство уже глубоко въелась, и говорит она только о том, что представление о предмете своей веры (или, если "веру" заменить на почтительное - "поклонения"), у христиан уже сползла практически к язычеству. Временами люди пытались вернуться к содержанию в обход формы, но форма всегда побеждала. К примеру - Реформация, которая и на Западе и на Востоке наплодила расколов и сект. Добилась отказа от каких -то сложных форм, породила новые формы, содержания больше все равно не стало. Или даже местами стало меньше. Реакцией на это было усердное старание удержать прежнюю форму, все это и дальше плодило расколы, так что доходило до открытого противостояния, до войн. Форма, в которой старались удержать христианство, будто христианство это она и есть, еще больше делалась его содержанием, вытесняя на периферию единственное, главное содержание. С тех пор «традиционные» формы делают все, чтобы оставаться «в форме», в своей, единственной, любимой, «правильной», а «не традиционные» уже не традиционно разваливают содержание в новой форме. Следовательно реформа это - тупик. Начинать надо с содержания, и прежде определиться с самым первым вопросом, не оставив его в подвешенном состоянии.
Одновременно самой сильной и самой же слабой (что выглядит парадоксом) сторонами миссионерских задач в католичестве, является то, что все серьезные решения, обещающие перемены к лучшему и дающие надежды усилить самочувствие в людях благой вести, вплотную привязаны к высшему руководству, возможны только с «самого верху», и почти целиком зависят от личной харизмы Понтифика. Сильной стороной «папства» здесь является возможность довольно быстро и эффективно проповедовать, «высота» кафедры, с которой граду и миру произносится слово, дает основания полагать, что тебя услышат все, и даже возможно многие поймут, потому что захотят понять, и довольно быстро откликнуться. Слабой - то, что любые положительные сдвиги почти целиком зависят от фигуры Предстоятеля, и при смене власти может все обернуться вспять и почти беспрепятственно, и столь же решительно. Еще одной сильной стороной является «орденская структура», если и так грубо и коряво сказать, монашества, что не дает окончательно и бесповоротно размываться ничему здоровому, и даже при самых неблагоприятных обстоятельствах деятельно беречь достигнутый прогресс. Если зерно упало в добрую почву, оно даст там рост, и большой выбор «почв», и даже некоторая здоровая социальная конкуренция между ними, позволят надеяться что таковых в наличии всегда окажется немало.
В православии все это совсем не так, здесь в проповеди все равны, и только что постриженный монах и митрополит, и если бы здравое учение, как все они учат и уверяют в этом себя, и вправду тут содержалось бы «во всей чистоте и полноте», то это было бы, конечно, плюсом, как был бы плюсом любой совершенный мир. Но мир Православной Церкви совершенен только в грезах своих ревнителей, на грезах одних и держится еще пока, поэтому отсутствие механизма управления этой машиной, создает такую болтанку. С какого борта больше балласта свесится, улюлюкая прохожим, туда и повернет.
Но это все формы, и одна, следует повториться, не хуже другой. В православии также имеются свои плюсы, и, приложив старание можно их использовать, так что каждый может решать свои миссионерские задачи по своему, но православные, к сожалению, пока ничего заметного не делают, чтобы поставить содержание прежде формы, поэтому пока не о них.
Еще предыдущий Понтифик Римской Церкви ставил для себя и для паствы вопрос о том - в какого Бога мы вообще-то с вами, ребята, верим? То есть, по сути предложил определиться с содержанием, которое уже для весьма многих стало неочевидным. 18 сентября 2006 на встрече с представителями науки в университете Регенсбурга, иерарх РКЦ Папа Бенедикт, прочел лекцию, где этот вопрос довольно тщательно разбирался. Каждый может прочесть эту лекцию самостоятельно, но вкрадце можно выделить следующую мысль: в раннем еще средневековье христиане понимали правду, добро, любовь, то есть составляющие своей веры, исходя из того, что эти все категории разумны, то есть понятны и объяснимы. Можно сказать так - человек не «беспрекословно слушается» того, о чем ему говорит Бог, подчиняясь этому, опять же - беспрекословно и без раздумий, а, в первую очередь, понимает что ему говорят и соглашается с этим. Папа Бенедикт ссылается на «диалог между эрудированным византийским императором Мануэлем II Палеологом, и неким ученым персом о христианстве и исламе, и об их истинности», и следующим образом резюмирует христианскую мысль, в ее противопоставлении взглядам оппонента: «Если кто желает привести кого-то к вере, тот нуждается в способности хорошо говорить и правильно мыслить, а не в умении творить насилие и угрожать. Решающим утверждением в этой аргументации против обращения в веру силой является: неразумное деяние претит природе Бога. Для императора, византийца, воспитанного на греческой философии, это утверждение очевидно. Для мусульманского же учения, напротив, Бог абсолютно трансцендентен. Его воля не связана ни с одной из наших категорий, вероятно, даже с категорией разумности…. Бог не связан даже со Своим словом, и ничто не обязывает Его открыть нам истину. Что, будь Его воля, человек практиковал бы даже идолопоклонничество».
Мусульманство, к слову сказать, тоже бывает разным, и не все там так однозначно, но нас тут интересует исключительно позиция византийского императора в ее выражении христианской мысли. «Бог» это, в конце концов, просто слово, которое можно наполнить разным содержанием, и это содержание будет определять «веру», то есть не веру, конечно, саму по себе, а набор религиозных представлений. Христианство одно время озаботилось тем, чтобы создать о Боге как можно более возвышенное представление, отчего постепенно от Бога отлепились все «качества», которые связывали бы его с самой верой. Бог стал Недоступным Трансцендентом (ранее мы об этом писали), о нем стало возможно сказать только, что он Самый-Самый-Пресамый. И даже еще более Самый. Обалденный. В православии эта мысль об Обалденном Боге развивалась особенно скоро, ее ничто не останавливало вообще. На Западе, как ранее мы уже писали, само наличие Законов, приводило богословов к мысли о некотором соответствии «образа - первообразу», на востоке же Законы те самые, требовали не понимания, а исполнения, и виделись просто способом заставить человека слушаться. Например, известная, «международная», так сказать, притча о монахе, поливающем сухое дерево, в православии имеет такую интерпретацию: дерево распустилось, потому что монах поливал из послушания. То есть в православии мысль о связи со всем мирозданием общей божественной нитью, протянутой терпеливым возделыванием добра на земле, вообще не рассматривается и всерьез не воспринимается. Монах отдельно - дерево отдельно. Монах слушается старца, и вместо дерева мог быть бетонный столб. Главное - мотив чуда ниоткуда. Но имея причиной послушание.
Это и есть ответ на вопрос: «в какого Бога мы верим»? В РКЦ, похоже, иерархи всерьез настроены ответить на этот вопрос. Папа Франциск, судя по его действиям, настроен на то, чтобы ответить на него уже не в теории, а на практике. Хотелось бы думать, что руководство РПЦ, по крайней мере в теории, понимает проблему, и готова начать ее хотя бы в теории решать. Хотя лучше бы сразу начать с практики.
П.С. «Теорией» здесь будет ввести проблему в богословский дискурс. «Практикой» - открытая и деятельная проповедь.
http://regnum.ru/news/society/2098415.html
Вся это формалистика в христианство уже глубоко въелась, и говорит она только о том, что представление о предмете своей веры (или, если "веру" заменить на почтительное - "поклонения"), у христиан уже сползла практически к язычеству. Временами люди пытались вернуться к содержанию в обход формы, но форма всегда побеждала. К примеру - Реформация, которая и на Западе и на Востоке наплодила расколов и сект. Добилась отказа от каких -то сложных форм, породила новые формы, содержания больше все равно не стало. Или даже местами стало меньше. Реакцией на это было усердное старание удержать прежнюю форму, все это и дальше плодило расколы, так что доходило до открытого противостояния, до войн. Форма, в которой старались удержать христианство, будто христианство это она и есть, еще больше делалась его содержанием, вытесняя на периферию единственное, главное содержание. С тех пор «традиционные» формы делают все, чтобы оставаться «в форме», в своей, единственной, любимой, «правильной», а «не традиционные» уже не традиционно разваливают содержание в новой форме. Следовательно реформа это - тупик. Начинать надо с содержания, и прежде определиться с самым первым вопросом, не оставив его в подвешенном состоянии.
Одновременно самой сильной и самой же слабой (что выглядит парадоксом) сторонами миссионерских задач в католичестве, является то, что все серьезные решения, обещающие перемены к лучшему и дающие надежды усилить самочувствие в людях благой вести, вплотную привязаны к высшему руководству, возможны только с «самого верху», и почти целиком зависят от личной харизмы Понтифика. Сильной стороной «папства» здесь является возможность довольно быстро и эффективно проповедовать, «высота» кафедры, с которой граду и миру произносится слово, дает основания полагать, что тебя услышат все, и даже возможно многие поймут, потому что захотят понять, и довольно быстро откликнуться. Слабой - то, что любые положительные сдвиги почти целиком зависят от фигуры Предстоятеля, и при смене власти может все обернуться вспять и почти беспрепятственно, и столь же решительно. Еще одной сильной стороной является «орденская структура», если и так грубо и коряво сказать, монашества, что не дает окончательно и бесповоротно размываться ничему здоровому, и даже при самых неблагоприятных обстоятельствах деятельно беречь достигнутый прогресс. Если зерно упало в добрую почву, оно даст там рост, и большой выбор «почв», и даже некоторая здоровая социальная конкуренция между ними, позволят надеяться что таковых в наличии всегда окажется немало.
В православии все это совсем не так, здесь в проповеди все равны, и только что постриженный монах и митрополит, и если бы здравое учение, как все они учат и уверяют в этом себя, и вправду тут содержалось бы «во всей чистоте и полноте», то это было бы, конечно, плюсом, как был бы плюсом любой совершенный мир. Но мир Православной Церкви совершенен только в грезах своих ревнителей, на грезах одних и держится еще пока, поэтому отсутствие механизма управления этой машиной, создает такую болтанку. С какого борта больше балласта свесится, улюлюкая прохожим, туда и повернет.
Но это все формы, и одна, следует повториться, не хуже другой. В православии также имеются свои плюсы, и, приложив старание можно их использовать, так что каждый может решать свои миссионерские задачи по своему, но православные, к сожалению, пока ничего заметного не делают, чтобы поставить содержание прежде формы, поэтому пока не о них.
Еще предыдущий Понтифик Римской Церкви ставил для себя и для паствы вопрос о том - в какого Бога мы вообще-то с вами, ребята, верим? То есть, по сути предложил определиться с содержанием, которое уже для весьма многих стало неочевидным. 18 сентября 2006 на встрече с представителями науки в университете Регенсбурга, иерарх РКЦ Папа Бенедикт, прочел лекцию, где этот вопрос довольно тщательно разбирался. Каждый может прочесть эту лекцию самостоятельно, но вкрадце можно выделить следующую мысль: в раннем еще средневековье христиане понимали правду, добро, любовь, то есть составляющие своей веры, исходя из того, что эти все категории разумны, то есть понятны и объяснимы. Можно сказать так - человек не «беспрекословно слушается» того, о чем ему говорит Бог, подчиняясь этому, опять же - беспрекословно и без раздумий, а, в первую очередь, понимает что ему говорят и соглашается с этим. Папа Бенедикт ссылается на «диалог между эрудированным византийским императором Мануэлем II Палеологом, и неким ученым персом о христианстве и исламе, и об их истинности», и следующим образом резюмирует христианскую мысль, в ее противопоставлении взглядам оппонента: «Если кто желает привести кого-то к вере, тот нуждается в способности хорошо говорить и правильно мыслить, а не в умении творить насилие и угрожать. Решающим утверждением в этой аргументации против обращения в веру силой является: неразумное деяние претит природе Бога. Для императора, византийца, воспитанного на греческой философии, это утверждение очевидно. Для мусульманского же учения, напротив, Бог абсолютно трансцендентен. Его воля не связана ни с одной из наших категорий, вероятно, даже с категорией разумности…. Бог не связан даже со Своим словом, и ничто не обязывает Его открыть нам истину. Что, будь Его воля, человек практиковал бы даже идолопоклонничество».
Мусульманство, к слову сказать, тоже бывает разным, и не все там так однозначно, но нас тут интересует исключительно позиция византийского императора в ее выражении христианской мысли. «Бог» это, в конце концов, просто слово, которое можно наполнить разным содержанием, и это содержание будет определять «веру», то есть не веру, конечно, саму по себе, а набор религиозных представлений. Христианство одно время озаботилось тем, чтобы создать о Боге как можно более возвышенное представление, отчего постепенно от Бога отлепились все «качества», которые связывали бы его с самой верой. Бог стал Недоступным Трансцендентом (ранее мы об этом писали), о нем стало возможно сказать только, что он Самый-Самый-Пресамый. И даже еще более Самый. Обалденный. В православии эта мысль об Обалденном Боге развивалась особенно скоро, ее ничто не останавливало вообще. На Западе, как ранее мы уже писали, само наличие Законов, приводило богословов к мысли о некотором соответствии «образа - первообразу», на востоке же Законы те самые, требовали не понимания, а исполнения, и виделись просто способом заставить человека слушаться. Например, известная, «международная», так сказать, притча о монахе, поливающем сухое дерево, в православии имеет такую интерпретацию: дерево распустилось, потому что монах поливал из послушания. То есть в православии мысль о связи со всем мирозданием общей божественной нитью, протянутой терпеливым возделыванием добра на земле, вообще не рассматривается и всерьез не воспринимается. Монах отдельно - дерево отдельно. Монах слушается старца, и вместо дерева мог быть бетонный столб. Главное - мотив чуда ниоткуда. Но имея причиной послушание.
Это и есть ответ на вопрос: «в какого Бога мы верим»? В РКЦ, похоже, иерархи всерьез настроены ответить на этот вопрос. Папа Франциск, судя по его действиям, настроен на то, чтобы ответить на него уже не в теории, а на практике. Хотелось бы думать, что руководство РПЦ, по крайней мере в теории, понимает проблему, и готова начать ее хотя бы в теории решать. Хотя лучше бы сразу начать с практики.
П.С. «Теорией» здесь будет ввести проблему в богословский дискурс. «Практикой» - открытая и деятельная проповедь.
http://regnum.ru/news/society/2098415.html