(no subject)

Oct 02, 2015 21:26



Есть один вопрос, от персонального ответа на который зависит то, как человек понимает христианский дискурс, видит его в прошлом, и представляет его возможности в дальнейшем. Звучит от так: а в чем, собственно, состоит учение Христа? Любое учение должно содержать ядро, сердцевину, то, с чего начинается весь дальнейший дискурс. Невозможно иметь учение о том, о сем, о пятом, десятом, и при этом все это иметь в разрозненном виде. Так в чем, собственно, состоит учение Христа, не разодранное на различные морализаторские поучения?
Христос, как мы читаем в евангелиях, постоянно "нарывается на спор" (из споров, из ответов Его фарисеям, в основном и сложили что-то навроде учения), у Иоанна эти споры прямо в виде диалогов, у прочих евангелистов большей частью отголоски споров, некоторые пафосные изречения без начала и без конца, выдранные, вероятно, из каких-то записанных и утерянных логий. Кто-то что-то вспомнил, где-то старожилы постарались вспомнить, но в любом случае, пафос выдает отрывок из какого либо спора даже вот в таком надерганном виде.

Что Христа так "заводило"? То, что Его не признают за Бога - Второе Лицо Троицы, а Он ногами топает, и говорит: Второе я лицо, а кто не верит, тот в ад пойдет, - так что ли? Упрощенно все к этому и сводится, если почитать даже святых отцов. Вот, мол, какие безумцы были, не признавали, не то, что мы - признали. Достаточно было почитать, и все сразу стало ясно. А эти даже живьем не могли разобраться. Раз видят чудо, должны сразу понимать: вот он - Бог. Второе лицо. И сразу начать поклоняться правильно.

Ответ церкви на сей счет, то, каким он в итоге получился, складывался параллельно развитию догматического учения. Сперва люди жили деятельным ожиданием наступления Царства Божия, эпохи, когда все будет по честному: зло, угнетение, несправедливость отступят, миропорядок обретет, наконец, свое исконное качество, «правление» вернется к Богу, будучи отобранным у дьявола и его тутошних прислужников, и восторжествует правда. Выражение «Сын Божий» не имело четких догматических определений, и понималось довольно широко и просто, как: имеющий право говорить от лица Бога. Не просто транслировать волю как пророк, а иметь все полномочия не только говорить, но и поступки свои считать соразмерными тому, как поступает Бог. Вопрос совсем не ставился - насколько масштабно может действовать Сын Божий, лишь - насколько соответственно. Споры Христа с законниками так и понимались, что Христос добивается от назвавших себя служителями - соответствия пожеланиям Бога, а не того, как они эти пожелания истолковали снова в пользу неправде и злу.

Миссия Христа оттого вызвала такой огромный отклик, что образ Бога, который Христос явил, оказался очень понятным и отзывчивым, он словно бы вернулся из детских воспоминаний человечества, узнался. С образа Бога стряхнулась шелуха капризного властителя, наступило «примирение» человека с Богом, как выражался апостол Павел. Бог, оказывается, тоже страдает от всего этого свинства, и просит от людей деятельного участия в содействии для утверждения победы добра над злом. Рефлексия что Бога надо ублажать всяческими театральными представлениями отступала. Труднее всего было с рефлексами религиозного самоконтроля, которые изживались сложнее всего. Регламент «безгрешной» жизни зависит не от внешних установок «можно-нельзя», а от чистоты намерений, о соизмерении их на соответствие добру.
Божественной физикой и математикой самые грамотные заинтересовались только веку к третьему, а к четвертомк уже разошлись вовсю. Уравнение сразу стали составлять с неизвестными, и первой неизвестной стала «природа Бога». Судя по написанному, никто не удосужился хоть как-то определить словами, что это такое, она сразу же была включена в уравнение. Есть в Христе эта «природа Бога», или ее нет. Другими неизвестными стали: «природа человека» и «личность» («ипостась»). Вот с уравнения с этими тремя неизвестными, где одна неизвестная неизвестнее других, и началось все то, что позже назвали «догматическим богословием». Там позже подключались и другие неизвестные: воля, энергия, уравнение становилось все более сложным и вычурным, так что Христос в итоге сделался очень сложной формулой, равной: «природа Бога», плюс «природа человека», плюс «ипостась», и там еще воли с энергиями, и Бог знает еще что, одним словом, уравнение красиво смотрелось, но не решалось, и так на него в итоге и плюнули, анафемствовав всех, кто в уравнение по каким-то причинам не верил, и составлял другие, не менее интересные уравнения.

С природой же Бога обошлись самым суровым образом. И тут мы возвращаемся к нашему вопросу. Миссия Христа, по слову Апостола Иоанна, была в том, чтобы явить природу Бога. Но не для того, чтобы ей похвастаться, вот, мол, у меня есть. А у вас нет. Возвращение утраченного образа Бога, составляло суть Его проповеди, звучавшей и в словах и поступках. Любой поступок можно истолковать по-разному - требуются слова от первого лица, чтобы не было кривотолков. И любые слова можно объяснить самым извращенным способом - для этого нужны соответственные поступки, толкующие слова однозначно.
Ведь по большому счету доказать что либо в таких вот «мировоззренческих» вопросах все равно ничего нельзя. Человек, люди, будут строить дискурс своей жизни, исходя из своей веры в то, как этот мир устроен. Либо он продукт исполнения случайности, либо изделие суровой, капризной воли. Либо он основательно добр.
Миссия Христа сводилась к тому, что не доказать, а показать последнее. Мир не получился случайным образом, и не создан взалмошной, требовательной волей, а в основе своей благ и благо его понятно на самом простом уровне, без сложных толкований о высших, недоступных понятиях блага. Из того факта, что Христос Бога называет Отцом, а Себя Его Сыном, можно ведь сделать разные выводы. Начать, к примеру, с подсчета «природ». Не пытаясь даже объяснить себе что это такое, приняться наделять их функциями, одна, мол, исключительно для исполнения чудес, а другая для всего остального. В конечном счете договориться до того, что вся миссия сводилась к тому, чтобы вконец устыдив людей, научить их правильно поклоняться Троице, почитать иконы, блюсти помыслы, и все ради соответствия назначенному и ожидаемому от них нравственному идеалу. То есть перелить из пустого в порожнее, изменить форму взаимоотношений. А изменение формы, это: ре-форма. Что делает Христа реформатором, хоть и с небывалыми прежде божественными полномочиями, но - реформатором. Мол, не нравилось Отцу как вы тут поклоняетесь, результат не тот, мораль хромает, отклоняется от задумки о человеке.
Боговедение всегда спотыкается о форму. Как оформить взаимоотношения. Отыскиваются профессионалы, которые находят, вычисляют, обычно, нужную форму, и все возвращается на круги своя. Следствие - то каким человек должен быть, то есть мораль - ставится прежде причины. Потому что профессионалы, роясь в книгах, больше ничего не находят. Лишь то, что надо не так, а вот так. А раз так, то можно догадаться, что надо еще и вот так. И так вот тоже. Этого не делать, и того также нельзя. Поэтому религиозная мораль всегда складывается беспричинной. Она составляется всегда случайным образом, фрагментарно, а причину уже после вычисляют из нее самой. И до смысла никогда не доходит. Боговедение неизбежно скатывается к поклонению Требовательному, Страшному Господину. Хоть именуй его «любящим отцом», хоть еще как, но сумма «богословия» рисует картинку довольно вздорного, нервного деда, именуемого отчего-то притом еще и «бесстрастным».
Вот такой дед Христу очень и не нравился. Хоть тогда он еще и не был настоящим православным дедом. Требующим поклонения со всеми правильно вычисленными почестями.

http://regnum.ru/news/society/1983465.html

смысл, страшный господин

Previous post Next post
Up