СУМЕТЬ УСЛЫШАТЬ
Очень интересно получилось... Я пилил кусок бабмука для дудки, собственно в процессе шлифовки спила машинально поднес бамбук к губам, (внутренние перегородки еще были целы) и тихонько дунул в колено, чтоб выдуть пыль. Раздался очень сильный, чистый звук, наполнивший всю комнату (хотя длина колена около 18 см, и диаметр 16мм, не так много..), звук такой же как в Сампони, или иначе флейте Пана. Я от неожиданности аж вздрогнул. Соответственно родилась мысль - добыть еще бамбука и сотворить флейту Пана. А вот сегодня совершенно неожиданно, и в тему, попался на глаза рассказ, автора я не знаю к сожалению. Выделились некоторые мысли, и созвучия внутреннему настроению. Рассказ под катом
СУМЕТЬ УСЛЫШАТЬ
Говорят, у каждого человека на Земле есть двойник. Он так же мыслит, как ты, тому же радуется, о том же грустит… Вы даже похожи с ним, как две капли воды. Но если так, почему мы не встречаемся друг с другом? Может, все это сказки, пустая болтовня? А может, все дело в том, что живут наши двойники в другом измерении? Или в другом времени… Или вообще на другой планете… А что если двойник - это вовсе не чужак, а тот же ты, просто человек - это не “штучное” существо, живущее “здесь и сейчас”, а нечто большее - раскинувшийся во времени и пространстве клубок единого разума со множеством нитей, поистине бессмертное божественное творение, существующее “везде и всегда”?.. Но каждая отдельная ниточка не знает о том, что их много, что они - часть единого целого. Но должно же найтись какое-то средство, способное дать человеку возможность понять, кто он такой на самом деле, почувствовать присутствие остальных “нитей”, увидеть то, что видят они, услышать то, что они слышат, жить в гармонии с самим собой везде и всегда, в одной тональности со всем остальным миром!.. А может, это средство уже дано нам, только мы не умеем им пользоваться; смотрим, но не видим, слушаем - и не слышим?..
* * *
…Уикее проснулся от гулких ударов сердца по ребрам. Он даже испугался сперва, что этот громкий стук разбудит маму. Но сознание выпуталось из липких нитей сна окончательно, и Уикее вспомнил, что мамы нет. Давно нет... А потом он понял и то, что грохочет вовсе не сердце. Звук доносился с улицы, из проема окна. Теперь Уикее узнал его: так вибрирующе-резко, скрипяще-надтреснуто мог грохотать только один предмет в деревне - сигнальный дусос. Обрубок ствола дерева с тем же названием, после того, как из него удаляли волокнистую съедобную мякоть, а оболочку высушивали, при ударе по нему палкой гремел, словно куча булыжников, летящих с крутой горы. И его громыхание можно было услышать далеко за пределами деревни.
Парень поморщился - от скрипучего грохота заныли зубы. Уикее и сам делал дусосы, - конечно, не такие огромные - в рост человека, - как этот, зато и звучавшие не столь противно. Наоборот, Уикее тщательно выбирал стволы нужной ширины, подгонял длину, с тем, чтобы каждый дусос издавал красивый звук, и чтобы каждый звенел по-своему. Парнишка глянул вверх и улыбнулся. Два десятка толстых деревянных трубок свисали с потолка, ожидая, когда юный хозяин пробежится по их звонким бокам крепкими палочками.
Уикее никому не показывал, как он это делает, даже старшему, самому близкому, другу Аорее. Почему - он и сам не мог ответить. Скорее всего потому, что так не делал никто в деревне, а раз это не нужно никому из взрослых, значит, это бесполезное занятие, детская игра. Впрочем, дети тоже не забавлялись ничем подобным. Во всяком случае, Уикее об этом не знал. Правда, он выдумал еще одну забаву. Если срезать молодой, тонкий побег дусоса, освободить его от мякоти и дуть поперек среза, зажав другой конец пальцем, то получался веселый звонкий свист. Уикее просверлил острым камнем дырочки рядком в небольшой деревяшке, подобрал несколько разных по толщине и длине дудочек и вставил их в отверстия, выровняв по верхним краям, а нижние концы трубок заткнул пробками из коры. Теперь, можно было дуть, быстро поднося к губам трубочки, и звуки при том получались очень интересные. Эту игрушку Уикее показал друзьям, только им она почему-то совсем не понравилась. Зато ему самому доставляло огромное удовольствие играть на маленьком дусосе, только он стал теперь это делать, когда оставался один. Однажды его застал за этим занятием Аорее и тоже не смог понять смысл непривычной забавы. Хорошо хоть смеяться не стал.
Но сигнальный дусос не был игрушкой. По нему мог стучать только взрослый, и только когда нужно было сообщить что-то важное людям или предупредить жителей о грозящей опасности. Обычно по дусосу били, когда в деревне вспыхивал пожар, или когда домашней живности угрожал очередной набег стаи азоргу.
Уикее высунулся по пояс в окно. Покрутил головой, принюхался. Дымом не пахло. Даже очаги возле хижин не дымили - видимо, еще было очень рано, все жители до тревожного грохота спали. Уикее зевнул. Ему тоже хотелось спать. Но, видать, теперь долго не придется. Ведь не зря кто-то всех разбудил! Вряд ли этот “кто-то” хочет сообщить какую-нибудь ерунду вроде того, что состоится чья-то свадьба, родился очередной житель, или наоборот - умер. Для этого есть день. Обычно такие новости сообщаются ближе к вечеру, когда все уже вернутся с работ, отдохнут, насытятся.
Значит, азоргу? Уикее опять закрутил головой. Нет, так просто азоргу не увидишь! Они быстрые, юркие и очень хитрые. То прижмутся к самой земле, станут одним с ней цветом, и шустро завьются над ней на гибких и сильных лапах; то застынут, прижавшись к стене ли, к дереву, к камню ли - ни за что не отличишь зверя от неделимой части хижины, ствола или скалы, пока не подойдешь к нему вплотную.
Уикее убрал из окна голову, сел на лежанку, почесал лохматую макушку, еще раз зевнул, тряхнул черными космами, прогоняя сон окончательно, и наконец-то принял здравое решение: чем гадать, лучше сразу пойти на деревенскую площадь и все узнать. Он привычно сунул за пазуху маленький дусос, с которым никогда не расставался, и выскочил из хижины.
К площади уже подтягивался народ. Шли молча, устремив напряженные взгляды вперед, откуда все еще раздавались звуки дусоса. Многие из мужчин несли копья, пращи, луки - мысль о нападении азоргу пришла в голову не одному Уикее. Женщин было мало, большинство из них осталось дома, с детьми. Лишь одинокие да самые любопытные семенили по улочкам, торопясь выслушать новость и тут же разнести ее по деревне. В общем-то всем жителям и не было смысла идти к дусосу - достаточно было десятка-другого таких вот добровольных “глашатаек”…
Уикее, быстро, почти бегом приближаясь к деревенской площади, издали вглядывался в человеческую фигурку, неустанно колотящую палкой по дусосу. Но народ все прибывал на площадь, заслоняя от взора Уикее сигнальщика. Он успел лишь заметить, как в такт ударам раскачивается огненно-рыжая голова. Прежде, чем смог разглядеть лицо человека, Уикее по этой приметной шевелюре узнал своего старшего друга. Поняв, что это Аорее, мальчик невольно сбавил шаг. Как же так? Ведь его товарищ находится сейчас в тревожном дозоре у входа в долину!.. Сам Уикее был еще слишком молод для этой почетной обязанности, но все взрослые мужчины, сменяясь каждые сорок суток, охраняли родную деревню, окруженную громадным кольцом неприступных скалистых гор, в единственном уязвимом месте. Что могло случиться там, на дальнем рубеже?
Протискиваясь между теми, кто пришел на площадь раньше, Уикее подобрался наконец к самому дусосу. Поднял глаза на друга и вскрикнул - он едва смог узнать Аорее! Юноша был окровавлен и едва держался на ногах. Левый бок его был распорот, и из страшной кровавой раны торчали белые осколки ребер. Аорее пошатнулся и выронил из рук палку. Он с трудом поднял голову и мутным взглядом пронзительно зеленых глаз обвел площадь.
- Беда… - прохрипел юноша. - Страшная сила… Черные воины!.. Много… Спасайтесь! Берите детей и бегите в горы!..
- Но старикам не забраться на скалы, - послышалось из толпы, - многим женщинам тоже!
- Так хоть кто-то сумеет спастись! - собрав силы, выкрикнул Аорее. - Иначе - погибнут все!.. Бегите! Скорее! Черные воины близко!.. - Юноша покачнулся снова и на сей раз не смог удержаться на ногах, рухнул в серую пыль, обильно уже политую собственной кровью.
Люди начали разбегаться, лишь Уикее бросился на помощь другу. Хотя, какая от него могла быть помощь? Аорее умирал, это было понятно даже ему, подростку.
Парень заплакал и опустился на колени перед другом.
- Аорее, Аорее!.. - провел он ладонью по огненным волосам, слипшихся от крови и заалевших от этого еще сильнее. - Не покидай меня, друг! Ты ведь один у меня остался на всем свете!.. Как же я без тебя?
Юноша раскрыл наполненные болью изумрудные глаза и прошептал вдруг то, что меньше всего ожидал услышать Уикее:
- Помнишь, ты свистел на смешной игрушке? Она у тебя с собой?
Уикее кивнул, не в силах сказать ни слова от подступившего к горлу кома, и вынул дусос.
- Поиграй… Как ты делал… - Аорее закашлялся, выплевывая кровавые сгустки. Потом, часто и хрипло дыша, одними глазами указал на дусос в руках Уикее и кивнул.
Парнишка поднес к губам ряд деревянных трубочек и заиграл. Получалось у него плохо, потому что дрожали руки и слезы перехватывали горло. Но он все играл и играл, пока умирающий друг не протянул вдруг к нему ладонь, словно пытаясь отобрать дусос.
- Аорее?.. - испуганно отпрянул Уикее.
- Я узнал… - прохрипел Аорее. - Я понял… Смерти нет!.. Передай маме, что Юрка… - Старший друг уронил вдруг голову набок и замолчал. И Уикее увидел, что прямо из центра лба у того торчит тонкое древко с черным опереньем. Как точно такая же черная стрела мгновенье спустя пробила его собственный затылок, он, разумеется, увидеть не смог.
* * *
...Уикее выбежал из леса на окраину небольшого городка и замер перед пологим спуском, облепленным небольшими частными домами с садиками-огородиками, ведущим к блестевшей внизу ленточке реки. Название города Уикее слышал, но забыл. Да это было и не важно. Куда важнее оказалось неожиданное знание того, что его зовут вовсе не Уикее! Впрочем, Уикее - тоже его имя, но какое-то полузабытое, ненастоящее, словно вычитанное из книг или услышанное во сне. А сейчас его звали Димкой, и он убегал... От кого он убегал?.. Голова парня закружилась, и он сел прямо в густую траву возле черного покосившегося забора. Так, его зовут Димка. Димка Гликовский. Глюк - так называли его друзья еще из той жизни, при маме, и он не обижался на это прозвище, ведь Глюк - это композитор, а музыка значила для Димки очень много. И в той, счастливой жизни, и в этой... “И в моей, - подумал Уикее, - только я не знал, что это называется музыкой...”
Теперь он помнил и себя-Уикее, и себя-Димку одинаково хорошо. Это было неприятно и даже страшно, но две личности быстро сплелись в одну, и страх стал уходить, словно вода сквозь песок, поскольку Уикее-Димка неожиданно понял, что это нормально, так и должно быть. Знание это пришло к нему не откуда-то извне - оно будто всегда жило в нем, только таилось до времени в дальних закутках разума. А называть он себя решил все-таки Димкой, ведь он находился сейчас на Земле, Димкиной родине.
Та его часть, что недавно принадлежала Уикее, вспомнила вдруг про Аорее, перед глазами возникло черное оперение стрелы, торчащее из-под рыжей челки. Димка вскочил было, но тут же снова опустился в траву. Что толку вскакивать и даже бежать? Теперь хоть забегайся - друг мертв. Тем более, туда, где жил Уикее, не добежать. А побегать и так уж пришлось вволю… Сил больше нет!
Димка оглянулся на веселый с виду, беленький и чистый березнячок, из которого он только что выпрыгнул, словно заяц. Нет никаких гарантий, что сейчас оттуда не выскочат и волки. И не серые четвероногие, а такие же внешне, как он сам, но куда для него опаснее, чем зубастые хищники. Те в худшем случае его просто съедят, а эти…
Хотя, те, кто за ним гонятся, еще не волки - волчата. Или даже шакалы. Детдомовские старшеклассники, которых науськали на него настоящие звери: директор Семирядов по прозвищу Семерка и классная воспитательница Дорофеева. Димка страдальчески сморщился, лишь вспомнив эти ненавистные лица. По исцарапанной ветками щеке скатилась слезинка. Нет, пусть его лучше и впрямь загрызут волки, но в детдом он больше не вернется!
Вот бы оказаться сейчас снова в деревне, атакованной Черными воинами! По крайней мере, они - настоящие враги, их можно и даже нужно убивать без зазрения совести! Стоп… А как он попал сюда? Не Димка, который, понятно, прибежал на своих двоих, а Уикее, который совсем недавно сидел возле раненного старшего друга? Он играл на дусосе! Может, в этом все дело? Может, сделать это снова?
Уикее - теперь все-таки больше Уикее - полез было за пазуху, где хранил свистящую игрушку. Но на нем была надета вовсе не серая куртка из грубой ткани, а дешевая линялая рубашка в бледную черно-зеленую клетку (уже, скорее, серо-салатовую). И все-таки он (теперь уже точно Димка) расстегнул верхние пуговицы и сунул руку под ткань. Ведь он-то, Димка, знал, что дусос там. Вернее, не дусос, конечно, а флейта Пана, названная так по имени древнегреческого шаловливого бога, но по сути своей это и был тот же дусос.
…Собственно, с флейты и начались все его неприятности. Нет!.. Настоящие неприятности начались, конечно, раньше, когда умерла мама… Хотя, какие же это неприятности? Это настоящее горе, беда, трагедия!.. И мамина неожиданная смерть, и детский дом, куда за неимением близких родственников его сразу же определили. Но если с тем, что мамы больше нет, он смириться так и не смог, то к детскому дому надеялся все же привыкнуть и бедой его поначалу не считал. А зря. Там все было бедой. Но самое страшное, те люди, которые призваны если не заменить детям родителей, то хотя бы стремиться к этому, на деле поступали совсем по другому. Для кого-то из них дети были досадной помехой, которую они терпели как неизбежность (и, надо сказать, их Димка тоже соглашался терпеть), но были и те, для кого воспитанники являлись злейшими врагами, просто по определению, безо всяких причин (как говорится, без объявления войны).
А дети… Дети были разными. Но разве можно остаться чистым, добрым и нежным (даже если ты был таким изначально) в атмосфере злобы и ненависти, подлости и страха? Димка выбрал не лучший, наверное, способ защиты - он ушел в себя, сжался в тугой комок, оброс колючками, словно ежик, сам не замечая того, что берет на вооружение то, что не принимает в других - злобу и ненависть. Нет, были конечно ребята, по крайней мере нормальные внешне, к которым Димка потянулся вначале, но подружиться так ни с кем и не сумел - наверное, его быстро растущие колючки уже не пускали к нему никого.
И его единственным другом осталась флейта. 1Блокфлейта сопрано, деревянный “Venus”, который когда-то подарила ему мама.
1 Блокфлейта - европейская разновидность продольной флейты с восемью игровыми отверстиями; одно из них располагается на нижней стороне инструмента и выполняет роль октавного клапана для повышения звуков на октаву вверх. Строй диатонический, но с помощью аппликатурных приемов, называемых "вилками", можно играть мелодии с использованием хроматического звукоряда.
Самая распространенная блокфлейта - блокфлейта сопрано. Нижняя нота этой флейты соответствует ноте "до" первой октавы.
Флейта сразу вызвала насмешки у детей. Изо всех музыкальных инструментов здесь признавалась лишь раздолбанная гитара, на которой под дешевый “контрабандный” портвейн вечерами бренчали старшие ребята, жалобно воя примитивный “блатняк”.
А Димка играл сонаты Валентино, Гортона и Перселла, очень любил “Одинокого пастуха” Джеймса Ласта, а больше всего на свете - мелодию из кинофильма “Генералы песчаных карьеров” Луиса Оливейры. Он никогда не играл при ребятах, всегда старался найти укромный уголок, и стоило появиться рядом хоть одному человеку, он сразу прятал флейту. Но разве можно надолго остаться одному в таком людном месте как детский дом? И все же, Димке хватало даже трех-четырех минут, чтобы словно глотнуть свежего воздуха свободы, вспомнить тепло родного дома, нежность маминых рук… Все это, и даже больше, дарила ему флейта. В ее музыке жил целый огромный мир - прекрасный, желанный, но такой недостижимый!
И однажды этот мир был разрушен. В самом буквальном безжалостном смысле. Утром, как обычно, Димка сунул руку в прикроватную тумбочку, чтобы коснуться друга, поздороваться с ним. А пальцы нащупали лишь острые щепки. Димка не сразу и понял, что это такое, он не мог осознать, что такое возможно… Лишь когда он вынул самый крупный обломок и увидел на нем игровое отверстие, то наконец-то понял, что произошло. Но все еще не мог понять, как могло случиться такое, что стало причиной гибели флейты?.. Пока не грохнул сзади мальчишеский многоголосый хохот. Димка быстро обернулся. На щеках его блестели слезы, что придало издевательскому смеху пущей громкости и разнузданности. Смеялись все, даже те, с кем он хотел подружиться. И тогда Димка встал, сжимая в руке острый деревянный обломок и шагнул к злобно гогочущей толпе. Взмах руки снизу-вверх - и хохот заглушился истошным визгом. Остальные разом смолкли, отпрянули от вопящего. А бритый под “ноль” в подражание “настоящим браткам” старшеклассник продолжал верещать, глядя на торчащий из бедра осколок флейты, вокруг которого по вытертой до белизне штанине джинсов расплывалось темно-бордовое пятно.
Димку на трое суток посадили в карцер - бывший туалет, где раньше хранила ведра и швабры уборщица, который сметливый директор догадался приспособить для “воспитательных” нужд. По два раза в день - утром и вечером - Димке приносили кружку воды и кусок черствого хлеба. Но самым страшным оказались не голод и жажда - стоял конец ноября, и из-под двери тянуло мокрым холодом, отчего лежать и сидеть на ледяном бетонном полу становилось невыносимо. Димка старался подольше стоять, но подгибающиеся от голода ноги быстро уставали, и он опять садился на бетон. В результате он заработал воспаление легких и проболел почти всю зиму, затаив внутри сердца еще большую злобу, и решил при первой же возможности отсюда бежать.
А в конце февраля произошло одно неприметное событие, которое брызнуло в заледеневшую Димкину душу лучиком света…
Как бы ни были жестоки условия детского дома, как ни презирали детей учителя и воспитатели, но определенные культурно-массовые мероприятия им все же приходилось проводить - ведь приезжали к ним и проверки, велась какая-то отчетность, которую не всегда удавалось “срисовать с потолка”. В театры, конечно, никто детей водить не собирался, а вот к ним в детский дом как-то приехал студенческий ансамбль исполнителей латиноамериканского фольклора. Почему именно такой, непонятно. Наверное, студенты запросили небольшую плату, а что именно они будут играть, воспитателей волновало меньше всего.
Димка шел в актовый зал с неохотой. А когда началось выступление - забыл обо всем: где он, что с ним… Не существовало больше ненавистного детского дома, злобных учителей, жестоких детей. Вокруг него распахнула свои объятия Вселенная, вытеснив все наносное и мелкое, поглотив его, растворив в себе, подарив ощущение счастья в чистом виде.
Покорила его, в первую очередь, многоствольная флейта, которая у латиноамериканских индейцев носит название сампоньо, о чем рассказали после концерта артисты. Димка попросил показать ему флейту поближе. Очкастая Дорофеиха, классная воспитательница, сразу зашипела на него, но веселая худенькая студентка-флейтистка в цветастом балахоне и блестящих монисто на шее засмеялась и спрыгнула со сцены в зал.
- Да почему нет? Пусть мальчик посмотрит!
Она протянула Димке неровный снизу “заборчик” из трубок разной толщины, скрепленных между собой деревянными, обвязанными тесьмой с “индейским” орнаментом пластинами и пояснила:
- Такие флейты не только у индейцев есть. Даже на Руси в них играли! Кувиклы, или кувички еще, назывались. А вообще эта флейта носит классическое название “флейта Пана”. Знаешь почему?
Димка покачал головой, не отрывая глаз от сампоньо. Девушка звонко и мелодично, словно и сейчас играла на флейте, заговорила “былинно-сказочным” голосом:
- Жил-был в Древней Греции бог такой - Пан его звали. Ноги у него как у козла были. Да и весь он не сильно от козла отличался: пьянствовать любил, танцы-шманцы всякие с веселыми девицами. А однажды встретилась ему в лесу прекрасная нимфа по имени Сиринкс. Пан к ней - и так, и сяк, а красавице этот козел, понятно, не понравился. А тому неуважение такое к собственной персоне не по вкусу пришлось. Он нимфу - хвать! А та вырвалась и побежала! Пан - за ней. Ноги-то козлиные, бегают быстро. Почти уже догнал нимфу, но взмолилась Сиринкс отцу своему - речному богу: “Спаси меня, батюшка, от посягательств урода страшного, наглеца козлоногого!”. А отец-то всего лишь речной бог, не ахти какой всемогущий, всего и смог дочурке помочь, что превратил ее в тростник. Козел Пан тот тростник срезал и сделал из него многоствольную флейту. И играл на ней с тех пор, продолжал над девушкой измываться... А никто и догадаться не мог, что не флейта это поет, а сладкоголосая нимфа Сиринкс. Между прочим, в самой Греции до сих пор эту флейту так и называют - сиринкс. - Студентка потрепала Димку по голове и забрала у него инструмент.
СУМЕТЬ УСЛЫШАТЬ
Говорят, у каждого человека на Земле есть двойник. Он так же мыслит, как ты, тому же радуется, о том же грустит… Вы даже похожи с ним, как две капли воды. Но если так, почему мы не встречаемся друг с другом? Может, все это сказки, пустая болтовня? А может, все дело в том, что живут наши двойники в другом измерении? Или в другом времени… Или вообще на другой планете… А что если двойник - это вовсе не чужак, а тот же ты, просто человек - это не “штучное” существо, живущее “здесь и сейчас”, а нечто большее - раскинувшийся во времени и пространстве клубок единого разума со множеством нитей, поистине бессмертное божественное творение, существующее “везде и всегда”?.. Но каждая отдельная ниточка не знает о том, что их много, что они - часть единого целого. Но должно же найтись какое-то средство, способное дать человеку возможность понять, кто он такой на самом деле, почувствовать присутствие остальных “нитей”, увидеть то, что видят они, услышать то, что они слышат, жить в гармонии с самим собой везде и всегда, в одной тональности со всем остальным миром!.. А может, это средство уже дано нам, только мы не умеем им пользоваться; смотрим, но не видим, слушаем - и не слышим?..
* * *
…Уикее проснулся от гулких ударов сердца по ребрам. Он даже испугался сперва, что этот громкий стук разбудит маму. Но сознание выпуталось из липких нитей сна окончательно, и Уикее вспомнил, что мамы нет. Давно нет... А потом он понял и то, что грохочет вовсе не сердце. Звук доносился с улицы, из проема окна. Теперь Уикее узнал его: так вибрирующе-резко, скрипяще-надтреснуто мог грохотать только один предмет в деревне - сигнальный дусос. Обрубок ствола дерева с тем же названием, после того, как из него удаляли волокнистую съедобную мякоть, а оболочку высушивали, при ударе по нему палкой гремел, словно куча булыжников, летящих с крутой горы. И его громыхание можно было услышать далеко за пределами деревни.
Парень поморщился - от скрипучего грохота заныли зубы. Уикее и сам делал дусосы, - конечно, не такие огромные - в рост человека, - как этот, зато и звучавшие не столь противно. Наоборот, Уикее тщательно выбирал стволы нужной ширины, подгонял длину, с тем, чтобы каждый дусос издавал красивый звук, и чтобы каждый звенел по-своему. Парнишка глянул вверх и улыбнулся. Два десятка толстых деревянных трубок свисали с потолка, ожидая, когда юный хозяин пробежится по их звонким бокам крепкими палочками.
Уикее никому не показывал, как он это делает, даже старшему, самому близкому, другу Аорее. Почему - он и сам не мог ответить. Скорее всего потому, что так не делал никто в деревне, а раз это не нужно никому из взрослых, значит, это бесполезное занятие, детская игра. Впрочем, дети тоже не забавлялись ничем подобным. Во всяком случае, Уикее об этом не знал. Правда, он выдумал еще одну забаву. Если срезать молодой, тонкий побег дусоса, освободить его от мякоти и дуть поперек среза, зажав другой конец пальцем, то получался веселый звонкий свист. Уикее просверлил острым камнем дырочки рядком в небольшой деревяшке, подобрал несколько разных по толщине и длине дудочек и вставил их в отверстия, выровняв по верхним краям, а нижние концы трубок заткнул пробками из коры. Теперь, можно было дуть, быстро поднося к губам трубочки, и звуки при том получались очень интересные. Эту игрушку Уикее показал друзьям, только им она почему-то совсем не понравилась. Зато ему самому доставляло огромное удовольствие играть на маленьком дусосе, только он стал теперь это делать, когда оставался один. Однажды его застал за этим занятием Аорее и тоже не смог понять смысл непривычной забавы. Хорошо хоть смеяться не стал.
Но сигнальный дусос не был игрушкой. По нему мог стучать только взрослый, и только когда нужно было сообщить что-то важное людям или предупредить жителей о грозящей опасности. Обычно по дусосу били, когда в деревне вспыхивал пожар, или когда домашней живности угрожал очередной набег стаи азоргу.
Уикее высунулся по пояс в окно. Покрутил головой, принюхался. Дымом не пахло. Даже очаги возле хижин не дымили - видимо, еще было очень рано, все жители до тревожного грохота спали. Уикее зевнул. Ему тоже хотелось спать. Но, видать, теперь долго не придется. Ведь не зря кто-то всех разбудил! Вряд ли этот “кто-то” хочет сообщить какую-нибудь ерунду вроде того, что состоится чья-то свадьба, родился очередной житель, или наоборот - умер. Для этого есть день. Обычно такие новости сообщаются ближе к вечеру, когда все уже вернутся с работ, отдохнут, насытятся.
Значит, азоргу? Уикее опять закрутил головой. Нет, так просто азоргу не увидишь! Они быстрые, юркие и очень хитрые. То прижмутся к самой земле, станут одним с ней цветом, и шустро завьются над ней на гибких и сильных лапах; то застынут, прижавшись к стене ли, к дереву, к камню ли - ни за что не отличишь зверя от неделимой части хижины, ствола или скалы, пока не подойдешь к нему вплотную.
Уикее убрал из окна голову, сел на лежанку, почесал лохматую макушку, еще раз зевнул, тряхнул черными космами, прогоняя сон окончательно, и наконец-то принял здравое решение: чем гадать, лучше сразу пойти на деревенскую площадь и все узнать. Он привычно сунул за пазуху маленький дусос, с которым никогда не расставался, и выскочил из хижины.
К площади уже подтягивался народ. Шли молча, устремив напряженные взгляды вперед, откуда все еще раздавались звуки дусоса. Многие из мужчин несли копья, пращи, луки - мысль о нападении азоргу пришла в голову не одному Уикее. Женщин было мало, большинство из них осталось дома, с детьми. Лишь одинокие да самые любопытные семенили по улочкам, торопясь выслушать новость и тут же разнести ее по деревне. В общем-то всем жителям и не было смысла идти к дусосу - достаточно было десятка-другого таких вот добровольных “глашатаек”…
Уикее, быстро, почти бегом приближаясь к деревенской площади, издали вглядывался в человеческую фигурку, неустанно колотящую палкой по дусосу. Но народ все прибывал на площадь, заслоняя от взора Уикее сигнальщика. Он успел лишь заметить, как в такт ударам раскачивается огненно-рыжая голова. Прежде, чем смог разглядеть лицо человека, Уикее по этой приметной шевелюре узнал своего старшего друга. Поняв, что это Аорее, мальчик невольно сбавил шаг. Как же так? Ведь его товарищ находится сейчас в тревожном дозоре у входа в долину!.. Сам Уикее был еще слишком молод для этой почетной обязанности, но все взрослые мужчины, сменяясь каждые сорок суток, охраняли родную деревню, окруженную громадным кольцом неприступных скалистых гор, в единственном уязвимом месте. Что могло случиться там, на дальнем рубеже?
Протискиваясь между теми, кто пришел на площадь раньше, Уикее подобрался наконец к самому дусосу. Поднял глаза на друга и вскрикнул - он едва смог узнать Аорее! Юноша был окровавлен и едва держался на ногах. Левый бок его был распорот, и из страшной кровавой раны торчали белые осколки ребер. Аорее пошатнулся и выронил из рук палку. Он с трудом поднял голову и мутным взглядом пронзительно зеленых глаз обвел площадь.
- Беда… - прохрипел юноша. - Страшная сила… Черные воины!.. Много… Спасайтесь! Берите детей и бегите в горы!..
- Но старикам не забраться на скалы, - послышалось из толпы, - многим женщинам тоже!
- Так хоть кто-то сумеет спастись! - собрав силы, выкрикнул Аорее. - Иначе - погибнут все!.. Бегите! Скорее! Черные воины близко!.. - Юноша покачнулся снова и на сей раз не смог удержаться на ногах, рухнул в серую пыль, обильно уже политую собственной кровью.
Люди начали разбегаться, лишь Уикее бросился на помощь другу. Хотя, какая от него могла быть помощь? Аорее умирал, это было понятно даже ему, подростку.
Парень заплакал и опустился на колени перед другом.
- Аорее, Аорее!.. - провел он ладонью по огненным волосам, слипшихся от крови и заалевших от этого еще сильнее. - Не покидай меня, друг! Ты ведь один у меня остался на всем свете!.. Как же я без тебя?
Юноша раскрыл наполненные болью изумрудные глаза и прошептал вдруг то, что меньше всего ожидал услышать Уикее:
- Помнишь, ты свистел на смешной игрушке? Она у тебя с собой?
Уикее кивнул, не в силах сказать ни слова от подступившего к горлу кома, и вынул дусос.
- Поиграй… Как ты делал… - Аорее закашлялся, выплевывая кровавые сгустки. Потом, часто и хрипло дыша, одними глазами указал на дусос в руках Уикее и кивнул.
Парнишка поднес к губам ряд деревянных трубочек и заиграл. Получалось у него плохо, потому что дрожали руки и слезы перехватывали горло. Но он все играл и играл, пока умирающий друг не протянул вдруг к нему ладонь, словно пытаясь отобрать дусос.
- Аорее?.. - испуганно отпрянул Уикее.
- Я узнал… - прохрипел Аорее. - Я понял… Смерти нет!.. Передай маме, что Юрка… - Старший друг уронил вдруг голову набок и замолчал. И Уикее увидел, что прямо из центра лба у того торчит тонкое древко с черным опереньем. Как точно такая же черная стрела мгновенье спустя пробила его собственный затылок, он, разумеется, увидеть не смог.
* * *
...Уикее выбежал из леса на окраину небольшого городка и замер перед пологим спуском, облепленным небольшими частными домами с садиками-огородиками, ведущим к блестевшей внизу ленточке реки. Название города Уикее слышал, но забыл. Да это было и не важно. Куда важнее оказалось неожиданное знание того, что его зовут вовсе не Уикее! Впрочем, Уикее - тоже его имя, но какое-то полузабытое, ненастоящее, словно вычитанное из книг или услышанное во сне. А сейчас его звали Димкой, и он убегал... От кого он убегал?.. Голова парня закружилась, и он сел прямо в густую траву возле черного покосившегося забора. Так, его зовут Димка. Димка Гликовский. Глюк - так называли его друзья еще из той жизни, при маме, и он не обижался на это прозвище, ведь Глюк - это композитор, а музыка значила для Димки очень много. И в той, счастливой жизни, и в этой... “И в моей, - подумал Уикее, - только я не знал, что это называется музыкой...”
Теперь он помнил и себя-Уикее, и себя-Димку одинаково хорошо. Это было неприятно и даже страшно, но две личности быстро сплелись в одну, и страх стал уходить, словно вода сквозь песок, поскольку Уикее-Димка неожиданно понял, что это нормально, так и должно быть. Знание это пришло к нему не откуда-то извне - оно будто всегда жило в нем, только таилось до времени в дальних закутках разума. А называть он себя решил все-таки Димкой, ведь он находился сейчас на Земле, Димкиной родине.
Та его часть, что недавно принадлежала Уикее, вспомнила вдруг про Аорее, перед глазами возникло черное оперение стрелы, торчащее из-под рыжей челки. Димка вскочил было, но тут же снова опустился в траву. Что толку вскакивать и даже бежать? Теперь хоть забегайся - друг мертв. Тем более, туда, где жил Уикее, не добежать. А побегать и так уж пришлось вволю… Сил больше нет!
Димка оглянулся на веселый с виду, беленький и чистый березнячок, из которого он только что выпрыгнул, словно заяц. Нет никаких гарантий, что сейчас оттуда не выскочат и волки. И не серые четвероногие, а такие же внешне, как он сам, но куда для него опаснее, чем зубастые хищники. Те в худшем случае его просто съедят, а эти…
Хотя, те, кто за ним гонятся, еще не волки - волчата. Или даже шакалы. Детдомовские старшеклассники, которых науськали на него настоящие звери: директор Семирядов по прозвищу Семерка и классная воспитательница Дорофеева. Димка страдальчески сморщился, лишь вспомнив эти ненавистные лица. По исцарапанной ветками щеке скатилась слезинка. Нет, пусть его лучше и впрямь загрызут волки, но в детдом он больше не вернется!
Вот бы оказаться сейчас снова в деревне, атакованной Черными воинами! По крайней мере, они - настоящие враги, их можно и даже нужно убивать без зазрения совести! Стоп… А как он попал сюда? Не Димка, который, понятно, прибежал на своих двоих, а Уикее, который совсем недавно сидел возле раненного старшего друга? Он играл на дусосе! Может, в этом все дело? Может, сделать это снова?
Уикее - теперь все-таки больше Уикее - полез было за пазуху, где хранил свистящую игрушку. Но на нем была надета вовсе не серая куртка из грубой ткани, а дешевая линялая рубашка в бледную черно-зеленую клетку (уже, скорее, серо-салатовую). И все-таки он (теперь уже точно Димка) расстегнул верхние пуговицы и сунул руку под ткань. Ведь он-то, Димка, знал, что дусос там. Вернее, не дусос, конечно, а флейта Пана, названная так по имени древнегреческого шаловливого бога, но по сути своей это и был тот же дусос.
…Собственно, с флейты и начались все его неприятности. Нет!.. Настоящие неприятности начались, конечно, раньше, когда умерла мама… Хотя, какие же это неприятности? Это настоящее горе, беда, трагедия!.. И мамина неожиданная смерть, и детский дом, куда за неимением близких родственников его сразу же определили. Но если с тем, что мамы больше нет, он смириться так и не смог, то к детскому дому надеялся все же привыкнуть и бедой его поначалу не считал. А зря. Там все было бедой. Но самое страшное, те люди, которые призваны если не заменить детям родителей, то хотя бы стремиться к этому, на деле поступали совсем по другому. Для кого-то из них дети были досадной помехой, которую они терпели как неизбежность (и, надо сказать, их Димка тоже соглашался терпеть), но были и те, для кого воспитанники являлись злейшими врагами, просто по определению, безо всяких причин (как говорится, без объявления войны).
А дети… Дети были разными. Но разве можно остаться чистым, добрым и нежным (даже если ты был таким изначально) в атмосфере злобы и ненависти, подлости и страха? Димка выбрал не лучший, наверное, способ защиты - он ушел в себя, сжался в тугой комок, оброс колючками, словно ежик, сам не замечая того, что берет на вооружение то, что не принимает в других - злобу и ненависть. Нет, были конечно ребята, по крайней мере нормальные внешне, к которым Димка потянулся вначале, но подружиться так ни с кем и не сумел - наверное, его быстро растущие колючки уже не пускали к нему никого.
И его единственным другом осталась флейта. 1Блокфлейта сопрано, деревянный “Venus”, который когда-то подарила ему мама.
1 Блокфлейта - европейская разновидность продольной флейты с восемью игровыми отверстиями; одно из них располагается на нижней стороне инструмента и выполняет роль октавного клапана для повышения звуков на октаву вверх. Строй диатонический, но с помощью аппликатурных приемов, называемых "вилками", можно играть мелодии с использованием хроматического звукоряда.
Самая распространенная блокфлейта - блокфлейта сопрано. Нижняя нота этой флейты соответствует ноте "до" первой октавы.
Флейта сразу вызвала насмешки у детей. Изо всех музыкальных инструментов здесь признавалась лишь раздолбанная гитара, на которой под дешевый “контрабандный” портвейн вечерами бренчали старшие ребята, жалобно воя примитивный “блатняк”.
А Димка играл сонаты Валентино, Гортона и Перселла, очень любил “Одинокого пастуха” Джеймса Ласта, а больше всего на свете - мелодию из кинофильма “Генералы песчаных карьеров” Луиса Оливейры. Он никогда не играл при ребятах, всегда старался найти укромный уголок, и стоило появиться рядом хоть одному человеку, он сразу прятал флейту. Но разве можно надолго остаться одному в таком людном месте как детский дом? И все же, Димке хватало даже трех-четырех минут, чтобы словно глотнуть свежего воздуха свободы, вспомнить тепло родного дома, нежность маминых рук… Все это, и даже больше, дарила ему флейта. В ее музыке жил целый огромный мир - прекрасный, желанный, но такой недостижимый!
И однажды этот мир был разрушен. В самом буквальном безжалостном смысле. Утром, как обычно, Димка сунул руку в прикроватную тумбочку, чтобы коснуться друга, поздороваться с ним. А пальцы нащупали лишь острые щепки. Димка не сразу и понял, что это такое, он не мог осознать, что такое возможно… Лишь когда он вынул самый крупный обломок и увидел на нем игровое отверстие, то наконец-то понял, что произошло. Но все еще не мог понять, как могло случиться такое, что стало причиной гибели флейты?.. Пока не грохнул сзади мальчишеский многоголосый хохот. Димка быстро обернулся. На щеках его блестели слезы, что придало издевательскому смеху пущей громкости и разнузданности. Смеялись все, даже те, с кем он хотел подружиться. И тогда Димка встал, сжимая в руке острый деревянный обломок и шагнул к злобно гогочущей толпе. Взмах руки снизу-вверх - и хохот заглушился истошным визгом. Остальные разом смолкли, отпрянули от вопящего. А бритый под “ноль” в подражание “настоящим браткам” старшеклассник продолжал верещать, глядя на торчащий из бедра осколок флейты, вокруг которого по вытертой до белизне штанине джинсов расплывалось темно-бордовое пятно.
Димку на трое суток посадили в карцер - бывший туалет, где раньше хранила ведра и швабры уборщица, который сметливый директор догадался приспособить для “воспитательных” нужд. По два раза в день - утром и вечером - Димке приносили кружку воды и кусок черствого хлеба. Но самым страшным оказались не голод и жажда - стоял конец ноября, и из-под двери тянуло мокрым холодом, отчего лежать и сидеть на ледяном бетонном полу становилось невыносимо. Димка старался подольше стоять, но подгибающиеся от голода ноги быстро уставали, и он опять садился на бетон. В результате он заработал воспаление легких и проболел почти всю зиму, затаив внутри сердца еще большую злобу, и решил при первой же возможности отсюда бежать.
А в конце февраля произошло одно неприметное событие, которое брызнуло в заледеневшую Димкину душу лучиком света…
Как бы ни были жестоки условия детского дома, как ни презирали детей учителя и воспитатели, но определенные культурно-массовые мероприятия им все же приходилось проводить - ведь приезжали к ним и проверки, велась какая-то отчетность, которую не всегда удавалось “срисовать с потолка”. В театры, конечно, никто детей водить не собирался, а вот к ним в детский дом как-то приехал студенческий ансамбль исполнителей латиноамериканского фольклора. Почему именно такой, непонятно. Наверное, студенты запросили небольшую плату, а что именно они будут играть, воспитателей волновало меньше всего.
Димка шел в актовый зал с неохотой. А когда началось выступление - забыл обо всем: где он, что с ним… Не существовало больше ненавистного детского дома, злобных учителей, жестоких детей. Вокруг него распахнула свои объятия Вселенная, вытеснив все наносное и мелкое, поглотив его, растворив в себе, подарив ощущение счастья в чистом виде.
Покорила его, в первую очередь, многоствольная флейта, которая у латиноамериканских индейцев носит название сампоньо, о чем рассказали после концерта артисты. Димка попросил показать ему флейту поближе. Очкастая Дорофеиха, классная воспитательница, сразу зашипела на него, но веселая худенькая студентка-флейтистка в цветастом балахоне и блестящих монисто на шее засмеялась и спрыгнула со сцены в зал.
- Да почему нет? Пусть мальчик посмотрит!
Она протянула Димке неровный снизу “заборчик” из трубок разной толщины, скрепленных между собой деревянными, обвязанными тесьмой с “индейским” орнаментом пластинами и пояснила:
- Такие флейты не только у индейцев есть. Даже на Руси в них играли! Кувиклы, или кувички еще, назывались. А вообще эта флейта носит классическое название “флейта Пана”. Знаешь почему?
Димка покачал головой, не отрывая глаз от сампоньо. Девушка звонко и мелодично, словно и сейчас играла на флейте, заговорила “былинно-сказочным” голосом:
- Жил-был в Древней Греции бог такой - Пан его звали. Ноги у него как у козла были. Да и весь он не сильно от козла отличался: пьянствовать любил, танцы-шманцы всякие с веселыми девицами. А однажды встретилась ему в лесу прекрасная нимфа по имени Сиринкс. Пан к ней - и так, и сяк, а красавице этот козел, понятно, не понравился. А тому неуважение такое к собственной персоне не по вкусу пришлось. Он нимфу - хвать! А та вырвалась и побежала! Пан - за ней. Ноги-то козлиные, бегают быстро. Почти уже догнал нимфу, но взмолилась Сиринкс отцу своему - речному богу: “Спаси меня, батюшка, от посягательств урода страшного, наглеца козлоногого!”. А отец-то всего лишь речной бог, не ахти какой всемогущий, всего и смог дочурке помочь, что превратил ее в тростник. Козел Пан тот тростник срезал и сделал из него многоствольную флейту. И играл на ней с тех пор, продолжал над девушкой измываться... А никто и догадаться не мог, что не флейта это поет, а сладкоголосая нимфа Сиринкс. Между прочим, в самой Греции до сих пор эту флейту так и называют - сиринкс. - Студентка потрепала Димку по голове и забрала у него инструмент.