(no subject)
Снилось, что мой журнал был удалён abuse team в связи с обострением ненормальности окружающего мира и интернета. Я был этому почти рад. Странный кошмар - невозможность говорить, мне такой до этого только один раз снился. Впрочем, это тоже был совсем не кошмар.
Просто устал от себя. Самое худшее - в таком состоянии всегда уверен, что от меня не могут не уставать все остальные. А остальные устают обычно как раз от этой уверенности.
Черновой вариант диссертации закончил этой ночью. Пытался предыдущей, чтобы оставить её в зиме, не получилось - ещё до полуночи меня смыло осознанием весны. Но весной и работа происходит совершенно по-другому - на следующиую ночь я и не заметил, как всё окончательно сложилось.
А почувствовал, что всё завершено, я в маршрутке, возвращаясь с работы - когда обнаружил, что мне больше ничего не надо обдумывать, и в свободное время я могу, должен думать о том, о чём хочу. Не знаю, понимаете вы меня, или я просто был болен, а теперь вылечился.
*
Да, а тот другой сон о молчании, я за два прошедших года несколько раз пытался его записать, но не мог восстановить ощущение. Он о другом совсем, но пусть будет здесь и сейчас. Я был в нём полугодовалым, наверное, ребёнком, висел в колыбели в прозрачном свете. Ко мне подходили взрослые, смотрели на меня - наверное, с любовью. Неважно. Я мог читать их мысли, или не мысли, - я ведь не мог не только говорить, но и воспринимать чужие слова, - чувства, неосознанные желания, паутинки из света, проходящие между ними и сплетающие в единое целое - всё то, что не могли понимать о себе они сами. Это было счастьем - понимать всё так, как оно есть, как паутинку, сплетающуюся из света, а потом это стало болью. Ненормальность мира оказалась в этом узоре слишком видна, слишком резка, и было слишком видно, где расположены эти тёмные, мёртвые нити, как можно, нужно их оживить - но условием понимания всего была невозможность говорить с этими людьми. Мне становилось всё больнее, я думал - неужели всё это так и будет проходить мимо меня, неужели способность говорить утрачена мной навсегда. От этого "навсегда" мне стало страшно, страх и послужил толчком к выбору - мне стало жарко и тесно, я напрягал мышцы лица, пытался разжать губы, почувствовать голосовые связки, выдохнуть воздух. Проснувшись от своего крика, я ещё успел услышать его окончание.
Просто устал от себя. Самое худшее - в таком состоянии всегда уверен, что от меня не могут не уставать все остальные. А остальные устают обычно как раз от этой уверенности.
Черновой вариант диссертации закончил этой ночью. Пытался предыдущей, чтобы оставить её в зиме, не получилось - ещё до полуночи меня смыло осознанием весны. Но весной и работа происходит совершенно по-другому - на следующиую ночь я и не заметил, как всё окончательно сложилось.
А почувствовал, что всё завершено, я в маршрутке, возвращаясь с работы - когда обнаружил, что мне больше ничего не надо обдумывать, и в свободное время я могу, должен думать о том, о чём хочу. Не знаю, понимаете вы меня, или я просто был болен, а теперь вылечился.
*
Да, а тот другой сон о молчании, я за два прошедших года несколько раз пытался его записать, но не мог восстановить ощущение. Он о другом совсем, но пусть будет здесь и сейчас. Я был в нём полугодовалым, наверное, ребёнком, висел в колыбели в прозрачном свете. Ко мне подходили взрослые, смотрели на меня - наверное, с любовью. Неважно. Я мог читать их мысли, или не мысли, - я ведь не мог не только говорить, но и воспринимать чужие слова, - чувства, неосознанные желания, паутинки из света, проходящие между ними и сплетающие в единое целое - всё то, что не могли понимать о себе они сами. Это было счастьем - понимать всё так, как оно есть, как паутинку, сплетающуюся из света, а потом это стало болью. Ненормальность мира оказалась в этом узоре слишком видна, слишком резка, и было слишком видно, где расположены эти тёмные, мёртвые нити, как можно, нужно их оживить - но условием понимания всего была невозможность говорить с этими людьми. Мне становилось всё больнее, я думал - неужели всё это так и будет проходить мимо меня, неужели способность говорить утрачена мной навсегда. От этого "навсегда" мне стало страшно, страх и послужил толчком к выбору - мне стало жарко и тесно, я напрягал мышцы лица, пытался разжать губы, почувствовать голосовые связки, выдохнуть воздух. Проснувшись от своего крика, я ещё успел услышать его окончание.