Из церковной жизни XX века, продолжение
Сперва - небольшое пояснение в предыдущему посту и к настоящему.
С о.Василием я познакомилась благодаря м.Екатерине, которая знала его с юности - они встречались в кругу духовных детей о.Георгия (Лаврова). О.Василий не считал о.Георгия своим духовным отцом, но исповедовался у него несколько раз и относился с почтением.
Он воспитывался в интеллигентной семье. Отец, профессор медицины, к религии был скорее равнодушным, мать же была очень религиозной и с детства приучила своего единственного сына к храму. О.Василий окончил медицинский институт и написал диссертацию - однако ему предназначен был иной, непростой духовный путь. После войны он принял священный сан и вскоре стал известным духовником. Многие в Москве его еще помнят.
О.Василий был человеком мистически одаренным и молитвенником. Прежде чем ответить на вопрос, он молился и отвечал только тогда, когда нужное слово открывалось ему в сердце. Его труд духовника был поистине подвижническим. Перед исповедью он обычно произносил проникновенные проповеди (в то время, когда это далеко не приветствовалось властями). В последние годы в храме батюшка появлялся не часто, но дома постоянно отвечал на звонки и принимал людей. Он говорил: многие обращаются ко мне, и никто не говорит о радости, а все о скорбях. Да, в наше время спасаемся скорбями...
От о. Василия остались дневники, которые уже изданы в книге, но м.б. я помещу их и здесь. А также краткий очерк его жизни.
Батюшка ценил "благодатных людей", как он называл их, и всегда имел своими друзьями. Таковыми были для него глинские старцы, а также Ольга Серафимовна Дефендова (м.Серафима). В большим почтением он относился к митрополиту Николяю (Ярушевичу).
Духовный путь о.Василия, как это характерно для людей Божиих, носил некоторую печать тайны. Никто не мог сказать точно, имел ли он тайный монашеский постриг (супруга его, Маргарита Васильевна, умерла значительно раньше него). По некоторым намекам можно предположить, что да, - но он унес с собой в вечность эту тайну. Когда его хоронили, в гроб положили клобук.
В 1960-е годы у себя на даче под Москвой о.Василий организовал общину по подобию монашеской, и м.Ермогена была ее начальницей. Батюшка отмечал в ней дух покаяния, однако говорил, что монашество, по ее собственному замечанию, мало что изменило в ее внутреннем устроении. Он благословил м.Е. написать очерк своей жизни, а также вести духовный дневник, который можно назвать покаянным. Это - и современный духовный опыт, и свидетельство о церковной жизни в годы гонений.
О своей жизни
(продолжение)
Был еще такой случай...
Одна матушка сидела в тюрьме за свои религиозные убеждения. Она была одинока, и я навещала ее. Один раз на свидание она вышла вся в слезах. Свидание происходило через две решетки, между которыми ходил часовой. Старушка заявляет, что ее назначили на этап в Караганду. Положение очень тяжелое, поплакали мыс ней вместе. Я побежала в храм и стала умолять первоверховных апостолов Петра и Павла помочь избавиться от этапа. Долго и неотступно молилась, надоела, верно, им. Вдруг меня осенила мысль подать заявление начальнику тюрьмы о том, что заключенная страдает гинекологическим заболеванием, в тюрьме же врача-гинеколога в то время не было. Заявление мое, написанное как бы от лица больной, приняли, и матушку перевели в городскую больницу. Там выяснилось, что у нее действительно фиброма матки, о которой она сама не знала. Ее оперировали и выпустили на свободу, где она и доживала свою жизнь.
Одного из моих братьев оперировали по поводу гнойного аппендицита, он был в тяжелом состоянии, и я ухаживала за ним в больнице. Больница была железнодорожная. Ночью привели больного в соседнюю палату, откуда доносился непрерывный стон. Я спросила у нянечки, кто это там так стонет, и она ответила, что это стрелочник, которому отрезало обе ноги, и он очень мучается. Я спросила, как его зовут и стала усердно молиться о тяжко больном Иакове. Мне сильно захотелось дать ему Крещенской воды и артоса, но боялась потихоньку пойти - вдруг увидят, могут быть неприятности. В то время мало кто признавал святыню, и мне некому было сказать о своем желании.
Вскоре в одну из ночей, после молитвы, у меня совершенно пропал страх, появилось мужество. Я взяла святыню и направилась через весь коридор к палате больного, навстречу идет незнакомая нянечка и спрашивает: “Вы далеко направляетесь?” Я спокойно объяснила, куда и зачем я иду, она пошла со мной, стала на колени у кровати больного и так молилась, что мне стало страшно - я видела в ней не человека, а видела и чувствовала, что это посланник Божий. Когда я дала больному артос, он перекрестился, сложил руки и при нас скончался. С тех пор всегда молюсь: где бы ни застала меня смерть, только бы она была христианской. Много лет прошло, но имя Иакова осталось в моей памяти, и вместе с дорогими мне лицами я стараюсь поминать и его.
Какое сильное горение к Богу было в молодости, душа рвалась на подвиги, жила и подкреплялась силой Божией видимо, явно, и тайно.
Наша семья была знакома с семьей Николая Владимировича, юриста по профессии. Он был редкой души человек, и рано Господь призвал его к Себе. На похоронах его я встретила старенького священника в ветхой одежде. Оказалось, что это отец покойного. Прежде я никогда не слышала о нем, так как супруга покойного была против общения с родителями мужа. Сильно загорелось мое сердце посетить родителей покойного ради памяти его. Я видела крайнюю их нищету, и это еще больше привлекало меня. Жили они верстах в пятнадцати или двадцати от города вдвоем с матушкой, которая много лет лежала парализованная, и ухаживать за ней приходилось батюшке. Ехать надо было до села Л. Трудно представить себе более убогой обстановки во всех отношениях. Кроме того, в жизни я не видела такого количества мух и блох. При появлении человека они покрывали его и жалили со всех сторон. Живущие там были мученики. Больная по личной нужде не могла подниматься и старичку трудно было ее обслуживать. Кроме того, жили они в большой бедности.
Вот это-то место стало моим любимым, здесь можно было приложить и сердце, и труд, и оказать материальную помощь. Все это было ничто по сравнению с радостью и любовью, с которыми меня встречали старички. Так как дома на мне были хозяйственные дела, то уезжать от них часто приходилось вечером, и к утру я возвращалась домой. Это смущало моего зятя, и он неоднократно высказывал всякие оскорбительные подозрения по моему адресу. Сестры слышали это и горько плакали, им было очень обидно за меня, т.к. они знали мою настроенность. Как ни странно, я не обижалась ни на кого и даже старалась утешить сестер. Господи! Как ты богат Своей премудростью, отраженной в заповедях Твоих. Мне много приходилось помогать людям, плакать с плачущими и радоваться с радующимися: сердце делается широким и многовместимым, и что странно - порок в таком состоянии не прикасается к душе, там нет ему места, она полна любовью.
Единственно, что меня тяготило - это отношение ко мне отца. Еще со школьной скамьи, при изучении Ветхого Завета, запало мне в сердце желание, чтобы через родителей получить Божие благословение, жить в Боге. Я с детства понимала, что сама, без благословения, я этого достичь не смогу. Родителям я старалась служить беспрекословным послушанием, любовью, и ничем их не огорчать. В результате этого мой отец души во мне не чаял. Он считал, что свою любимую дочку надо ограждать от мирских соблазнов и молодых людей. Надо сказать, что тогда у меня и в мыслях ничего этого не было. Господь приблизил к Себе мою душу, она была полна молитвой и некоторыми внешними подвигами, которым я училась из жития преп. Серафима. Много трудилась, мало стала; часто и поесть было некогда, а иногда я просто голодала.
Папа не понимал меня и моего стремления, он стал за мной всюду следить, и если я возвращалась случайно не с той стороны, с какой пошла, он учинял скандал, от чего, конечно, сам страдал сильно. Я тоже плохо его понимала. Если к братьям приходили товарищи, он требовал, чтобы я не выходила из комнаты. Был даже такой случай: отец кинулся бить меня за то, что я несла букет цветов, подаренный братом; отцу показалось, что цветы мне подарил товарищ брата. Была ужасная сцена. Меня в детстве родители никогда не били, я сильно возмутилась и мысленно хотела кинуться на отца. Бог помог мне удержаться, но чувство негодования и злобы на отца оставило глубокий след в моей душе. Меня не покидало чувство виновности перед отцом. Он может бить меня, я же не смею. Нарушение заповеди Божией и вины перед Господом и своим Владыкой привело меня в страшное раскаяние. Неделю я не спала, день и ночь плакала, просила прощения у Господа - но смириться перед отцом в его ложном подозрении мне было трудно. Наконец, Господь смирил меня, грешную. Однажды, после ночной молитвы, пошла в комнату отца и на коленях просила прощения. С этих пор у нас с папой началась духовная дружба, я смиренно исполняла всяческие его старческие требования.
Зятья стали докучать отцу, говоря, что нельзя оставить дочь без личной жизни, надо выдать замуж, на что папа согласился. Пришел жених. Я спросила папу, хочет ли он моего замужества. Он ответил отрицательно. Так как жених пришел с нашей родственницей, их неудобно было не принять, и я была вынуждена спрятаться на печку. Мы предполагали, что они посидят немного и уйдут, но они сидели так долго, что папа не вынес моего томления на горячей печке в течение нескольких часов. Он подошел к гостям и сказал:
- Вы скоро уйдете? А то девка на печке запарилась!
Тем и положен был конец. Я искренно желала исполнить все, чего хотел папа. Стоило себя сломить один раз - потом было легко.
Недолго после этого пожил папа. Его, как бывшего купца, посадили в тюрьму, надеялись, что у него есть золото - в то время было изъятие ценностей. Он страдал невинно, никакого золота у него не было. Тюрьма очень изменила папу, он вышел оттуда кротким, смиренным человеком. Один только месяц просидела я у постели больного отца, и Господь послал ему христианскую кончину.
В нашу семью, объединенную молитвой, послушанием и любовью, стали входить новые лица. Постепенно женились четыре брата. Невесток своих я принимала с искренней любовью и старалась им служить, как своим детям. Все было бы ничего, труд меня не тяготил, но меня глубоко огорчали всякого рода несправедливости и обиды, наносимые мне не только невестками, но и моими братьями, которые слушали наговоры своих жен. Жить было тяжко. Глубоко заложенные в сердце заповеди Божии требовали, чтобы я поддерживала в семье мир и любовь. Я вела страшную борьбу сама с собой. Надо было быть глухой, слепой и лишенной разума, и никак не реагировать на все оскорбления со стороны окружающей меня семьи. Мне было чрезвычайно трудно. Вот один из примеров. У нас была собака, овчарка, которую кормили со своего стола. Иногда я позволяла сварить ей обед отдельно, а остатки со своего стола относила сиротам, у которых умерла мать и осталось четверо детей, один одного меньше. Их отец был сапожник. Одного из этих детей я крестила и считала своим долгом заботиться о них, без всякого ущерба для нашей материально обеспеченной семьи.
Однажды я взяла у той же собаки старый пиджак, который служил ей подстилкой, постелила ей старое ватное одеяло, а из пиджака сделала пальто для чужого ребенка, тоже сироты. Увидела невестка в гардеробе готовое пальто, которое получилось очень хорошим, и не считаясь со мной, говорит:
- Я возьму это пальто для своего сына. - У нее был сын от первого брака и воспитывался в детдоме. К этим словам невестка еще добавила, что я у нее взяла десять таких пальто - это мне передал другой брат. Я загорелась злобой и подумала, что ни за что не отдам это пальто невестке. Потом стала молиться, каяться, решила с помощью Божией покойно отдать это пальто невестке, а старую одежду с ее ребенка отдать бедному мальчику, и все были довольны. Этот случай очень мне запомнился, потому что пришлось потрудиться и сломить свою волю.
Вообще я слышала лично и через людей всякие насмешки и оскорбления, меня называли воровкой, говорили, что я материально разоряю семью и многое другое. Один брат работал в торговой сети, и у него осталась недостача. У жены он боялся попросить, чтобы ее не расстраивать и попросил меня занять требуемую сумму. Я исполнила его просьбу. Началась война, и брата призвали в красную армию, и я вынуждена была сказать об этих деньгах невестке, потому что мне нужно было отдать долг, так как брат уехал, не расплатившись. Она не поверила и ответила, что этого не может быть. Неожиданно для всех, брат проездом забежал домой. Мы все радостные сидели за столом. Невестка спросила мужа:
- Гриша, ты брал у сестры деньги взаймы?
Он спокойно ответил:
- Нет.
Какое было мое положение, и кем я явилась в глазах невестки? Я очень все переживала, трудно было смиряться, но больше всего боялась оскорблять Господа своего. Поплачу, поплачу, смирюсь пред своим Создателем и Владыкой - но с величайшим трудом. Бог слышит молитву молящегося, Он продолжил мою жизнь и помогал исполнять данный мною обет Богу, но самому человеку, без Его помощи, совершенно невозможно идти этим путем, переживать всякие искушения и самому вести борьбу о страстями и пороками своего естества.
В тридцать три года окончились мои обязанности воспитательницы и матери, я отдала свою младшую сестру замуж. Хотя я и оставалась еще в семье, но лишь в качестве домработницы. Здесь тоже надо было приспосабливаться служить невесткам. Если делаешь что-нибудь для одной, надо чтобы другая не знала, а то будет обида - кому больше, кому меньше сделала. Морально же я чувствовала себя совершенно свободной.
Господь призвал меня на новое служение. В тяжкие годы церковного разделения мы являлись прихожанами храма, посвященного двенадцати Апостолам, который никогда не был обновленческим. Настоятелем был наш дорогой батюшка, отец Петр. В 1937 году были безчисленные аресты. Ктитор и часть членов двадцатки были арестованы, и наш храм потерял юридическое право. Органы власти предложили пополнить двадцатку, в противном случае храм должен подлежать закрытию. Прихожане и священник обратились ко мне с просьбой дать согласие быть выбранной и занять место ктитора, но мой духовник был против.
Здесь у меня началась внутренняя борьба. С одной стороны - рада послужить в Божьем храме, где получала все для жизни, где все свято, где присутствует Господь в таинствах, где душа обретает покой и радость, где я познала великое таинство Евхаристии, где душа непосредственно беседует с Богом и получает прощение и разрешение грехов. В то тяжелое время все боялись быть выбранными и Церковь очень нуждалась в людях. Отказаться было невозможно, совесть требовала мужественно идти и ничего не бояться, с другой стороны - духовник не благословлял, идти против воли батюшки я не смела. Перед собранием несколько ночей провела в молитве, ища у Бога помощи, вразумления и подкрепления. Батюшка говорил: “Лучшего человека для служения в храме нам не найти, но я не хочу”. Я знала, что батюшка меня жалеет и это в какой-то степени меня обижало. Я думала, что раз я семьи не имею, то и жалеть меня нечего - очевидно, ревность была не по разуму. Сколько я ни молилась, голос совести требовал дать согласие. В назначенный день собрания батюшка пошел провожать покойника на кладбище: раньше так было заведено. Я пошла за ним. Была зима, страшная метель, холод, снег по колено - трудно было беседовать по пути в такую погоду. Мне ясно послышалось, что батюшка согласился на мою просьбу и доводы. Но видно ослышаться было мне попущено Богом, и я без смущения приняла единогласный выбор на ответственное служение в храме Божием. Общее внимание меня так испугало, что я убежала в темный угол храма и спряталась под скамью. Я думала о том, что в дальнейшем, когда я стану за ящик, никуда не смогу спрятаться, и самое страшное на этом послушании - буду лишена участия в общей церковной молитве.
Своим согласием я нанесла сильный удар своему дорогому батюшке. Когда он пришел домой в свою семью, то плакал, как ребенок, переживая за меня все предстоящие мне трудности и скорби. Его семья тоже любила меня, как родного человека и страдала вместе с ним. Вера не рассуждает, а стремится исполнить требования совести, мужественно ввергая себя во все предстоящие скорби.
Когда узнала об этом моя семья, она готова была меня растерзать. Меня укоряли, оскорбляли. “Мало тебе, - говорили они, - что ты ходишь в церковь, теперь тебе понадобился денежный ящик!” - и многое другое. Трудно было выдерживать, было пролито море слез. Братья просили: “Пожалей наших детей, если нас не жалеешь...” Время тогда было очень тяжелое, и мне оставалось только одно - прибегнуть к Божией Матери и умолять Ее, чтобы Она сохранила семью, чтобы мои родные не пострадали за меня. У Господа все возможно. Перед Тихвинской иконой Божией Матери я проливала горючие слезы о помощи, прося не лишать меня Божественной Литургии. Сначала было трудно за ящиком, отвлекалась от молитвы, а потом Господь помог: я молча исполняла требования богомольцев, и они к этому привыкли. Сама же я духом и мыслью нерассеянно пребывала в молитве, даже еще с большим успехом.
На этом новом деятельном поприще с батюшкой мне было хорошо. В большие праздники батюшка приходил за несколько часов до службы. Я открывала ему храм, он спокойно совершал проскомидию, сам прочитывал поминания, которые, большей частью, брались с вечера. Большую часть времени я проводила в храме Божием и все делала с совета дорогого батюшки. Очень любила украшать храм. Однажды во время такой работы забралась на громадную лестницу, стоящую на амвоне, и не заметила, что крючки, скрепляющие лестницу, не были вставлены в петли. Лестница начала падать. Я была на самом верху и падала вместе с лестницей с необычайной высоты. Помню, что у меня не было никакого страха, а одна только мысль, как бы не разбить паникадило, которое было стекляное с лампадами, а лестница падала прямо на него. Но Господь сохранил. Лестница упала со страшным грохотом, ничего не задев, а меня как будто кто бережно поставил на пол. Даже никакого ушиба не было, хотя пол был каменный.
Дух мой окрылялся любовью ко всему приходу. Я не знала горя, ощущала радость. Я любила свои обязанности и все меня любили, называли не иначе, как “Верочка, солнышко”.
Но недолго продолжалось мое благоденствие и покой. Вскоре начались новые испытания. Батюшку трижды лишали свободы, но он возвращался, милостию Божией. Трудно было сохранять бодрость духа, на меня напала тоска, я не находила себе места, все время плакала, не находила себе места и в продолжении нескольких дней не появлялась в семье батюшки. Там все забеспокоились и прислали за мной. Пришла вся в слезах, которые никак не могла удержать и стала просить батюшку благословить меня каким-нибудь образом. Он пошел к себе в комнату, долго искал и принес маленький образок. Затем стал на колени перед св. образами, долго со слезами молился и благословил меня. Этим благословением он снял с меня тоску и тяжесть, в моей душе наступил мир, тишина и полный покой с преданностью воле Божией. Идя домой, я стала рассматривать образ. Это был образ святителя Ермогена Московского чудотворца, который мало был мне знаком, и я мысленно удивилась, почему же батюшка благословил меня образом незнакомого угодника Божия. Но это было пророчески, так как впоследствии я переехала жить в Москву, и видела от святителя Ермогена столько чудес, помощи и покровительства![1]
Это мое свидание с батюшкой было последним: в ту же ночь он был арестован и больше не вернулся. Я осталась одна.
Надо было вести все хозяйственные церковные дела, приходилось часто ездить в Москву хлопотать о назначении в нашу церковь священников, так как священники у нас часто менялись - послужат немного и выбывают. За отсутствием священнослужителей служба часто не совершалась . Дело клонилось к закрытию храма, и я, испытывая многие трудности, старалась удержать ключи. Кроме того, на руках было много церковных денег, которые я считала своим долгом распределять, по апостольскому завещанию, вдовам, сиротам, монашествующим, заключенным и всем бедным, нуждающимся в помощи. Я боялась кого-либо посвящать в свою деятельность, один Господь был мне помощником и советчиком.
Враг рода человеческого не дремлет, и жизнь моя была исполнена бесчисленных искушений, но Господь миловал меня, грешную и немощную, и всякий раз уводил [от опасности] Своими, непостижимыми для человеческого ума путями.
В то время постигло меня тяжелое внутреннее переживание, и молю Господа, чтобы Он не попустил испытать подобное еще когда-нибудь. На Страстной седмице служба в нашем храме за неимением священника не совершалась, и я ходила в деревню за двенадцать километров от города. После исповеди у св. Плащаницы я возвращалась домой с намерением утром в Великую Субботу причаститься Св. Христовых Таин. Время было тяжелое, я не знала, что принесет мне завтрашний день, и молилась Господу дать мне возможность соединиться с Кровию и Телом Христовыми. На обратном пути я была арестована по совершенно ложному наговору: в одной семье, которой я помогала меня сочли за шпионку и донесли органам. Сидя в заключении, я умоляла Господа освободить меня, чтобы мне приобщиться Св. Христовых Таин - а там, кажется, на все готова. После нескольких допросов следователь освободил меня - это было чудо милости Божией. В тот же день к нам в церковь прислан был священник из Москвы, и надо было готовиться к встрече Светлого Христова Воскресения. И при таком радостном событии, как приезд священника, при внешнем благополучии, казалось бы, должна быть радость, но меня охватило такое сердечное окаменение, какое нельзя было сравнить ни с какими страданиями. В этот день, при общем довольстве и радости прихожан, я ходила живым трупом: было смертельно тяжело. Сохрани Господь всякого человека от такого состояния. Предполагаю, что причина этого была моя самонадеянность. Я просила причащения и говорила Господу, что после этого готова га все. Но Господь как бы ответил: без Мене не можете творити ничесоже [2]. Оправдались Евангельские слова. Другой причины такого внутреннего страдания не могу усмотреть.
Службы в храме наладились, нашлись помощники, и как будто водворился мир, но ненадолго. Страшное внешнее искушение повторилось, на этот раз с более тяжелыми последствиями. Неожиданно меня вызвали в органы, завели на меня дело о скрытии золота и серебра при изъятии из церкви имущества. В действительности никакой такой вины за мной не было, но начались бесконечные и невыносимо тяжелые допросы. Я обращалась за помощью к святителю Ермогену, образом которого меня благословил батюшка перед своим последним арестом, и великий святитель меня поддерживал, хотя прибегала я к нему больше ради батюшкиного благословения. Святитель совершал великие чудеса. Идешь на допрос - невероятный страх, переживания, а оказывается, будто пришла к родным, спокойная беседа, следователь оказался хорошим, посоветовал мне: “Что пользы, если вы, молодая погибнете; попросите кого-нибудь из прихожан-стариков заменить вас”. Я позволила себе совершить этот страшный поступок. Милостию Божией нашелся человек, который очень меня жалел и дал мне возможность освободиться от возложенных на меня по церкви обязанностей. Человек старый (ему было семьдесят два года), малограмотный, он проработал некоторое время, а потом, по неопытности своей, сел на скамью подсудимых. Этот человек душу свою положил за ближняя своя и скончался мученической смертью в тюрьме. Я, грешная, не готова была понести такой крест...
Постаралась взять хорошего защитника из Москвы, и была вызвана первой свидетельницей. Это было страшно. Не помню, какие показания я делала по совету защитника, только совесть меня после осуждала. Надо было не бояться тюрьмы, а спокойно выступить в защиту невинного страдальца, взять вину на себя. Помилует ли меня Бог в будущей жизни, или поможет ли искупить свой грех в земном странствовании... Когда этого человека осудили, я не пошла провожать его, боясь, что меня заметят и тоже посадят. Прости, Господи, и помилуй...
Семья младшей сестры моей, из четырех человек, оказалась в ужасных условиях, без крова. Я решила ей помочь; договорились с зятем построить дачу пополам со мной: деньги я дам, а труды его. Он согласился, взял участок на себя и поставил сруб; были уже и окна, и потолок, когда в 1941 году началась война, зять был призван в армию, и я вынуждена была приехать в недостроенную дачу для помощи - сестра осталась с двумя маленькими детьми: девочкой двух с половиной лет и годовалым мальчиком; денег у меня совсем не было. При всех встречающихся затруднениях я всегда прибегала к святителю Ермогену, от которого получала явную помощь.
В Москве встретились свои трудности. Дача, в которой поселились мы с сестрой была холодная - зять не успел устроить отопление. Родных и знакомых не было, материальных средств тоже не было никаких. Наступила осень, а у нас в потолке щели, занавески качаются от ветра, а топить нечем.
Шестого сентября, в день архистратига Божия Михаила (воспоминания чуда его в Хонех), вечером я увидела, что к нам подъезжают две лошади с высоко наложенным грузом. Подумала, что они случайно остановились около нас, но возница предлагает нам отходы с текстильной фабрики (т.н. “орешек”) за очень малую сумму (не превышающую стоимость тары). Мы, конечно, согласились, и это дало нам возможность отеплить потолок на зиму. Сбежались все соседи, спрашивали, откуда мы достали и кто нам привез. Говорили, что хотя они живут здесь давно, но никак ничего не могут достать. Так помог нам архистратиг Божий Михаил.
Потом я устроилась, с помощью Божией, надомницей в пошивочную мастерскую и одновременно домработницей к одной очень влиятельной особе, благодаря чему могла доставать хлеб не только для нее, но и для нас с сестрой. Привозила по шестнадцать пудов - и трудно представить как могла тогда с пересадкой привезти такой груз. Вот что может делать Господь; человеческому уму непостижимо, а у Бога все возможно.. Господь помогал мне. Я же тогда ни о чем другом не думала, кроме как сохранить семью сестры в добром здоровье и дождаться возвращения зятя.
В Туле у нас был родительский дом, который я содержала, пока жила там, а когда уехала, надо было его продать. Нас было восемь человек наследников, и нам с сестрой, у которой я жила, отходило две части. На родине был великий старец Сергей Федорович. Я пошла к нему за советом, на что мне потратить деньги, полученный от продажи родительского дома - достраивать дачу или купить корову, чтобы кормить детей и торговать молоком. В войну все было очень трудно, а я всю жизнь имела дело с хозяйством, и корову уже присмотрела - ходила, доила, она давала три ведра молока в день с новотелу, не корова, а диво. Старец сказал: “Достраивай дом; купишь корову, а вместо коровы будет бык, а то псы съедят”. В сердце было желание послушаться старца; зашла в храм, помолилась, прихожу домой к брату, объявляю ему свои планы и ответ старца. Брат стал уговаривать купить корову, нарисовал красивую картину благополучной жизни в достатке. Я его послушала, и получилось так, как сказал старец: корова по злобе людской потеряла молоко, и пришлось продать ее за полцены. Это было бы еще полбеды, но последствия непослушания были еще печальнее; за него я понесла страшное испытание.
Кончилась война, вернулся зять, слава Богу, здоровым, и тут начались страшные неприятности. Виной же была я сама, моя самость, непослушание старцу, к которому обратилась за советом. Все трудности моральные и физические описать невозможно. Все мое искреннее стремление помочь семье сестры и желание добра обратились во зло. На мою душу точно легло что-то очень скверное, и она потеряла образ Божий, данный Творцом естеству человеческому. От этого страшного искушения остался след на всю жизнь.
Меня укоряли, что я похитила часть, принадлежащую сестре от родительского дома, и пошли такие неприятности, что я оставила дом, устроилась работать надомницей и домработницей у одного врача, несла тяжелый труд, жила в отдельном летнем домике с маленькой печкой, и зимой все стены были покрыты на палец снегом.
Вспомнила свой грех непослушания старцу, стала каяться пред Богом - совесть требует ехать просить прощения. Поехала, пришла к старцу, поклонилась в ноги и говорю: “Дорогой батюшка, простите Христа ради, прихожу за советом, отнимаю у вас время, а делаю по своему”, - а этот старец не всех принимал, лежал на одре болезни двадцать лет. Думаю - выгонит, что поделаешь, а совесть надо очистить. Старец ласково велел мне встать, посадил к себе на кровать и, гладя мою руку, сказал: “Бог простит. А ты поезжай домой и требуй свою часть дачи - свою часть никому не подписывай; наберешь кусочков, а есть негде будет”.
Все слова батюшки исполнились полностью. Дача мне была не нужна, но я исполнила благословение старца, имея еще мысль устроить здесь приют для стариков, которых с детства любила и жалела. Но сколько пришлось вынести неприятностей и зла, одному Богу известно; и это мои грехи - надо было слушаться, тогда не вводила бы в искушения людей.
Чем больше я старалась, тем больше было испытаний и искушений всяческих. Я работала, как каторжная, от всей души стремилась исполнять заповеди Божии, но испытания были непередаваемые, и я приходила в отчаяние, душа моя томилась, как в аду. Я ходила в храм, приобщалась Св. Христовых Таин, но духовного руководителя после своего батюшки - приходского священника о. Петра, не имела. Жизнь моя никем не контролировалась, и я, как слепец, блуждала по распутьям жизни в скорбях и искушениях. Свет радости погас в моей душе, она стала коснеть, и мрак греховный постепенно входил в нее, и только маленькая искра надежды теплилась в душе - что Господь пошлет, непременно пошлет мне отца духовного. Я глубоко в это верила...
Окончание следует.
1 Впоследствии В.С. приняла монашество с именем в честь святителя Ермогена, Патриарха Московского, чудотворца .
2 Ин. 15, 5.