Славянское житие преп. Марии Египтяныни. Часть 2-я.

[iereybogdan]

ЧАСТЬ 1-Я

И се рекши, обратися на въстокъ и очи возведши на небо и руцѣ воздвигши и нача шептати. Рѣчи же ея не бѣ разумѣти. Тѣмъже Зосима, ничтоже тоя молитвы не разумѣваше, стоящи, якоже глагола, трепетенъ, долу зря, и ничтоже не глагола. Кленяшеся Богомь, глаголя, яко «егда видѣх ю, творящу молитву и медлящу, и, мало въсклонихся от ничаниа своего, видѣх ю стоящу на воздусѣ от земля яко лакти единаго». Тогда видевь ю, Зосима в больший страх впаде и поврьжеся на земли и потяся зѣло и ничтоже не глагола, но точью: «Господи, помилуй!» На земли лежа, старець блазняшеся мыслию: «Егда како привидѣние есть и молитвою блазнит мя?» И обратившися жена и въздвигну старца и рекши: «Почто, авва Зосиме, помышлениа смущают тя, яко привидѣние есмь? Ей, молю тя, блажене, извѣстно ти буди, человѣче, яко жена грѣшна есмь и крещениемь ограждена, а привидѣние нѣсмь, но земля и прах и попелъ, все же от плоти, николиже духовнѣ помысливши». И се рекши, знаменася знамениемъ крестным чело, и очи, и уста, и перси, глаголюще сице: «Авва Зосима! Богъ да избавит ны от диавола, от лааниа его, яко многа ны брань».

И сказав так, повернулась она к востоку и, глаза возведя к небу и руки воздев, начала шептать. Слов ее нельзя было разобрать. Поэтому Зосима ничего из той молитвы не уразумел, стоял, как сказал я, трепеща и в землю глядя и ни слова не произнося. Клялся Богом, говоря: «Когда наблюдал я за ней, творящей долгую молитву, то, немного приподнявшись от поклона своего, увидел, что стоит она на воздухе приблизительно на локоть от земли». Тогда же, видев это, Зосима еще более испугался и пал на землю, и покрылся испариной, и ничего не говорил, кроме как: «Господи, помилуй!» Лежа на земле, старец терзаем был сомнением: «А что если приведение это и молитвой искушает меня?» И обернулась к нему женщина, и подняла его с земли и сказала: «Почему, авва Зосима, сомнения одолевают тебя - не привидение ли я? Нет молю тебя, блаженный, пусть будет, человек, известно тебе, что я женщина грешная и крещением ограждена, а не привидение, и есть я земля, и пыль, и прах, все во мне плотское, никогда не мыслю о духовном». И сказав это, осенила крестным знамением и лоб, и глаза, и уста, и грудь, говоря так: «Авва Зосима! Да избавит нас Бог от дьявола, от поношений его, ибо постоянно боремся мы с ним».

Си же слышавъ и видѣвь, старець паде пред ногама еа, со слезами глаголя: «Заклинаю тя Христомъ Богомъ нашим, родившимся от Дѣвы, егоже ради наготу сию носиши. Не утаи мене житиа своего, но все повѣжь ми, да величие Божие явѣ створиши всѣм. Рци ми все Бога ради! Не хвалы бо ради изречеши, но да извѣстиши ми, грѣшнику и недостойну. Вѣрую бо Богу моему, емуже живеши, яко сего ради наставленъ есмь в пустыню сию, да твоа Богъ вся явѣ створит. И нѣсть како немощи нашей сваритися съ судбами Божиими. Аще бо бы Христос нашь не хотѣлъ, дабы ты увѣдана была и подвизание твое, и тебе не бы явилъ, и мене бы на толикъ путь не бы укрѣпилъ, николиже хотѣвша, не могуща изыти от келиа своеа».
Слыша это и видя, упал старец к ногам ее, говоря со слезами: «Заклинаю тебя Христом Богом нашим, родившимся от Девы, во имя которого наготу эту переносишь. Не скрой от меня жития своего, но обо всем поведай мне, чтобы всем стало явным величие Бога. Расскажн мне обо всем, Бога ради. Не похвальбы ради расскажи, а чтобы поведать мне, грешному и недостойному. Верую я Богу моему, с именем которого живешь ты, что того ради и надоумил меня прийти в пустыню эту, чтобы было явлено все о тебе. И нет никакой возможности нашей немощи спорить с предначертаниями Божьими. Если бы Христос наш не пожелал, чтобы узнали о тебе и о подвиге твоем, то и тебя бы не показал и меня не подвигнул бы на такой путь, никогда не хотевшего и не могшего выйти из кельи своей».

Сице много ино изрекшу Зосиму, и воздвиже жена речь ему: «Срамляюся, отче, студнаа моя дѣла изрещи. Но понеже тѣла моего наготу видѣ, обнажаю ти и дѣла моя, да разумѣеши, колика студа наполнихся, и срамоты полна есть душа моа. Не хваления ради, якоже рече, но и не хотя своего житиа исповѣдаю ти. Сосуд избранъ диаволу бывшу ми. Вѣдѣ же, яко аще начну повѣдати житие свое, бѣжати имаши от мене, якоже кто от змиа, не трьпить слышати ушима, якоже не достойная сътворих. Обаче глаголю не молчащи ничтоже, заклинающи тя прьвие непрестанно молитися за мя, яко да обрящю милость въ день Судный».[7] Старцу же нудящу ю и непрестанно плачющу, она же начатъ повѣстовати, глаголюще сице.
И многое другое говорил Зосима, и ответила женщина ему: «Стыжусь я, отец, о постыдных делах моих рассказать. Но раз уже ты наготу тела моего видел, то обнажу перед тобой и дела мои, чтобы ты понял, какой стыд я испытываю и какого срама исполнена душа моя. Не похвальбы ради, как сказал ты, но и сама того не желая, расскажу я о своей жизни. Была я сосудом, избранным дьяволом. Знай же, если я начну рассказывать тебе о жизни своей, то захочешь ты бежать от меня, как бегут от гадюки, ибо невозможно слышать ушам, какое непотребство я творила. Однако говорю, ни о чем не умалчивая, заклиная тебя прежде всего непрестанно молиться за меня, чтобы обрела я милость в день Судный». Когда же старец стал настойчиво со слезами упрашивать ее, начала она рассказ, так говоря.

«Азъ, господи, рожена бых въ Египтѣ, и еще сущима родителема моима живома и бывшу ми 12 лѣт, отврьгшу ми ся от любви ею и изыдох азъ во Александрию. И егда прьвие дѣвъство свое оскверних, тогда неудержанно и несытно творях любодѣание. Стыжу же ся помыслити сие бе-щистие и глаголати, но понеже въскорѣ реку ти, да разумѣеши неудержание плоти моеа. 17 лѣт и боле створих, всѣмъ невозбранно плоть свою дающи и мзды не емлющи. Тако ми правда истинна. И хотящим ми даяти мзды, возбранях. Се же умыслих, да множество сътворих приходити ко мнѣ даром и скончати желание и хотѣние мое. Не мни же мене, яко богата сущи, не взимах, в нищетѣ бо живях, аще и много изгребий приядох, неудръжанно рачение всегда в тимении валяхуся, то мнях жизнь, еже всегда творях хотѣние телесное.
«Я, господин, рождена была в Египте, и когда были еще живы мои родители и было мне 12 лет, то пренебрегла я их любовью и ушла от них в Александрию. И с тех пор как девичество свое осквернила, стала я безудержно и ненасытно предаваться любодеянию. Стыдно мне вспоминать об этом бесчестии и рассказывать, но так как сейчас поведаю тебе, узнаешь ты о невоздержанности плоти моей. 17 лет и более я так поступала, всем безотказно тело свое предлагая и платы за это не беря. Такова истинная правда. А хотевшим меня одарить - возбраняла. Так придумала я поступать, чтобы многие приходили ко мне задаром и удовлетворяли похоть и вожделение мое. Не подумай, что я была богатой и потому не брала платы: жила я в нищете, хотя немало льна пряла, и была неудержима в своем желании всегда пребывать в грязи и считала жизнью то, что постоянно ублажала вожделение телесное.

Тако ми живущи, видѣхъ во время жатвы народа много муж - ливиане и египтяне - идуща на море. Въспросих же единого срѣтших мя, рекох к нему: “Камо идут мужи си текущеи?” Он же рече: “Вь Иерусалимъ на Воздвижение святаго честнаго креста,[8] еже скоро будет”. Рекох же к нему: “Поимут ли мене, убо аще поиду с ними?” Он же рече: “Аще имаши наемъ и брашно, то никтоже ти не възбранить”. Ркох же к нему: “Воистину, брате, ни наима, ни брашна не имам, но иду и влѣзу с ними в корабль, и питати мя имут не хотяща: тѣло бо мое - то дамъ им за наемъ”. Сего ради хотях, отче, ити наипаче, да приобрящу множайшаа рачителя тѣлу моему. Рекох же ти, отче Зосиме, не нуди мене изрещи студа моего: вѣсть бо Господь Богъ, яко ужасаюся, оскверняюще тобе и воздух словесы своими».
Так я и жила и увидела как-то в пору жатвы множество мужчин - ливийцев и египтян, - направляющихся к морю. Спросила я одного из встретившихся мне и сказала ему: “Куда так спешат эти люди идущие?” Он же ответил: “В Иерусалим, на <праздник> Воздвижения святого честного креста, который скоро настанет”. Сказала я ему: “Возьмут ли меня с собою, если вдруг я поеду с ними?” Он же отвечал: “Если есть у тебя деньги на проезд и еда, то никто тебе не воспрепятствует”. Я же сказала ему: “По правде говоря, брат мой, ни денег, ни еды не имею, однако пойду и взойду с ними на корабль, и будут кормить меня, сами того не желая, ибо тело свое отдам им в уплату”. Захотела я, отче, поехать более всего потому, что рассчитывала найти многих усладителей телу моему. Сказала же тебе, отче Зосима, не принуждай меня рассказывать о позоре моем: ведь знает Господь, что сама ужасаюсь, оскверняя тебя и воздух своими словами».

Зосима же, слезами умакаа землю, отвѣща к ней: «Глаголи, Господа ради, мати моа, глаголи и не престани от полезныа повѣсти». Она же абие к первой повѣсти сия приложи. «Тотъ же убо уноша, бестудие моих словес слышавъ, восмѣявся, отиде. Аз же пряслицу повръгши, юже рѣтко ношах, текох на море, аможе и уноша тече. И видѣх при морѣ стояща яко 10 муж или боле телесы юны. Аз же возрадовахся, видящи я буя образом и бесѣдою, яко доволни суще похоти моей. Бѣша же друзии в корабль вошли. И по обычаю моему въскочих в ня, рекох имъ: “Поимите мя, аможе и вы идете. Не имам бо вамъ обрѣстися неугодна”; и ина же словеса изрекох, множайша сих, створих же всѣм восмѣятися. Они же, бестудие мое видѣвше, поимше мя, введоша меня в корабль свой, и оттуду начахом плыти.
Зосима же, слезами орошая землю, отвечал ей: «Говори, Господа ради, мать моя, говори и не прерывай свой полезный рассказ». Она же к сказанному ранее добавила следующее. «Тот же юноша, услышав бесстыжие слова мои, засмеялся и отошел. Я же, бросив прялку, которую изредка носила с собой, поспешила к морю, куда шел и юноша. И увидела стоящих на берегу моря десять или более молодых мужчин. Я же обрадовалась, увидев, что они развязны с виду и речами и подойдут для удовлетворения моей похоти. Другие же уже на корабль взошли. И по своему обычаю я, подбежав к ним, сказала: “Возьмите меня с собой туда, куда вы идете. Не окажусь я вам бесполезной”, и еще многие слова им сказала, так что всех заставила рассмеяться. Они же, видя мое бесстыдство, взяли меня с собой, ввели на свой корабль, и оттуда начали мы плавание.

Како же ти прочее повѣдаю, отче? Кый язык изречет или кый слух вонметь бывша дѣла моа злаа на пути и в корабли: яже, тѣмъ не хотящим, нужах творити им бестудный образ любодѣяниа, изрицаемый же и неизрицаемый, емуже бых оканным тѣлом учитель. И нынѣ ими ми вѣру, отче, дивлюся, како стерпѣ море любодѣание мое, како ли не раздвиже земля устъ своих и живы не сведе мене въ ад, душъ прельстившиа толико <...>. Но мню, яко покааниа моего искаше Богъ, не хощет бо смерти грѣшьником, но ожидает долготрьпѣниемь обращениа моего.[9]
Как же я тебе, отче, остальное расскажу? Какой язык произнесет кли какое ухо способно слышать о творимых мною грязных делах в пути и на корабле: даже когда и не хотели они, заставляла я их предаватъся бесстыдным делам любострастным, о которых и можно и нельзя говорить, в которых была я наставница окаянным своим телом. И теперь - поверь мне, отче, - удивляюсь, как стерпело море любодеяние мое, как не разверзла земля пасть свою и живой не свела меня в ад, меня, совратившую столько душ. Но думаю, что на покаяние мое надеялся Бог, не желает ведь он смерти грешникам, но долго и терпеливо ожидает моего обращения к себе.

Сице убо с тацѣм тщаниемъ взыдохом во Иерусалимъ. И елико же дней створих прежде праздника, то же дѣло створих, паче и горѣе того. И не доволни быша бывшии съ мною в корабли и на пути, но ины многы оскверних, гражаны же и странники збирах на то.
Так вот с усердием добрались мы до Иерусалима. И сколько дней оставалось до праздника, столько дней я творила свои дела, и еще того хуже. И оказалось мне недостаточно бывших со мной на корабле и в пути, но и других многих горожан и приезжих привлекла к себе и осквернила.

Егда же приближися святый праздникъ Воздвижение честнаго креста, азъ же убо акы преже обхожах, душа уных улавляющи. И видѣх зѣло рано вся въ церковь идуща. Идох же азъ, текущи с текущими. И придох же с ними и внидох въ церковный притворъ. И егда бысть чась святаго воздвижениа, рекох же в собѣ: “Аще мя и отриють, то понуждуся, негли вниду с народом”. Дошедши же и мнѣ до дверей церковных, в нейже животворящее древо лежить, с трудом и скорбию доити нуждахуся, окааннаа. Егда же воступих на порогъ церковных дверей, вси бо безъ возбранениа внидоша, мене же возбрани нѣкаа Божиа сила, не дадущи ми внити, и паки покусихся внити, и далече отринухся от дверий. Едина же въ притворѣ стояща, мнях, женьскою немощью сие ми бысть. И паки инѣх примѣсихся, нужахся, локотьми отрѣющи. И трудихся без ума, и пакы, егда убогаа нога моа порозѣ ся косну, вся приа церковь, никомуже не възбраняющи, мене же не приимаше. Но яко множество воин учинено вход затворити, тако и мнѣ возбрани нѣкаа сила Божиа, и паки обрѣтохся во притворѣ.
Когда же приблизился светлый праздник Воздвижения честного креста, я, как и прежде, шлялась, уловляя души юных. И увидела рано утром, что все идут в церковь. Пошла и я вместе с идущими. И пришла с ними и вошла в церковный притвор. И когда настал час святого воздвижения <креста>, сказала я сама себе: “Если меня и оттолкнут, то постараюсь - а ну как войду с народом”. Когда же подошла я к дверям церкви, в которой покоится животворящее древо, то с усилием и в отчаянии попыталась я, окаянная, войти в нее. Но едва вступила я на порог дверей церковных, как все беспрепятственно входили внутрь, меня же останавливала некая Божия сила, не давая мне войти: и снова попыталась войти и была далеко отринута от дверей. Одна осталась я стоять в притворе, думая, что все это из-за моей женской слабости. И снова, смешавшись с другими, пробивалась я, работая локтями. Но бесплодно было мое старание: снова, когда несчастная моя нога коснулась порога, всех приняла церковь, никому вход не возбраняя, меня же не приняла. Словно множество воинов было приставлено вход собой заслонить, так и мне препятствовала некая сила Божия, и снова очутилась я в притворе.
Сице трижды и четырижды пострадавши и трудившися, уже и к тому не могущи отриятися, уже ни рѣема быти, отидох и стах въ углѣ паперта церковнаго. И егда нѣкогда чювьство бысть ми возбранению видѣние животворящаго креста, косну бо ся сонъ очию сердца моего, показаа ми, яко тимѣние дѣлъ моих возбраняеть ми входа. И начах плакати и рыдати и в перси бити, и воздыхати из глубины сердца, износящи слезы. Плачющися на мѣсти, на немъже стояхъ, возрѣвши пред ся и видѣх икону пречистыа Богородица стоящу и рекох к ней: “Дѣво Владычице, родившиа плотию Бога Слова, вѣдѣ бо, яко нѣсть лѣпо, ни угодно мнѣ, скверници и блудници, на честную икону твою, Приснодѣвыа, зрѣти, имѣющу ми душю и тѣло нечисто и скверно. Праведно бо есть мнѣ, блудници, ненавидими быти и мръзити ми чистою твоею иконою ... Но обаче, понеже слышах, яко сего ради Богъ человѣкь бысть, и его же ради “да призовет грѣшникы в покаание”,[10] помози ми единой, не имѣю бо никакояже помощи, повели, да ослаблено будеть ми вхождение церковное, не възбрани ми видѣти древо, на немъже распятся плотью Богъ, “егоже ради кровъ свою за мое избавление дасть”.[11] Повели ми, Владычице, да ми отврьзутся двери святаго покланяниа крестнаго. И ты ми буди поручница доволна к роженому ис тебе, яко уже плоти сея моея не имам к тому осквернити никоеюже скверною плотьскою. Но егда узрю древо креста Сына твоего, мира сего отрекуся, абие же тогда изыду, аможе наставиши мя, поручница ми еси”.
Вот так трижды или четырежды мучилась я и старалась, и поэтому, не в силах ни пробиться, ни сносить толчки, отошла и стала в углу паперти церковной. И когда поняла я, что мешает мне увидеть животворящий крест, сновидение снизошло на очи сердца моего, показывая мне, что грязь поступков моих препятствует мне войти. И начала я плакать, и рыдать, и бить себя в грудь, и вздыхать из глубины сердца, проливая слезы. Плача на том месте, где стояла, взглянула я перед собой и увидела икону пречистой Богородицы, и обратилась к ней: “Дева Владычица, родившая во плоти Бога Слова, знаю я, что не подобает и непристойно мне, скверной и блуднице, взирать на честную икону твою, Приснодевы, ибо душа и тело мое нечистые и скверные. И по заслугам мне, блуднице, быть ненавидимой и мерзкой перед честной твоей иконой. Но, однако (так как слышала я, что Бог принял облик человеческий того ради, чтобы «призвать грешников к покаянию»), помоги мне одинокой, не имеющей никакой помощи: повели, чтобы было мне разрешено войти в церковь, не запрети мне увидеть древо, на котором был распят во плоти Бог, “отдавший кровь свою за мое избавление”. Сделай так, Владычица, чтобы открылись передо мной двери для поклонения святому кресту. И будь ты за меня надежной поручителъницей перед рожденным из тебя в том, что уже никогда плоти моей не оскверню плотской скверной. Но когда увижу древо креста Сына твоего, отрекусь от мира этого и тотчас уйду, куда наставишь меня пойти, став поручительницей моей”.

И се рекши ми, яко едино извѣщение приемши ражьждениа вѣры, и милосердой Богородици надѣявшися, двигнухся с мѣста того, на немъже стоях, молитву дѣяхь. И придох, пакы со влазящими примѣсихся, и не бѣ уже отриющаго мене, никогоже возбраняющаго мене нѣсть въ церковь внити. Приятъ же мя трепетъ и ужасъ, и, въсклонся, стрясохся. Потомь же дошедши ми дверий, затвореных прежде, и бес труда внидох внутрь. Сподоблена же бых видѣниа честнаго и животворящаго креста, и видѣх тайны Божиа, и како готовъ есть приимати кающаася, падши же на земли и святое древо цѣловавши, изыдох, текущи, хотящи быти у поручници моей.
И когда сказала я это, то, словно бы некую весть получив, ощутила, как разгорается во мне вера, и с надеждой на милосердную Богородицу шагнула с места того, на котором стояла, молясь. И направилась снова в церковь, смешавшись с входящими, и уже не было никого, кто оттолкнул бы меня, никого, кто бы помешал мне войти в церковь. Охватил меня трепет и ужас, и поклонилась я, вся дрожа. Потом дошла я до дверей, прежде для меня закрытых, и без труда вошла внутрь. И сподобилась увидеть честной животворящий крест и познала тайну Божию и то, как готов Он принять кающегося, упала на землю и поцеловала святое древо, и вышла, ибо хотела быть подле поручительницы моей.

Придох же на мѣсто, на немже обручение исписано бысть рукописание,[12] и колѣни поклонивши пред иконою пресвятыа Богородица дѣвы, сими словесы начах глаголати сице: “Ты убо Богородице Владычице, благословеннаа госпоже! Твое на мнѣ человѣколюбие, тебе не омръзити мое моление, недостойныа. Видѣх славу, юже въ правду, не презри мя, блудници. Слава Богу, приемлющему тобою покаание грѣшных. Что бо имам боле помыслити ли вѣщати, грѣшница сущи? Время есть уже, Владычице, свершениа обѣщаниа, и поручение поручих. И нынѣ, амо же велиши, настави мя. Нынѣ паче ми буди учитель ко спасению, водящи на путь спасениа”. Си словеса глаголющи ми, абие же слышах глас, глаголющь ми издалеча: “Иерданъ аще преидеши, добръ покой обрящеши”. Азъ же глас той слышах и емши вѣру, яко мене ради бысть глас сий, плачющи, въскричах и к Богородици възопих: “Госпоже Богородице, не остави мене!”
Пришла я на то место, на котором клятва моя как бы была запечатлена, и, колени преклонив перед иконой пресвятой Богородицы девы, обратилась к ней с такими словами: “Ты, Богородица Владычица, благословенная госпожа моя! Твое ко мне человеколюбие в том, что не показались тебе отвратительными мольбы мои, недостойной. Увидела я воистину твою славу, не презрела меня, блудницу. Слава Богу, через тебя принимающего покаяние грешных! О чем еще могу я, грешница, подумать, о чем сказать? Настало уже время, Владычица, свершить мне обещанное и поручение твое принять. И теперь повели мне и напутствуй меня. С этих пор будь мне наставницей к спасению, ведя на путь спасения”. Едва произнесла я эти слова, как услышала голос, доносящийся издали: “Если Иордан перейдешь, то обретешь полный покой”. Я же, тот глас услышав и поверив, что ко мне обращен был тот глас, заплакала, запричитала и возопила к Богородице: “Госпожа Богородица, не оставь меня!”.
И сице вопиющи, изыдох ис притвора церковнаго и быстро идох. Видѣв же мя единъ идущу и три мѣдници далъ ми, рекь: “Возми, мати моа!” Аз же, вземъ, купих 3 хлѣбы, въспросих же продающаго хлѣбы: “Человѣче, куды есть путь на Иерданъ?” Увѣдавши путь на ту страну, изыдохь, текущи, и идох по пути, плачющи и путь свершающи, день кончах. Бѣ бо 2-й час дни, егда крестъ видих и, заходящу солнцу, доидох церкви святаго Иоанна Крестителя, бывшюю близъ Иердана. И церкви поклонившися, снидох на Иерданъ, и лице и руци умывши от святыа воды и пречастихся пречистых тайнъ и животворящих во церкви Предт(е)чевѣ, и полъ хлѣба единого снѣдох, и от воды Иерданскыа пивши, и на земли той нощи поспах. Наутриа же обрѣтох корабль, приѣхавъ на ону страну Иердана, и паки молихся Богородици наставници: “Настави мя, Госпоже, яко самой ти угодно есть”. Поидохь же в сию пустыню. И оттоле и до днешнего дне “удалихся бѣгающи, в сей пустыни въдворяющися, чаахъ Бога, спасающаго мя от премоганиа душа и буря”,[13] обращающи ми ся к нему».
И так, рыдая, вышла из притвора церковного и быстро пошла. Увидел меня, идущую, некто и подал мне три медяка, сказав: “Возьми, мать моя!” Я же, взяв их, купила три хлебца и спросила продававшего хлеб: “Человек, скажи, где дорога на Иордан?” Узнав дорогу в ту сторону, вышла <из города> и быстро пошла по дороге, плача, и в пути провела весь день. Был уже второй час дня, когда увидела крест и уже на заходе солнца дошла до церкви святого Иоанна Крестителя близ Иордана. И поклонившись церкви, спустилась к Иордану и, омыв лицо и руки святой водой, причастилась пречистых и животворящих тайн в церкви Предтечи, и съела половинку хлебца, и испила воды из Иордана, и ту ночь проспала на земле. Наутра же, найдя ладью, переехала на другой берег Иордана и снова помолилась Богородице-наставнице: “Научи меня, Госпожа, как тебе самой будет угодно”. И пошла в эту пустыню. И с тех пор и до сегодняшнего дня “удалилась, скитаясь в этой пустыне, надеясь на Бога, спасающего меня от волнений душевных и бурь, меня, обратившуюся к нему”».

Рече же Зосима к ней: «Колико лѣтъ есть, отнелѣже в пустыню сию въдворися?» Она же рече: «Мню, яко 40 и 7 лѣтъ есть, отнелѣже изыдох от Святаго града». Рече же Зосима к ней: «Что обрѣте или что обрѣтаеши пищу себѣ, о госпоже моа?» Она же рече: «Полъ третиа хлѣба принесох от Иердана, иже помалѣ окамениша, иссохше, и мало ядохъ от нихь, многа лѣта пребывах о нихь». Рече же Зосима: «Како ли же без болѣзни пребысть толика лѣта, никакоже пакости приемлющи от незапнаго прѣложениа?» Рече же она: «Мене нынѣ въспросилъ еси, авва Зосима, аще убо въспомяну вся тѣ напасти, яже престрадах, и помышлениа, яко сътвориша ми ся пакости, боюся, егда паки тѣми же осквернена буду». Рече Зосима: «Госпоже моа! Ничтоже не остави, молю ти ся, егоже не исповѣси ми, и единою начала еси, тѣмъ все изглаголи».
Сказал же ей Зосима: «Сколько же лет прошло с тех пор, как ты в пустыню эту пришла?» Она же отвечала: «Думаю, что 47 лет минуло, как вышла я из Святого города». Спросил Зосима ее: «Что же нашла и что находишь в пищу себе, о госпожа моя?» Она же отвечала: «Два с половиной хлебца принесла я с той стороны Иордана, которые понемногу зачерствели и высохли, и понемногу вкушала от них, находясь здесь многие годы». Сказал же Зосима: «Как же не болея пробыла ты столько лет, никаких невзгод не испытав от внезапной перемены жизни своей?» Она же отвечала: «Меня теперъ спрашиваешь ты, отче Зосима, но если я вспомню о всех тех напастях, которые перенесла, и мыслях, которые ввергали меня в соблазны, то боюсь, что снова ими же осквернена буду». Сказал Зосима: «Госпожа моя! Ничего не утаи, молю тебя, ничего не скрой от меня, и раз уж начала, то обо всем и поведай».

[7] ... 1 Иоан. 4, 17.
[8] ... Один из двунадесятых праздников, отмечаемый 14 сентября, в память об обретении (ок. 325 г.) Еленой - матерью Константина Великого, креста, на котором был распят Христос. В Иерусалимском храме находилась часть этого креста.
[9] ... Ср. Иез. 33, 11.

[10] ... Ср. Мф. 9, 13.
[11] ... Ср. Ефес. 1, 7-8.
[12] ... В переводе с греческого С. В. Поляковой: «прихожу туда, где скрепила свое обязательство».[13] ... Ср. Пс. 54, 8-9.
ЧАСТЬ 3-Я