Первая сцена. Метро, час пик, по вагону ходит блядовито-упитая попрошайка: "Подайте евро, не больше. У тебя есть монетка? Вот дерьмо." Пассажиры привычно опускают глаза, не реагируют, лишь одна девушка смотрит заинтересованно в спину. Попрошайка возвращается, девушка улыбается неловко, говорит "У меня ничего нет" - и получает несколько пощечин. Когда она молча выскакивает на следующей остановке, Даниэль (Ромен Дюри) выбегает за ней:
- Всё в порядке?
- Да, ничего не случилось.
- Конечно, случилось! Ведь она выбрала вас, а не кого-то другого - пощечина была вам.
- Это ничего.
- Постойте! Почему вы? Это же не случайность!
Девушка убегает. Даниэль:
- Дура.
Затем - полтора часа необязательной и мутной истории Патриса Шеро о некоммуникабельности чувств. Даниэль любит трудоголичку Соню (Шарлотта Генсбур), она доступна ему физически, но не пускает внутрь. Непонятный мужик-сталкер (Жан-Юг Англад) регулярно проникает к нему в квартиру, говорит, что любит и т.п. - Даниэль не доступен ему физически, но в итоге раскрывается внутренне. Месиво из этих двух линий выглядит, как могло бы "Скрытое", снятое Оноре - курьёзно.
Но есть что-то в этом фильме, что застревает комом, какой-то рывок в прежде не показанное, да и сейчас не особо сформулированное. Вроде бы, всё как у Бодрийара: они не живут, они лишь изображают жизнь - это такая усталость после оргии. Что если изображать жизнь тоже не хватает сил и люди свыклись с непреодолимым чувством одиночества: зачем рыпаться, если и так сойдёт?
После "Преследования" кажется, что западное общество придёт к полному Эквилибриуму без всяких таблеток, саморганизуется, сольётся в апофеозе толерантности. Быть живым, в общем-то, уже хуёво - можно нарваться на пару пощечин или на девку из "Антихриста".