Алексей Богословский. Эссе о романе "Аэлита"
Алексей Толстой Аэлита
Алексей Богословский
Алексей Толстой «Аэлита»
Представим себе Петроград 1920 года. Больше половины населения исчезла, кого-то расстреляли большевики, еще больше народа разъехалось по деревням к родственникам спасаться от голода, многие перебрались в Москву вслед за новой властью. Лето. Тепло. Редкие прохожие спешат по делам. Дома стоят полупустые, роскошные дома, дворцы. Еще большая пустота на окраинах. Малолюдные цеха, свободные квартиры рабочих, пустые склады. Серое, спокойное небо висит белыми ночами над Петроградом. Чуть подсвечиваемые еще не явившемся солнцем облака украшены тихими, исключительно северными цветами складок и складочек. Одни края облаков кажутся светло-зелеными, другие облака оторочены красноватым и малиновым светом, видны желтые и фиолетовые края. На земле царит безветрие и покой, еще большая пустота и покой существует где-то вверху, у облаков и уходит дальше в прозрачную как опал сероватость небес всё выше и выше вплоть до редких звезд.
Первоначально Алексей Толстой хотел устроить полет своих героев на Марс из Москвы. Но в Москве больше народа, все заняты земными, революционными делами, небо над Москвой летом плотнее, звезды ярче и приземленнее. В Москве не чувствуется непосредственная связь одиночества на Земле и одиночества космоса, там нет такой фантасмагории дворцов, воды (еще один символ пустоты), опустевших проспектов и светлых даже ночью переулков. Там труднее ощущается жажда ухода в пространство. Давайте не путать понятия уход и исход. Исход - больше традиция американская, идея новых границ, нового места жительства, новых приключений и нового счастья. В России идея исхода изначально подавлялась и в жизни, и в культуре. Хотя бегство симпатичных своей жаждой воли мужчин на окраины в казачество или в Сибирь на берега сильных рек и в дикую тайгу следует назвать именно исходом, путешествием навсегда, поиском своего места, а не просто приключений. Нет, в русской литературе позволителен только уход в английском стиле - приключения, открытия и возвращение на родину с багажом впечатлений и прожитых лет. И пусках в те годы, как и сейчас большинство людей смотрит вне своего мирка скорее на американский манер, желая исхода и удачи в поисках своего места, Толстой внешне мыслит в положенных рамках - инженер Лось задумал свой полет именно как уход, но всё настроение его буквально вопиёт о жажде исхода.
А что мы, собственно говоря, желаем от полетов в космос? Жизнь и требования технологий приучили смотреть нас на освоение космоса как на торжество дисциплины, производственной и научной необходимости, научной мысли и строгой иерархии. Космонавт - и вершина, и маленький винтик огромной системы, ради которой он вершит свой полет жестко в рамках приказа с Земли. Автономия в принятии решений у него мизерна, ответственность перед системой абсолютна. Неужели об этом счастье мечтали бесчисленные поколения людей, замирая от восторга при виде бездонного неба? Честно говоря, человеку куда ближе история первых авиаторов, самих строивших свои примитивные машины или покупавших их на последние сбережения. Они летали свободными, сами прокладывали маршруты, сами рисковали, разбивались ил долетали до цели, сами заслуживали всю славу, восторг женщин, ажиотаж репортеров, деньги рекламодателей и спонсоров. Даже сейчас, в век господства всё зрящих радаров и авиадиспетчеров, сурового международного законодательства они свободнее и легче на подъем всех космонавтов планеты. Они имеют право и на уход, и на исход, хотя Земля тянет к себе, горючее всегда кончается в считанные часы, а Марс никогда не примет их зависимые от земного воздуха самолетики. Алексей Толстой отправляет в космос искателей приключений как добрые старые времена Жюль Верна - в удобное им время, без правительственного одобрения на высшим уровне и напутственного похлопывания по плечу солидных чиновников в представительских костюмах.
Лось бежит от гражданской войны, изнуряющего горя по умершей жене, тоски по прошлой работе и отнюдь не горит желанием вернуться. Его попутчик - красноармеец Гусев - превосходно сочетает обязанности героического и комического персонажа в одном лице. Хвастун и герой, примитив и рубаха-парень, надежный товарищ и безалаберный выпивоха явно летит в поисках приключений и удачи. Межпланетный корабль Алексей Толстой усовершенствует по последнему слову техники - ракетный двигатель, система обеспечения воздухом, предварительный расчет маршрута предполагает точное время запуска. И герои улетают из полупустого, ирреального как воспоминания о космосе Петрограда в еще более пустое космическое пространство.
Прежде, чем герои прилетят к Марсу, следует порассуждать о цели полета. Сейчас планеты стали в человеческом восприятии более автономными, более свободными от ощущений, даримых людям, смотрящим в небо над головой. Звезды еще со времен Ньютона обрели самостоятельность в человеческом сознании. На звездах или их планетах возможна полностью неведомая жизнь. Планеты же солнечной системы имеют со времен доастрологических, если так можно выразиться, определенную связь с человеческими судьбами. Хотя и тогда звезды могли служить прибежищем людских душ. Луна - обитель мертвых. Она связана с Землей тысячами нитей, но в ней нет жизни. Венера капризна и своенравна. Да, она - планета любви, но не дает ощущение полноты, способной породить разнообразную жизнь. Куда ближе Марс. От него веет древностью. Недаром существует деление стадий жизни человека по местам расположения планет. Чем старше человек, тем дальше от Солнца планета, обозначающая стадию его жизни, тем меньше тепла и жизненной энергии внутри тела, тем холоднее планете от нехватки солнечных лучей. Марс - наше личное будущее, если следовать этой системе, но Марс - жизнь более древняя и уже угасающая, если следовать логике астрологии. Человеческая пора Марса - начало заката жизни. Мы так его и воспринимаем. Можно понять Марс подобно Уэльсу - более древняя цивилизация хочет жизненных сил от более молодой и жадно атакует её, используя все достижения техники. Можно понять Марс подобно Алексею Толстому - если Марс является цивилизацией более древней и не смог спуститься на Землю в поисках большего тепла и жизненных сил, то Марс - цивилизация архаичная, умирающая. Исход на Марс подобен исходу в старость, лечащею временем раны бурной молодости. Инженер Лось стремится к исходу в реку времени и покоя, позволяющую с высоты прожитого спокойнее отнестись к личной трагедии.
Марс, естественно не реальный, а созданный воображением писателя, оправдывает ожидания Лося. Пустыня, от которой веет древностью, заброшенные дома и поля, отток остатков населения подобно воде из пустыни в редкие оазисы. Более того, изначальное население Марса, как выясняется позже, было архаичным, задержалось в развитии цивилизации подобно полудиким индейским племенам на просторах Америки. И здесь читателя ожидает маленький шок - цивилизация Марса оказывается созданной пришельцами с Земли. Алексей Толстой безусловно был сыном своего времени. Он отлично понимал, что следует и как следует писать. Он очень неплохо маскирует художественный замысел в духе знаменитой фразы Маяковского об США - «Я стремился за семь тысяч верст вперед, а приехал на семь лет назад». Естественно, нас ждет общество эксплуататоров и эксплуатируемых, естественно, появление с неба наших путешественников приведет к обострению классовой борьбы. Но это путешествие в прошлое не имеет ничего общего с пресловутой марксистской стадиальностью развития. Марксизм оказывается притянутым за уши. Движение вперед, в пространство, попытка исхода и смены места изначально противоречит тоске инженера Лося по прошлым, счастливым годам. Подсознательная жажда вернуться в прошлое вознаграждается куда реальнее, чем официальная жажда новых горизонтов и покорения будущего. А что вы хотите? Все открытия, географические и научные, культурные и технологические являются по сути покорением будущего, навязыванием ему развития и трансформации вместо библейского «ничто не вечно под Луной» и Блоковского «Ночь, улица, фонарь, аптека…». Через новые открытия жизнь лишается привычной цикличности и рутинности в грядущем, и будущее вынуждено через не могу идти за открытиями инноваторов. Инженер Лось оказывается и инноватором будущего, и инноватором прошлого одновременно.
Сами герои приятно отличаются от героев Достоевского, Платонова, Распутина и даже Шукшина. Они - очень свободные люди. Дай им ум Алексея Толстого, и они начнут выбирать жизнь при Советской власти, эмиграцию в Париж, отъезд в какую-нибудь Патагонию или в сибирскую глушь с нормальной непредвзятостью свободного человека. Даже бывший красноармеец Гусев абсолютно не принимает внешние ограничения своей личности и свободы действий. Лосю же изначально наплевать на Советскую власть и её амбиции. Ему хочется в космос, и проблемы Земли и текущего момента политики чужды его уму больше, чем заклинания жрецов вудду эскимосам. На месте Советского правительства, да и нынешнего, Российского, я прописал бы специальной строкой в бюджете помощь в эмиграции таким гражданам. Расстреливать - вызывать недовольство и убеждать страну в собственном зверином характере, надеяться сломать и перевоспитать - впадать в манию величия. Духа пессимизма, источаемого только одной, надломленной, но раньше свободной личностью хватит и на десятерых послушных. Победа обернется поражением буквально через одно поколение.
Ну, ладно, путешественники кое-как шлепнулись на дно марсианского канала. Теперь мы понимаем убогость фантастики - развить до предела имеющееся возможности и не придумывать нечто кардинально новое. Толстой сумел в «Гиперболоиде инженера Гарина» изобрести с огрехами лазер, но до компьютерных технологий ему было далеко. Иначе села бы его ракета мягко и точно. Герои вылезли, потирая ушибленные бока и отходя от трудностей перелета, на какое-то «мексиканское» плоскогорье.
Гм, вы когда-нибудь задумывались о соотношениях между временем, пространством, географией Земли, личной жизнью и телом человека? Вы никогда не думали, что какая-то часть Земли может воплощать для человека его прошлое, а какая-то будущее, и эти части способны трансформироваться с годами в сознании? У Толстого кое-что очевидно - Земля изобилует водой, теплом Солнца и воздухом. Истощение жизни подразумевает сухость климата, разреженный воздух и нехватку тепла. Конечно, на Мексиканском высокогорье света с избытком, но зимой, в вечерние часы, да если ещё Мексика не реальна, а воображаема, ну, вы меня поняли. Марс умирает. Кактусы растут на сухом дне каналов разрозненно, вокруг пустота, остатки вымерших городов, редкие фермы, а, поднимись выше каналов, увидишь пустыню и горы, вокруг оазисов, жмущимся к скудным озерам и замкнутым морям. И прошлое, и будущее у Толстого оказывается связано с пустыней. Всё растет, стареет и умирает. Теоретически такая теория вполне соответствует марксистской, и Энгельс признавал, что жизнь на планете Земля должна однажды кончиться и снова быть порожденной Вселенной в ином месте Галактики и в иное время. Однако, как это противоречит и марксизму, и христианству, и большинству мировых религий. Вместо - катастрофы, конца света, как апофеоза зла, или вечного движения после мировой революции из одной сладкой стадии коммунизма в еще более сладкую, проблема затяжного старения, истощения и умирания. Впрочем, Толстой противоречит и современной идеологии, заменяющей приторно-сладкую свободу и гуманизм постиндустриального общества на еще более химически концентрированный вкус грядущего. Толстой не оригинален, он и не стремиться быть оригинальным. Часто оригинальными воспринимаются вещи, не известные читателю в силу ограничений в эрудиции. На определенном уровне объем знаний автора просто превосходит возможности читателя посвящать себя чтению и ориентироваться в разных представлениях. Идея старения человечества, цивилизаций и стран восходит к глубокой древности.
Героев подбирают марсиане и везут в какой-то оазис. Еще до этого они осматривают остатки заброшенной усадьбы, видят непонятные достижения древних знаний и технологий. И мир видится им в бронзовых оттенках. Сейчас различные блокбастеры про инопланетян полны действующими лицами, слепленными на скорую руку из вариаций на темы насекомых, ящеров, обезьян. Проигрывается сюжеты - а, что, если рептилии развились до уровня разумной жизни или насекомые стали вариантами гуманоидов? Под видом будущего нам подают прошлое времен Мезозоя, наделяя его разумом и знаниями. Круг замыкается, воспоминания о будущем превращаются в гадания о возможном развитии прошлого и наоборот. История не имеет сослагательного наклонения, скажет историк и будет прав лишь отчасти. Человеческое мышление целиком состоит из сослагательного наклонения. Игры детей в героев книг и истории - сослагательное наклонение, герои начинают делать нечто иное, более нужное детям. Оценки прошлых императоров и полководцев - сплошное сослагательное наклонение. Почему они поступили так или эдак, когда иное действие было бы более рациональным? Такой вопрос задают себе тайком историки и, не стесняясь, недоумевают обыватели. Они правы, черт возьми! Зачем Наполеону нужно было лезть в Россию, если и без Бородина его сил хватало на поддержание линий коммуникации не дальше Владимира, а в районе Варшавы перевес сил ему всегда был гарантирован? Зачем Керенскому нужно было подставлять своего союзника Корнилова, если он при этом терял последнию силу, обеспечивавшие устойчивость власти? Таких вопросов масса, они абсолютно верны. Некий деятель совершает ошибку, понятную и с точки зрения логики своего времени. Последствия меняют историю. Внешне лишенный сослагательного содержания вопрос на самом деле порожден именно этим сослагательным наклонением - что было бы, если бы наши предки не сваляли дурака? И игра в сослагательное наклонение продолжается, и фантазия будоражит сознание. Ведь нельзя же прямо признать избыточное высокомерие Наполеона по отношению к русским и самовлюбленную веру в превосходство своего ума. Нельзя прямо признать глупость и позерство Керенского, его управляемость крупными финансистами, боящимися как огня элементарного порядка в стране и в финансовой отчетности. Куда не кинь, имеющаяся информация побуждает нас к сослагательному направлению.
Но есть еще нечто более важное - ограниченность нашего сознания, блуждающего между прошлым и будущем в поисках собственной картины мира. На какой-то момент воображение отказывается соединять призрачные подобия наших знаний, относительно связная картина исчезает, словно под воду уходит. Так возникают сказания о мировом потопе, стихийном катаклизме или гневе Бога. Реальные наводнения, землетрясения, падения астероидов были, но потому мы за них хватаемся, создаем мифы и легенды, передающиеся от поколения к поколению, что эти катастрофы происходят в нашем сознании. Во сне мы тысячи раз видим разрушения миров нашего воображения, их возрождения, трансформации, развитие и последующую гибель. Миры внутри нас еще более смертны, чем мы сами. Только частью нашего сознания мы понимаем, что это еще не конец, а замена одной картинки сна на другую. Где-то на окраинах мозга существуют и острова, невидимые нами. Вспомним знаменитый сад камней в Японии. Один камень обязательно невидим нам, как бы мы не двигались вдоль сада. Это счастливые острова, острова загадок и тайн. Если они могут гибнуть и возрождаться, то совершенно особым, несвязанным с общей картинкой сна, путем. Недаром дети так любят острова и ожидают увидеть на них нечто абсолютно необычное. Казалось, они должны ждать от островов только ощущение комфорта и безопасности, как воспоминание о чреве матери, но они ждут там чудес и тайн и, повзрослев, удивляются, узнав, что на реальных островах жизнь животных беднее, чем на материке, люди живут скучно и часто готовы бежать прочь в поисках интересной жизни.
Толстой использует легенду об Атлантиде - цивилизации, не вместившейся в наше реальное сознание о прошлом и ушедшей под воду то ли океана, то ли Вселенских вод, окружающих землю. Не надо путать Вселенские воды с реальной водой. Это - совершенно мистическая материя, окружавшая весь мир, включая Землю, воздух, моря и океаны, Солнце, Луну, небесный свод со звездами. Эта вода и сливается с водой морей и рек, и живет своей собственной, мистической жизнью. Это - предел, окаем реальности, и острова чудес разбросаны вдоль границ обычных морей и океанов с Вселенскими водами. Насколько это в нас живо, легко понять по ощущению от последних строк знаменитого цикла стихов Гумилева, когда он заканчивает цикл стихом о Летучем Голландце:
Ватаге буйной и воинственной
Так много сложено историй,
Но всех страшней и всех таинственней
Для смелых пенителей моря
О том, что где-то есть окраина -
Туда, за тропик Козерога! -
Где капитана с ликом Каина
Легла ужасная дорога.
Даже глупо рассуждать о географии, науке и времени, прошедшем после эпохи Великих Географических открытий. Мир внутренний всё равно остался внутри нас. Предчувствие окраин и островов чудес и отдыха от вечно меняющихся и готовых рухнуть в тартарары картин мира огромного остается в нашем сознании. Даже если завтра будет найден реальный прототип Атлантиды, Атлантида нашего сознания останется у каждого на своем месте или местах былых умственных блужданий.
На этой Атлантиде возможны любые чудеса, главным из которых является сочетание прошлого и будущего в одной точке. Цивилизация бронзового века Толстого удивительно повторяет его представления о молодости, зрелости и старости. Оставаясь юной, то есть принадлежа веку бронзы, она несет провидение Толстого о будущем мира и России, искажает их и передает глубокое, внутреннее предание о личной жизни и жизни страны. Человек смертен и возрождается только в детях. Цивилизация смертна и возрождается только результате насилия иной цивилизации, точнее варварства, носителя юности и жажды жизни. Из этого можно сделать совершенно обреченный вывод. Варварство - вечная юность. Кончиться источник варварства - варварские племена и люди, полные внутренней силой варварской жизнью - кончиться и жизнь на Земле. Цивилизация - форма убиения жизни, она не достойна великой любви и родительской заботы.
Приблизительно так и рассуждал сам Толстой, пытаясь сманить Бунина в СССР. Во Франции - ему нищета. В СССР нехватка талантов, дадут деньги, квартиру, машину, дачу. Живи для себя, господин Бунин и не цепляйся за принципы, былые обиды и эстетические идеалы. Большевики сморозили ерунду - придушили возможность развития литературы, теперь пожали плоды и готовы платить. Пользуйся и не принимай цивилизацию красных всерьез или цивилизацию французов всерьез. Где платят, там и есть наша родина. Действительно, если цивилизация - убийца жизни, а личная жизнь коротка, нечего лечить безнадежного с момента рождения больного, а полагается пользоваться благами возможностей.
И ради передачи читателю своих представлений Толстой разрывает изоляцию Атлантиды как острова, соединяя её с историей развития человечества, то есть смешивает воспоминания о прошлом с воспоминаниями о будущем. Начало цивилизации он предоставляет неграм. В основе цивилизации лежат мистические способности. Цивилизация развивается и её захватывают краснокожие. Не надо путать краснокожих Толстого и реальных индейцев - ветвь монголоидов, родственных нашим племенам Сибири. Снова гибель и снова развитие. Затем начинается оккупация семитов, людей, способных подчинять исподтишка, но лишенных собственной, спонтанной способности к творчеству. Семиты завоевывают весь мир руками краснокожих, навязывают ему правила игры. Цивилизация богатеет, паразитирует и готовит собственную гибель. Варвары - монголы - захватывают Атлантиду и устанавливают свои порядки. Наступает последний этап цивилизации.
И зачем мне эта конструкция? - скажет умный читатель. - От конструкции отдает явным антисемитским душком - семиты не способны к творчеству, одни манипуляторы и имитаторы. Вы мне только не напоминайте о застое арабского мира, или о примитивности духовной жизни еврейских общин вне стран Европы и России.
За конструкцию, дорогой читатель, надо было с Толстого спросить и по всей революционной строгости. Если не спросили и опубликовали, значит, втайне особенно не возмущались. А кое-какие параллели напрашиваются. Ох, не оригинален оказывается Алексей Толстой. Вспомним стихотворение Александра Блока «Скифы». Там дается интересная трактовка времени и событий. Понять Блока довольно просто - Россия не выдержала участи быть щитом между Европой и Азией, не могла страна за всех отдуваться и страдать. Только Блок еще видел огромные брутальные силы жизни в России в 1918 году, а Толстой писал свой роман позже и оценку жизненных сил народа убавил. Но интересна трактовка Блока - для него Россия уже имеет прежде всего раскосую рожу. Видимо, европеоидная рожа России уже не имеет нужных жизненных сил. И двойственное какое-то стихотворение. С одной стороны, Блок хвастает наличием воли к жизни у русских, с другой стороны, угроза его - не угроза сильного, способного постоять за себя человека. Его угроза - уйти в сторону. Приблизительно так насмерть испуганный при виде громилы обыватель находит только один аргумент в свою защиту - перестану держать соседа-силача держать за руки, когда он на тебя нож поднимет. Блок говорит - Россия, но он говорит о России будущего, о России раскосой, потерявшей свой привычный облик и всякую мотивацию видеть в европейцах братьев по крови.
Вот линк на текст:
http://www.proza.ru/2010/12/04/137