Ещё о войне, убийстве и святости
Вчера вечером - "Мальчик-мясник", ещё один фильм Нила Джордана. Вадим после фильма спросил, есть ли разница в моём отношении к герою (мальчику, убившему злую соседку) и Катерине Львовне Измайловой (молодой женщине, убившей злого свёкра, злого мужа и незлого, но угрожавшего ей потерей части капитала племянника). Видимо, Вадим надеялся уличить меня в сочувствии убийце и следовательно в двойном стандарте, основанном на сексизме -- ну или просто убедить меня в своей правоте, отталкиваясь от моей собственной эмоции.
Он-то считает вампиров из той же "Византии" некими высшими существами, для которых люди -- просто пища, и поэтому в этической плоскости для них вопрос об убийстве людей не стоит, это просто данность. И "Византия" посвящена в этом случае не проблеме убийства и войны (как системного убийства и одновременно идее оправдания убийства) -- а сексуальной дискриминации в праве убивать: вампиры-мужчины не допускают в свой круг женщин. Получается некий вариант "Преступления и наказания": пресловутый вопрос о твари дрожащей оказывается повёрнут буквально, в расистском, биологическом смысле. Сонечка Мармеладова в итоге оказывается спасена и уезжает охотиться с Раскольниковым, признавшим всеобщее право всех вампиров убивать людей и в борьбе за это убившим вампиров-сексистов Свидригайлова и Лужина, а вампиршу Катерину Ивановну отпускают порезвиться одну, чем она вполне довольна.
(Удивительно, кстати, как даже мнимая дискриминация увеличивает права её жертв: тот, кому убийца запрещает убивать, как будто получает в сознании некоторых зрителей a license to kill. Впрочем, иногда, чтобы убивать, достаточно вообще любого унижения, отказа в любых правах: достаточно вспомнить эксплуатируемых пролетариев или стеснённых в своём Lebensraum'е и оскорблённых еврейским искажением истинно немецкой культуры арийцев -- а сейчас к этому же идёт Россия, ограниченная врагами извне и изнутри в своём праве не знать о существовании геев, оппозиции, детей-сирот, ужасной медицины, коррупции и других своих проблем).
Увы, моё отношение к мальчику-мяснику не включает сочувствия убийце. Скорее это фильм о переходе черты. О том, как милый ребёнок становится маньяком, а детские шалости превращаются в трагедию, в преступление. И заодно испытание: сможем ли мы не потерять сочувствия к милому мальчику, когда он становится чудовищем? (Богоматерь вот не потеряла). И сможем ли мы, всё же сочувствуя ему, не прощать ему то, что прощать не нужно?
PS. Ещё одна тема -- превращение мальчика в копию своего отца. И не была ли тогда комнатка в пип-шоу из "Завтрака на Плутоне" вариантом исповедальни (не только в одном эпизоде, а вообще), а женское платье -- радикальным вариантом сутаны священника?
Он-то считает вампиров из той же "Византии" некими высшими существами, для которых люди -- просто пища, и поэтому в этической плоскости для них вопрос об убийстве людей не стоит, это просто данность. И "Византия" посвящена в этом случае не проблеме убийства и войны (как системного убийства и одновременно идее оправдания убийства) -- а сексуальной дискриминации в праве убивать: вампиры-мужчины не допускают в свой круг женщин. Получается некий вариант "Преступления и наказания": пресловутый вопрос о твари дрожащей оказывается повёрнут буквально, в расистском, биологическом смысле. Сонечка Мармеладова в итоге оказывается спасена и уезжает охотиться с Раскольниковым, признавшим всеобщее право всех вампиров убивать людей и в борьбе за это убившим вампиров-сексистов Свидригайлова и Лужина, а вампиршу Катерину Ивановну отпускают порезвиться одну, чем она вполне довольна.
(Удивительно, кстати, как даже мнимая дискриминация увеличивает права её жертв: тот, кому убийца запрещает убивать, как будто получает в сознании некоторых зрителей a license to kill. Впрочем, иногда, чтобы убивать, достаточно вообще любого унижения, отказа в любых правах: достаточно вспомнить эксплуатируемых пролетариев или стеснённых в своём Lebensraum'е и оскорблённых еврейским искажением истинно немецкой культуры арийцев -- а сейчас к этому же идёт Россия, ограниченная врагами извне и изнутри в своём праве не знать о существовании геев, оппозиции, детей-сирот, ужасной медицины, коррупции и других своих проблем).
Увы, моё отношение к мальчику-мяснику не включает сочувствия убийце. Скорее это фильм о переходе черты. О том, как милый ребёнок становится маньяком, а детские шалости превращаются в трагедию, в преступление. И заодно испытание: сможем ли мы не потерять сочувствия к милому мальчику, когда он становится чудовищем? (Богоматерь вот не потеряла). И сможем ли мы, всё же сочувствуя ему, не прощать ему то, что прощать не нужно?
PS. Ещё одна тема -- превращение мальчика в копию своего отца. И не была ли тогда комнатка в пип-шоу из "Завтрака на Плутоне" вариантом исповедальни (не только в одном эпизоде, а вообще), а женское платье -- радикальным вариантом сутаны священника?