Богадельня
- Вот тут, посмотри, сколько разных печений и крекеров, а здесь молоко, кефир, йогурты и пудинги, сыр и всякое такое, - демонстрировала мне содержимое просторного кухонного шкафа и холодильника пухленькая и улыбчивая монахиня, - так что ты всегда найдёшь, из чего приготовить полдник для наших подопечных. Да и сама свободно можешь в любое время взять и поесть, что захочешь...
При слове «богадельня» в моём, в частности, сознании, обычно возникали образы стыдливого Альхена, жены его Сашхен и ненасытных «племянников» из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова. Поэтому я в душе расхохоталась, ярко представив, как набиваю рот «казенным» печеньем, размачивая его в клубничном йогурте :))
С сестрой Невеной, начальницей «старачкого дома» (дома престарелых) при храме Иоанна Крестителя в Постире мы оказались ровесницами, поэтому договорились сразу перейти на «ты».
- Твой рабочий день начинается в три пополудни и заканчивается в семь, всего четыре часа. Как придёшь, сразу проверь и при необходимости поменяй памперсы у Анки и Кати. Эти две девочки у нас лежачие, они уже не совсем в своём уме, и помещаются в одной комнате. Не пытайся их поднимать, когда будешь менять подлоги. Я покажу, как это делать без большого напряжения сил. Береги свою спину! Все кровати у нас на дистанционном управлении, так что бери пульт и регулируй высоту, как тебе удобно. Вот так... Вот так...
Кроме лежачих Анки и Кати в приюте ещё четыре старушки. Иванка передвигается на коляске, хотя пока ещё может стоять на ногах, держась за специальные поручни, которые тут, естественно, повсюду - и в коридоре, и в туалетной-санитарной комнате. Мария, Елка и Тенса потихоньку топают сами, опираясь на тросточки или перебираясь руками опять же по поручням. В хорошую погоду они любят выйти на балкон и погреться на солнышке, посмотреть на краснеющие в буйной зелени южной растительности крыши городка, сбегающего ярко-синему к морю, и поговорить о том, как быстро растут на церковном огородике мангольд и помидорные кустики и как хорошо сохнут на тёплом ветерке их сорочки и подштанники, развешанные тут же сестрой Невеной или её помощницей, молодой сестрой Висартой.
Когда я прихожу на работу, Елка и Тенса молятся Богу, каждая в своей одноместной комнатке. Иванка лежит в своей кровати и ждёт-не дождётся, когда я, разобравшись с бездвижными «девочками», наконец помогу ей подняться, отвезу в туалет и тоже поменяю памперс. После этого, с чистой попой, она уже до ужина и до новой перемены памперса будет бодрствовать, сидя на своём стуле-коляске - плести тонким крючком кружевные нитяные салфетки, какие были в моде где-то в середине прошлого века.
Бледную худощавую Марию, которой по виду и не дашь её почти девяноста лет, я тоже обычно в начале своего рабочего дня нахожу в постели, жалующейся на слабость, головную боль и высокую температуру. Однако лоб у неё прохладный. Сестра Невена считает Марию притворщицей и велит не позволять ей валяться среди дня, иначе что она будет делать ночью?
С полдником, как говорилось выше, проблем нет. Печенье+йогурт или, например, свежую клубнику достаточно разложить по чашкам-блюдцам и разнести по комнатам либо поставить на стол в кухне-столовой. Это для ходячих и полуходячих. Анку кормлю с ложечки, причём она таращит на меня огромные глаза и послушно и широко раскрывает рот, будто желая съесть и ложку. У бедной Кати, чьё худенькое тельце всегда судорожно напряжено, ноги тверды и вытянуты, словно палки, а руки с сильно стиснутыми в кулаки кистями накрепко прижаты к груди, синдром Альцгеймера, и помимо всего прочего она разучилась глотать. Совсем разучилась! Поэтому всю еду для неё приходится тщательно перетирать и вводить при помощи большого шприца в трубочку зонда, уходящего через левую ноздрю непосредственно в желудок. Вкуса еды и свежести воды Катя, разумеется, не чувствует, и во время кормления остаётся безучастной, даже глаза не открывает.
После полдника мою и убираю на место посуду. Кстати, чистота в кухне-столовой, как и во всех помещениях приюта, образцовая. Поддерживая такой порядок, заведённый монахинями, я всякий день уделяю минут десять-пятнадцать, чтобы что-нибудь обиходить. Вчера, например, отполировала белоснежные дверцы кухонного шкафа и холодильника, сегодня протёрла влажной тряпочкой мудрёную систему металлических тяг и реек Анкиной волшебной кровати, завтра протру Катину кровать, послезавтра - Иванкину, и так далее. Конечно, в конце каждого рабочего дня при помощи мопа шлифую и без того сияющие плитки белого пола в коридоре и столовой, обтираю салфеткой со специальным средством умывальник и унитаз в санитарной комнате.
Как мне рассказала сестра Невена, приют для престарелых в Постире - это реализованный обет Богу местных женщин, чьи мужья во время Второй мировой войны ушли к красным партизанам в хорватские леса и горы. Постирянки решили устроить богадельню, если Господь вернёт им их мужчин. А одна из них даже завещала местной церкви под эти цели свой дом, потому что у них с мужем завести детей, то бишь наследников, как-то не получилось. В результате приют и правда открылся, и в нём за долгие годы были обласканы и ухожены «на закате дней печальном» уж не меньше сотни поселянок.
Функционирует приют под эгидой архиепархии-митрополии в Загребе. Ей подчиняются и монахини, коих число по всей Хорватии около 350. «Чистота, послушание и отсутствие собственности - вот три главных условия монашества», поведала мне Невена, одна из этих трёх с половиной сотен сестёр Загребской епархии.
Решение пойти в невесты Христовы Невена приняла ещё в ранней юности («Бог меня позвал»), будучи десятым ребёнком благочестивых, но мирских родителей, воспитавших всего 12 детей. Мать поначалу плакала, не хотела, чтобы дочка отрекалась от мира, но поделать ничего не могла. А позднее, увидев, как счастливо её дитя монашеской своей судьбою, успокоилась и даже довольна была. В принципе, оставить монашество, чтобы выйти замуж и обзавестись имуществом, возможно в любом возрасте - с позволения непосредственно самого Папы Римского. Но сестре Невене этого не хотелось даже в цвете молодости, а уж теперь и вовсе ни к чему.
За 15 минут до ужина я должна сделать инъекции инсулина Марии и Тенсе, которые страдают сахарным диабетом. Брать пробы крови на содержание сахара и вкалывать инсулин меня научила Невена - не просто монахиня, а дипломированная и опытная медицинская сестра. Прежде я этого не умела.
Первыми, в половине шестого, ужинают лежачие Анка и Катя по той же схеме, что и в полдник - с ложки и через зонд соответственно. Потом и все остальные, попутно принимая положенные таблетки и пилюли. Ужин монахини готовят в своей кухне, тоже сияющей белизной и чистотой и соединённой с приютом галереей и белокаменной лестницей. Это может быть кукурузная каша или овощное пюре с кусочком сыра-колбаски, тушёные кабачки или мангольд и т.п. А когда ничего приготовленного нет, я просто подогреваю молоко и бросаю в него кусочки мягкого печенья или хрустящие зерновые хлопья.
Я, как уже говорила, ухожу домой в семь вечера. Да какой там вечер! Ещё солнце светит вовсю, и даже куры не думают о сне. Елка и Тенса шуршат о чём-то на балконе или смотрят в столовой по телевизору «Кто хочет стать миллионером». К Марии, как всегда по вечерам, пришла дочь Таня, и они молча смотрят в телеэкран. О чём им говорит, если они видятся каждый день, да к тому же Мария практически глухая? А Ката и Анка повёрнуты «на бочок» уже на ночь. Впрочем, они живут по своему постельному режиму, и с кроватей их поднимают только в банный день - в пятницу, чтобы вымыть под душем. Но и Иванку к семи часам я должна уложить в постель. Она тяжело, но покорно поворачивается на бок, отвечая улыбкой на моё «спокойного сна». Боже, как, должно быть, бесконечна для неё каждая ночь!
Помню, когда моя мамочка, ставшая в последние два года своей жизни сначала неходячей, а потом и лежачей, укладывалась спать только тогда, когда ей самой этого хотелось. А до этого могла читать ещё не опошлившуюся тогда, а очень либеральную «Комсомольскую правду», слушать по радио «Маяк», смотреть по телеку свой любимый «Взгляд» с Любимовым и «Двенадцатый этаж» с Сагалаевым. И в любой момент, хоть и глубокой ночью, ощутив «ком в подушке» или «сквозняк под одеялом», могла позвать меня, и проблема решалась.
Мне приходилось оставлять её одну, уезжая на работу, и её кормил обедом, приходя из школы, сын Ваня, который учился в пятом классе, а потом и в шестом. Но она всегда, каждую секунду, ждала моего прихода. Взглянув на круглые часы на стене, она закрывала глаза и считала про себя: «Один, два, три, четыре, ...сорок пять, сорок шесть, ... шестьдесят, шестьдесят один,... сто, сто один, сто два, ...» - и так до трёхсот. Потом снова смотрела на часы, убеждалась, что действительно прошло пять минут, и начинала отсчёт следующей пятиминутки. До тех пор, пока не услышит звук поворачивающегося в дверном замке ключа и моего «мамочка, это я пришла, уже бегу, бегу к тебе, мамуля!»
Видала я, будучи журналисткой, дома престарелых в России: вонь, бедность, казённость (я имею в виду не дорогущие частные приюты, которые не для обычных стариков из простых трудовых семей). Чистенькая и уютная богадельня в Постире совсем на них не похожа. Это просто другой мир. Но даже здесь старому человеку вряд ли лучше, чем дома, со своими родными, где не нужно подчиняться режиму и где он до последнего дыхания включён в семейный круг и как бы даже в дела семьи.
Так чувствовала себя нужной и незаменимой в своём домике в селе Шкрип мама нашего друга Тончи тётя Мария. Нужно было видеть, как озабоченно и деловито она, уже едва передвигавшаяся с палочкой по кухне, руководила комплектованием посуды и приборов для отправки в поле во время маслиновой страды! Это было позапрошлой осенью. Полевые обеды для бригады сборщиков маслин она уже готовить не могла, и для этого дела Тончи, крупный маслинар, специально нанимал кухарку. Но даже складывать в огромный баул тарелки и ложки (не забыть черпак, нож для хлеба, соль и перец!) было для тёти Марии делом важным и ответственным.
Той зимой тётя Мария разболелась, стала заговариваться и падать, и её положили в больницу. А потом, после выписки, поместили в частный и тоже очень чистый и по-домашнему удобный приют для престарелых в городке Сутиван. Мне было ужасно больно думать об этом, потому что я просто физически ощущала, насколько она, должно быть, сильно скучает по своему домику, по крылечку и дворику, по окошку у кровати, из которого видна крыша нового модерного домища её дочери - родной сестры нашего друга Тончи. Почему под той огромной крышей не нашлось места для старушки, бог знает. Чужая семья - потёмки.
Мы с мужем как-то навестили тётю Марию в приюте - привезли гостинцы, посидели, поговорили о том, о сём. На вопрос «как вам тут живётся» с какой-то натянутой улыбкой ответила «а дОбро, дОбро». А когда мы собрались уходить и поднялись, чтобы обнять её на прощание, она тихо и так безутешно зарыдала, что я и сейчас не могу вспоминать это без слёз.
Зиму тётя Мария пережила, а весной её похоронили. А куда же ещё человеку - из дома престарелых? Ясное дело, на кладбище.