Вонифатий.
1 января 2012 г.
Наш земляк, крещёный именем Вонифатий, чудесным образом заявил о себе из 19 века в 21-м.
Книга писателя Валерия Колодяжного «Вонифатиева тетрадь», изданная на Леушинском подворье Санкт-Петербурга, вышла в свет в 2007 г. Вот как пишет автор о чудесном приобретении дневника ярославского крестьянина, спустя несколько лет.
Нечаянное приобретение
Польза квашеной капусты не требует доказательств, она общеизвестна. Начиная с октября, и весь зимне-весенний период, при недостатке витаминов, квасить белокочанную принято и в нашей семье. Именно за капустой-морковкой тем февральским днём отправился я на Сенной рынок.
Чтоб пройти к рынку сначала требовалось миновать Сенную площадь.
Тогда, в 1990-е годы, расположенная в самом центре великого города Сенная представляла собой нечто вроде язвы. Этакое чрево Петербурга. Обращённая в строительно-монтажную площадку метрополитена, закрытая для транспорта, развороченная и искорёженная, грязная площадь в то время была перегорожена строительными заборами, загромождена бетонными плитами и взломанным асфальтом… При этом изувеченная Сенная не утратила своего исконно торгового предназначения - средь мусорных нагромождений кипел большой стихийный рынок. Торговля велась «с рук», а если быть точным, то прямо с земли, где на подстилках - у кого на полиэтилене, у кого на газетах - а где и просто так, на голом асфальте, был разложен «товар». Торговали, чем придётся, но, по большей части, всяческим хламом. При этом на Сенной продавалось много книг, среди которых могли попасться и редкие. Именно поэтому, быстро проходя меж вольно торгующими, я в то же время старался быть внимательным.
И вдруг у одной торговки, у кого, кстати, не было ни одной книги, я заметил нечто необычное.
Тетрадь.
Лишённая переплёта или обложки, она лежала прямо на мостовой. При этом, даже не нагибаясь, я без труда мог заметить, что тетрадь явно старая, более того - старинная. Интересно - что это?.. Я наклонился, поднял тетрадь с влажного асфальта. День стоял хмурый, снег повсеместно таял, периодически накрапывал дождик, сменявшийся мокрым снегом, и наружные листы тетради изрядно промокли и разбухли. Но внутри страницы оставались сухими… Видимо, какая-то рукопись, старинный почерк - твёрдый, ровный. Перелистывая, я мельком заметил год - 1888.
- Бодрей, профессор! - бойкая торговка закурила нечто душистое без фильтра. - Чего менжуешься? Покупай, студентам станешь показывать, - и ради пущей убедительности разбитная хозяйка выпустила, наподобие горыныча, дым через обе ноздри. И почему-то этот чисто мужской жест уверил меня сильней прочего. Тетрадь я действительно купил, но что с ней делать дальше, я не представлял.
Ладно. Прочитаю - может, пойму.
Но для начала её надо высушить и выровнять, а потом уже читать. Легко сказать - «читать». Поначалу, не освоившись, ничего связного я разобрать не мог. Только отдельные места, фрагменты… Судя по всему, это дневник… Должно быть, какой-то мелкопоместный дворянин развлекался бумагомаранием, тешил, так сказать, гордыню. Правда, смущали некоторые детали. Какие-то у него там покосы, какие-то овины, суслоны… Пахал, молотил, ковал…
Знать, трудолюбивый попался помещик. Большой оригинал, наподобие пашущего графа Толстого. А что? - были и такие. Жил, знаете ли, этаким анахоретом, и под закат земного бытия дошёл до того, что ударился в пейзанство и стал поклонником лемеха и кувалды… И тут на одной из страниц я обнаружил собственную печать автора, с молотом и клещами. При наличии такого оттиска вопрос авторства решался сам собой, ибо на печати значилось: Вонифатий Иванович Ловков, живший в селе Спас-Мякса. Ну, слава Богу! Фамилия захолустного барина установлена!
Мне тогда и в голову не могло придти, что автор дневника простой крестьянин.
Кстати. Крестьянин то был или дворянин, а, похоже, дневник, не купи его тогда я или кто-либо другой, имел реальную перспективу в тот же день погибнуть. По заведённой традиции всё, что не было продано, сенными торговцами не уносилось с собой, а оставлялось ими прямо на земле, где в течение дня велась торговля. Ближе к вечеру на площадь выходили сотрудники с мётлами и лопатами, весь неликвид сгребался в мусорные баки и сжигался. Судя по тому, в каком состоянии находилась тетрадь на момент покупки, хозяйка ею явно не дорожила и запросто могла бросить в качестве нереализованного мусора.
Да… Случай!..
И тут я отважился на нечто большее, чем просто прочесть дневник. Я решил расшифровать его. Это вовсе не означало, что дневник был исполнен каким-то шифром или кодом. Расшифровка в данном случае - не из области шпионско-диверсионной, хотя звучит сходно. Данным термином обозначается процесс углублённого чтения рукописи, её адаптация и воспроизведение для прочтения нынешними читателями.
Начинать следовало с географии. Так где же это - Спас-Мякса? Что-то не слышал я такой… Правда, в дневнике встречается и такое наименование - Спас, или Спасское. В общем, надо искать… Ориентиром могли служить встречающиеся в дневнике общеизвестные топонимы - Вологда, Череповец, Пошехонье и немногие другие. Причём, заявим прямо: Пошехонье не сильно вдохновляло, поскольку в прежние - причём, не столь уж и давние - времена, понятие «пошехонье», в нарицательном смысле, являлось синонимом терминов «провинция» и «глухомань».
Наш земляк, крещёный именем Вонифатий, чудесным образом заявил о себе из 19 века в 21-м.
Книга писателя Валерия Колодяжного «Вонифатиева тетрадь», изданная на Леушинском подворье Санкт-Петербурга, вышла в свет в 2007 г. Вот как пишет автор о чудесном приобретении дневника ярославского крестьянина, спустя несколько лет.
Нечаянное приобретение
Польза квашеной капусты не требует доказательств, она общеизвестна. Начиная с октября, и весь зимне-весенний период, при недостатке витаминов, квасить белокочанную принято и в нашей семье. Именно за капустой-морковкой тем февральским днём отправился я на Сенной рынок.
Чтоб пройти к рынку сначала требовалось миновать Сенную площадь.
Тогда, в 1990-е годы, расположенная в самом центре великого города Сенная представляла собой нечто вроде язвы. Этакое чрево Петербурга. Обращённая в строительно-монтажную площадку метрополитена, закрытая для транспорта, развороченная и искорёженная, грязная площадь в то время была перегорожена строительными заборами, загромождена бетонными плитами и взломанным асфальтом… При этом изувеченная Сенная не утратила своего исконно торгового предназначения - средь мусорных нагромождений кипел большой стихийный рынок. Торговля велась «с рук», а если быть точным, то прямо с земли, где на подстилках - у кого на полиэтилене, у кого на газетах - а где и просто так, на голом асфальте, был разложен «товар». Торговали, чем придётся, но, по большей части, всяческим хламом. При этом на Сенной продавалось много книг, среди которых могли попасться и редкие. Именно поэтому, быстро проходя меж вольно торгующими, я в то же время старался быть внимательным.
И вдруг у одной торговки, у кого, кстати, не было ни одной книги, я заметил нечто необычное.
Тетрадь.
Лишённая переплёта или обложки, она лежала прямо на мостовой. При этом, даже не нагибаясь, я без труда мог заметить, что тетрадь явно старая, более того - старинная. Интересно - что это?.. Я наклонился, поднял тетрадь с влажного асфальта. День стоял хмурый, снег повсеместно таял, периодически накрапывал дождик, сменявшийся мокрым снегом, и наружные листы тетради изрядно промокли и разбухли. Но внутри страницы оставались сухими… Видимо, какая-то рукопись, старинный почерк - твёрдый, ровный. Перелистывая, я мельком заметил год - 1888.
- Бодрей, профессор! - бойкая торговка закурила нечто душистое без фильтра. - Чего менжуешься? Покупай, студентам станешь показывать, - и ради пущей убедительности разбитная хозяйка выпустила, наподобие горыныча, дым через обе ноздри. И почему-то этот чисто мужской жест уверил меня сильней прочего. Тетрадь я действительно купил, но что с ней делать дальше, я не представлял.
Ладно. Прочитаю - может, пойму.
Но для начала её надо высушить и выровнять, а потом уже читать. Легко сказать - «читать». Поначалу, не освоившись, ничего связного я разобрать не мог. Только отдельные места, фрагменты… Судя по всему, это дневник… Должно быть, какой-то мелкопоместный дворянин развлекался бумагомаранием, тешил, так сказать, гордыню. Правда, смущали некоторые детали. Какие-то у него там покосы, какие-то овины, суслоны… Пахал, молотил, ковал…
Знать, трудолюбивый попался помещик. Большой оригинал, наподобие пашущего графа Толстого. А что? - были и такие. Жил, знаете ли, этаким анахоретом, и под закат земного бытия дошёл до того, что ударился в пейзанство и стал поклонником лемеха и кувалды… И тут на одной из страниц я обнаружил собственную печать автора, с молотом и клещами. При наличии такого оттиска вопрос авторства решался сам собой, ибо на печати значилось: Вонифатий Иванович Ловков, живший в селе Спас-Мякса. Ну, слава Богу! Фамилия захолустного барина установлена!
Мне тогда и в голову не могло придти, что автор дневника простой крестьянин.
Кстати. Крестьянин то был или дворянин, а, похоже, дневник, не купи его тогда я или кто-либо другой, имел реальную перспективу в тот же день погибнуть. По заведённой традиции всё, что не было продано, сенными торговцами не уносилось с собой, а оставлялось ими прямо на земле, где в течение дня велась торговля. Ближе к вечеру на площадь выходили сотрудники с мётлами и лопатами, весь неликвид сгребался в мусорные баки и сжигался. Судя по тому, в каком состоянии находилась тетрадь на момент покупки, хозяйка ею явно не дорожила и запросто могла бросить в качестве нереализованного мусора.
Да… Случай!..
И тут я отважился на нечто большее, чем просто прочесть дневник. Я решил расшифровать его. Это вовсе не означало, что дневник был исполнен каким-то шифром или кодом. Расшифровка в данном случае - не из области шпионско-диверсионной, хотя звучит сходно. Данным термином обозначается процесс углублённого чтения рукописи, её адаптация и воспроизведение для прочтения нынешними читателями.
Начинать следовало с географии. Так где же это - Спас-Мякса? Что-то не слышал я такой… Правда, в дневнике встречается и такое наименование - Спас, или Спасское. В общем, надо искать… Ориентиром могли служить встречающиеся в дневнике общеизвестные топонимы - Вологда, Череповец, Пошехонье и немногие другие. Причём, заявим прямо: Пошехонье не сильно вдохновляло, поскольку в прежние - причём, не столь уж и давние - времена, понятие «пошехонье», в нарицательном смысле, являлось синонимом терминов «провинция» и «глухомань».