ПАРАНОИДАЛЬНЫЙ СТИЛЬ В АМЕРИКАНСКОЙ ПОЛИТИКЕ (продолжение 4)
V
Теперь выделим базовые элементы параноидального стиля. Главный его образ - огромный и зловещий заговор, гигантский и при этом незримый механизм влияния, приведенный в действие для того, чтобы подорвать и уничтожить определенный образ жизни. Можно возразить, что в истории были заговоры, и нет ничего параноидального в том, чтобы учитывать их влияние. Это правда. Всякое политическое поведение требует стратегии, эффективность многих стратегических действий зависит от периода, пока они остаются секретными, и все, что секретно, может быть описано, часто с некоторыми преувеличениями, как «заговор».
Отличительной чертой параноидального стиля является не то, что его выразители обращают внимание на заговоры, возникавшие здесь и там в истории, но в том, что они считают «огромный» или «гигантский» заговор движущей силой исторических событий. История становится заговором, приведенным в действие демоническими силами практически трансцедентной природы, и видно, что для победы над ней необходимы не обычные политические компромиссы, а тотальный крестовый поход. Параноидальный оратор видит исход заговора в апокалиптических образах - в нем постоянно рождаются и умирают целые миры, целые политические порядки, целые системы человеческих ценностей. Он вечно выходит на защиту последнего оплота цивилизации. Он постоянно живет на переломном моменте: сопротивление заговору необходимо организовать «сейчас или никогда». «Время на исходе» - и это продолжается вечно. Подобный религиозным провозвестникам конца света, он выражает тревогу тех, кто живет в «последние дни» и иногда даже может назвать точную дату апокалипсиса. «Время на исходе!», говорил Уэлч в 1951-м. «Все больше свидетельств с многих сторон и от многих источников, что октябрь 1952 года станет смертоносным месяцем, когда Сталин нападет!»
(В «Да простит нас Бог» (May God Forgive Us, 1952) доктор Фред Шварц из «Христианского антикоммунистического крестового похода» более обстоятелен. В своих лекциях он объявляет 1973-й годом, когда «коммунисты захватят контроль над миром» (если их не остановить). Самые современные параноидальные ораторы рассуждают о «коммунистическом плане», о сроках исполнения которого они обладают самой подробнейшей информацией.
Вероятно, наиболее впечатляющее свидетельство такого адвентизма в Америке - случай Уильяма Миллера, движение которого разрасталось в штате Нью-Йорк в 1830-х годах. Потомок баптистских проповедников, Миллер увлекся миллениаристскими пророчествами, и производил вычисления, из которых высчитал, что Христос придет сперва в 1843 году, а потом 22 октября 1844 года. Так он стал лидером секты адвентистов с значительным числом приверженцев. В назначенный день Миллериты собрались на молитву, многие оставили свои мирские занятия, а другие избавились от собственности. После судьбоносного дня движение Миллера кануло в прошлое, однако другие адвентисты, более осторожные с датами, продолжали существовать.
Примечательным свойством работы Миллера был скрупулезно логический и систематический характер его вычислений, а также воинствующее неприятие Масонства, Католичества и прочих соблазнов. Его апостолы и последователи, отмечает А. Уитни Кросс, «считали, что мир не подлежит спасению, законодатели развращены, нечестие, идолопоклонство, Романтизм, сектантство, соблазны, обман, убийства и свары становятся все сильнее». Кросс утверждает, что движение миллеритов было на самом деле не столь далеко от основного течения американского протестантизма, как можно подумать: «Миллеритов нельзя назвать невежественными фермерами, либертарианцами с неосвоенного фронтира, обездоленными жертвами экономических изменений или загипнотизированными последователями маньяка, пришедшего к славе посредством злого случая, поскольку в то время все протестанты Америки придерживались весьма схожих взглядов. Их доктрина была крайним логическим выражением фундаменталистской ортодоксии, а перфекционизм был крайностью ревайвализма… Все протестанты ожидали некого великого события после 1843 года, и ни один ортодоксальный критик никогда не пытался ставить под вопрос базовые предпосылки расчетов Миллера». Книга «Выгоревший район», The Burned-Over Distrikt, 1950) представляет хорошее описания движения Миллеритов.
Истории интересных современных пророческих культов и некоторые трезвые оценки мощного сопротивления истинных верующих перед лицом потрясающих разочарований из-за неподтвержденных пророчеств, см. «Когда пророчества не срабатывают» (When Prophesy Fails, 1956). Прим. автора)
Апокалиптичность параноидального стиля опасно приближается к безнадежному пессимизму, но обычно останавливается на грани. Предупреждения о конце света возбуждают страсть и воинственность, указывая на темы, близкие христианству. Выраженные в правильной форме, такие предостережения выполняют ту же функцию, что и описания ужасающих последствий греха в проповедях ревайвалистов (Американский ревайвализм - движение за обновление столпов религиозной веры и сплоченности общины, которое возникло в США в начале XIX века и получило название Второе Великое пробуждение (Третье Великое пробуждение продолжалось во второй половине XIX века и до 1930-х годов, а Четвертое совпало с глобальными мировыми преобразованиями с 1960 по 1980 год). Прим. перев.): они изображают то, что постоянно надвигается, но чего еще можно избежать. Это секулярная и демоническая версия адвентизма.
В качестве представителя «передового авангарда», людей, которые способны осознать заговора задолго до того, как он станет очевиден ничего не смыслящей публике, параноик становится вождем воинствующих. Социальный конфликт для него не является поводом для обсуждений и компромиссов, как для нормального политика. Потому на кону всегда битва между абсолютным добром и абсолютным злом, и требуется для этой битвы не способность находить компромиссы, а воля, чтобы бороться до конца.
Только окончательная победа! Поскольку враг абсолютно зол и абсолютно неумолим, он должен быть полностью истреблен - если не из всего мира, то по крайней мере со сцены, на которую направлено внимание параноика («Системы диаметрально противоположны: одна должна истребить другую, и сделает это», в Эдвард Бичер, «В обличение Папистского заговора и в защиту Протестантизма» (The Papal Conspiracy Exposed and Protestantism Defended, 1855). Потребность в безоговорочной победе ведет к постановке безнадежно тяжелых задач и нереальных целей, и так как эти цели даже отдаленно не достижимы, новые и новые неудачи постоянно ложатся бременем на плечи параноика. Даже случайный успех оставит его с тем же чувством бессилия, с которым он начинал, и это в свою очередь лишь усиливает его убежденность в необъятности устрашающих качеств врага, против которого он смеет выступать.
Враг очерчен ясно, он совершенный образец злодеяния, своего рода аморальный супермен: зловещий, вездесущий, властный, жестокий, сладострастный, купающийся в роскоши. В отличие от нас всех, враг не попадается в силки огромного механизма истории: напротив, это история становится жертвой его прошлого, его устремлений, его ограничений. Он свободный, активный, демонический агент. Он повелевает - а на самом деле конструирует сам механизм истории, или отклоняет нормальный ход истории на путь зла. Он создает кризисы, запускает банковскую панику, вызывает экономические депрессии, производит катастрофы, а потом наслаждается и промышляет в созданном им разорении. В этом смысле параноик воспринимает историю как что-то очень личное: решающие события считаются не частью исторического процесса, а становятся результатом чьей-то воли.
Очень часто враг считается обладающим неким особенно эффективным источником силы: он управляет прессой; он контролирует общественное мнение через «управляемые новости»; он владеет несметными богатствами; он знает новый секрет влияния на разум (способ промывания мозгов); он обладает особой техникой соблазнения (католические исповедальни); он мертвой хваткой держит систему образования.
Во многих случаях враг выглядит проекцией собственной личности: ему приписываются и идеальные, и неприемлемые ее свойства. Фундаментальный парадокс параноидального стиля - имитирование врага. Враг, например, может быть интеллектуалом-космополитом, но параноик обставит его в области учености, и даже в педантичности. Сенатор Маккарти, с его подробно задокументированными доводами и приводимыми аргументами, мистер Уэлч с его сбором неопровержимых доказательств, Джон Робисон с его трудолюбивым исследованием документов на языке, который он едва знал, антимасоны с их бесконечными кропотливыми осуждениями масонского ритуала, - они все словно бы льстят своим оппонентам. Тайные общества, создаваемые для борьбы с тайными обществами, - аналогичный вид лести. Ку-Клукс-Клан имитировал католицизм вплоть до того, что его члены обзавелись священническими одеяниями, разработали сложные ритуалы и столь же сложную иерархию. «Общество Джона Бёрча» имитирует подпольные ячейки коммунистов, занимается квазисекретными операциями через «передовые» группы, и проповедует безжалостное преследование идеологической войны в выражениях, очень близких к тем, что можно найти у их врагов, коммунистов. Представители разных христианских «антикоммунистических крестовых походов» открыто выражают восхищение самоотверженностью, дисциплиной и стратегическим гением, которые проявляют Зловещие Коммунисты. (Сейчас это стало модным трендом среди более респектабельной публики. Стивен Шэдегг, известный своим успехом в кампаниях за место в Сенате, которые вел Голдуотер, пишет: «Мао Цзе Дун… написал ценную книгу о тактике проникновения. В ней он говорит: «Дайте мне всего двух или трех людей в деревне, и я захвачу эту деревню». В ходе кампаний Голдуотера в 1952 и 1958 годах и во всех других кампаниях, где я был консультантам, я следовал совету Мао Цзе Дуна». («Как победить в выборах», 1964). По поводу стратегии в холодной войне и сам Голдуотер заявляет: «Я предлагаю анализировать и копировать тактику наших врагов: их тактика сработала, а наша нет» («Почему не победа?», 1962. Прим. автора).
Дэвид Байрон Дэйвис в примечательном эссе о движениях «борцов с подрывными элементами» перед Гражданской войной в США, отмечает, как нативист XIX века, сам того не понимая, следовал примеру своего врага:
«Поскольку нативист искал участия в благородном деле, единства в группе, объединенной традицией и авторитетом, он представлял пример веры в демократию и равные права. Однако в самом своем ревностном преследовании свободы он загадочным образом принимал многие свойства, характерные его воображаемому врагу. Осуждая в подрывных элементах (То есть в людях, которые предположительно стремятся поставить независимость Америки под контроль европейских держав. (прим. перев.) приверженность к идеологии, он демонстрировал столь же некритичное принятие другой идеологии; нападая на их нетерпимость к отступникам, он трудился с целью искоренить любое отступничество и разнообразие мнений; ругая возмутителей общественного спокойствия за предполагаемый разврат, он отдавался на волю сексуальных фантазий; критикуя преданность подрывных элементов их организации, он искал случая доказать свою безусловную лояльность установленному порядку. Нативист пошел даже дальше в том же направлении, что и его враги, когда начал образовывать тесно связанные сообщества и партии, которые были часто секретными и подчиняли волю индивида целям группы. Большинство нативистов обычно считали, что худшим злом в бунтарях была их готовность достичь своих целей любыми средствами - и сами предлагали наиболее радикальные меры для того, чтобы очистить нацию от создающих проблемы группировок и обеспечить неограниченную лояльность государству». (Дэвид Брайон Дэвис, «Некоторые темы борьбы с подрывными элементами: анализ антимасонской, антикатолической и антимормонской литературы» (1960).
Другим частым свойством параноидального стиля является особое внимание, которое уделяется фигуре ренегата из противоположного лагеря. Антимасонское движение иногда казалось порождением бывших масонов; и уж точно оно придавало высочайшее значение и без ограничений верило в их откровения. Так же антикатолицизм использовал образы беглой монахини и священнотступника, антимормоны рассказывали о женах, бежавших из гарема полигамии, а авангардные антикоммунистические движения нашего времени используют образ человека, который бежал от коммунистов. Отчасти особая важность, которая придается фигуре ренегата, происходит из одержимости тайнами, столь характерной для этих движений: ренегат - это мужчина или женщина, побывавший в тайном мире врага, и с которым теперь придет окончательное подтверждение подозрений, в которых при других обстоятельствах мог усомниться скептический мир.
Но я полагаю, что существует более глубокое эсхатологическое значение, которое приписывается персоне ренегата: в духовном «перетягивании каната», которое ведут силы добра и зла в созданной параноиком архетипической модели мира, ренегат становится живым доказательством того, что не только сторона зла способна увлекать за собой людей. Он несет с собой обещание искупления и победы.
В современных правых движениях особенно важную роль играют бывшие коммунисты, которые быстро перескочили, хоть и не без мучений, из параноидальных левых в параноидальные правые, цепляясь при этом за манихейскую в своей основе психологию, которая очерчивает обе стороны. Такие источники сведений о коммунизме напоминают мне о древних язычниках, обращенных в христианство, о которых говорят, что после крещения они не перестали вполне верить в своих старых богов, но превратили их в демонов.
Последний аспект параноидального стиля относится к свойству педантизма, о котором я уже упоминал. В параноидальной литературе впечатляет именно выраженная озабоченность тем, чтобы все подробно продемонстрировать. Не следует обманываться фантастическими выводами, которые так характерны для этого политического стиля, и полагать, что они, так сказать, «прочерчены не по линиям фактов». Фантастический характер этих выводов приводит к героической борьбе за получение «доказательств», которые подтвердят, что невероятное - это именно то, во что следует верить.
Разумеется, есть высоколобые, низколобые и среднелобые параноики, какие скорее всего будут в любом политическом лагере; параноидальные движения со Средних Веков обладали магнетической притягательностью для обладателей скромного интеллекта. Однако респектабельная параноидальная литература не только начинает с определенных моральных обязательств, которые вполне принимают многие не-параноики, но кроме того тщательно и с одержимостью собирает «доказательства». Параноидальные писания начинаются с ряда вполне оправданных суждений. Было же что-то, что дало повод для возникновения антимасонов. В конце концов, тайное общество, в которое входят влиятельные люди, связанные особыми обязательствами, вполне может представлять определенную угрозу для гражданского порядка, в который оно погружено. То же можно сказать и о протестантских принципах индивидуализма и свободы, а также о нативистском стремлении развивать в Северной Америке гомогенную цивилизацию. Опять-таки, в наше время бесчисленные решения времен Второй мировой войны и холодной войны могут стать поводом для обвинений, и для подозрительного человека проще верить, что эти решения - не просто ошибки людей доброй воли, но результат планов предателей.
Типичный путь «высшей школы параноика»: начать с подобных разумных допущений и затем с помощью тщательного сбора фактов (или по крайней мере того, что выглядит как факты) направить эти факты на путь создания общего «доказательства» определенного заговора. Там нет ничего бессвязного - напротив, разум параноика куда более связный, чем реальный мир, поскольку не оставляет места для ошибок, неудач и неоднозначных выводов. Он, если не полностью рационален, то по крайней мере крайне рационалистичен; он полагает, что борется с врагом, который столь же непогрешимо рационален, сколь абсолютно злонамерен, - и параноидальный разум поэтому хочет сам достичь полнейшей компетентности, не оставляя ничего необъясненным и увязывая всю реальность в одну широкоохватную стройную теорию. По своим техникам он однозначно «научно-исследовательский». Памфлет сенатора Маккарти «Маккартизм» на 96 страницах содержит не менее 313 примечаний, а «Политик», фантастические обвинения мистера Уэлча в адрес Эйзенхауэра, обременен сотней страниц библиографии и примечаний.
Все правое движение нашего времени - это парад экспертов, исследовательских групп, монографий, примечаний и библиографий. Иногда борьба правых за исследовательскую глубину и всеобъемлющий взгляд на мир вызывала потрясающие последствия: к примеру, мистер Уэлч заявил, что популярность исторических трудов Арнольда Тойнби (Английский историк, автор концепции локальных цивилизаций, критиковал европоцентризм (прим. перев.) является результатом заговора Фабианцев, «боссов Лейбористской партии в Англии», и различных членов англоамериканского «либерального истеблишмента» с целью затмить куда более правдивую и просвещающую работу Освальда Шпенглера. («Синяя книга Общества Джона Бёрча», 1961. Немецкий философ Освальд Шпенглер, автор «Заката Европы», в отличие от Тойнби придерживался консервативных и националистических взглядов (прим. перев.).
То есть отличительной чертой параноидального стиля является не отсутствие подтвержденных фактов (хотя правда, что иногда в своей экстравагантной страсти к фактам параноик даже начинает изобретать их), но скорее удивительный скачок воображения, который всегда происходит в какой-либо критический момент в изложении событий. Трактат Джона Робисона о Иллюминатах следовал событиям, которые проявлялись на протяжении полутора веков. Страница за страницей он терпеливо перечислял подробности об истории Иллюминатов, которые он смог узнать. А потом внезапно произошла Французская Революция, и устроили ее Иллюминаты. Тут не хватает не достоверных подробностей об организации, а здравого суждения о том, что способно стать причиной революции.
Достоверность параноидального стиля - которую в нем находят те, кто считает его достоверным, - происходит в значительной мере из этого самого внимательного, сознательного и с виду связного подхода к деталям, трудолюбивое накопление которых может восприниматься как убедительное доказательство самых фантастических выводов и аккуратная подготовка к скачку от неопровержимого к невероятному. Важно в этом кропотливом труде, что страсть к фактическим доказательствам не приводит, как это бывает в большинстве случаев интеллектуального контакта, источник параноидальных идей к взаимной связи с окружающим миром вне его группки - и менее всего с людьми, которые усомнятся в его взглядах.
На самом деле он не очень надеется, что его доказательства убедят враждебный мир. Попытки собирать доказательства скорее напоминают защитный акт, который блокирует аппарат его восприятия и защищает его от необходимости обращаться к тревожным размышлениям, которые не подкрепляют его представления. У него есть все доказательства, которые ему нужны; он не приемник, он передатчик.
Поскольку я в основном пользовался американскими примерами, хочу снова подчеркнуть, что параноидальный стиль является международным феноменом. Не ограничен он и нынешними временами. По поводу эсхатологических сект Европы с XI по XVI век Норман Кон отмечает в своей блестящей книге «В поисках Второго пришествия» (The Pursuit of the Millenium) постоянный психологический комплекс, близкий к тому, что рассматриваю я - стиль, отмеченный определенными страстями и фантазиями:
«мегаломаниалкальный взгляд на себя как на Избранного, абсолютно доброго, немыслимо терзаемого, однако уверенного в финальном триумфе; присвоение противнику гигантских и демонических сил; нежелание принять неминуемые ограничения и несовершенства человеческого существования, такие как мимолетность, противоречия, споры, ошибки, будь то интеллектуальные или моральные; одержимость непогрешимыми пророчествами… систематические недопонимания, всегда грубые и зачастую гротескные… безжалостность, направленная на результаты, которые не могут быть реализованы по самой их природе - в направлении тотального и окончательного решения, которого невозможно достичь в какое-либо конкретное время или в какой-либо конкретной ситуации, но только в безвременном и аутичном царстве фантазии». («В поисках Второго пришествия» (Лондон, 1957).
То факт, что параноидальный стиль возникает вновь и вновь в течение длительного времени и в различных местах предполагает, что склад мышления, склонный к тому, чтобы видеть мир с точки зрения параноика, должен всегда присутствовать у ощутимого меньшинства населения. Однако то, что эти движения применяют параноидальный стиль не постоянно, но последовательными эпизодическими волнами, предполагает, что параноидальный настрой трансформируется в действие прежде всего социальными конфликтами, которые затрагивают абсолютные системы ценностей и приводят в политическое действие фундаментальные страхи и ненависть, а не договорные интересы. Чаще всего способны вызвать синдром параноидальной риторики катастрофа или страх перед катастрофой.
В Америке этнические и религиозные конфликты, которые угрожают подорвать целые системы ценностей, обычно оставались главным объектом внимания воинствующих и подозрительных умов такого сорта. Однако в других местах те же энергии приводили в действие классовые конфликты. Параноидальные тенденции также возбуждаются конфронтацией противоположных интересов, которые являются (или предполагаются) абсолютно непримиримыми, и потому по природе не способными обратиться к обычному политическому процессу торговли и компромисса. Все становится хуже, когда представители некого политического интереса - возможно, из-за очень нереалистичной и нереализуемой природы их требований, - не могут добиться, чтобы их учитывали в политическом процессе. Чувствуя, что у них нет возможности заставить кого-то пойти на политический уступки, и нет возможностей добиться политических решений, они считают, что их представления о мире, где власть является всесильной, зловещей и зловредной, полностью подтверждены. Они видят только результаты власти - и через кривые очки - и имеют мало шансов наблюдать, как она на самом деле работает. Льюис Неймир (Британский историк польско-еврейского происхождения, работал в Департаменте политической разведки и считался ненавистником независимой Польши после Первой мировой; прим. перев.) сказал однажды, что «высшее достижение исторических исследований» - приобрести «интуитивное представление о том, как что-то не происходит» (Л. Б. Неймир, «История», 1956 год). Именно этого чувства параноик не способен приобрести. Он, конечно, и сам обладает сопротивлением к такому пониманию, однако обстоятельства часто просто лишают его возможности стать свидетелем событий, которые могли бы его просветить.
Мы все - мученики истории; но параноик мучается вдвойне, поскольку его терзает не только реальный мир, как всех нас, но и собственные фантазии.
Теперь выделим базовые элементы параноидального стиля. Главный его образ - огромный и зловещий заговор, гигантский и при этом незримый механизм влияния, приведенный в действие для того, чтобы подорвать и уничтожить определенный образ жизни. Можно возразить, что в истории были заговоры, и нет ничего параноидального в том, чтобы учитывать их влияние. Это правда. Всякое политическое поведение требует стратегии, эффективность многих стратегических действий зависит от периода, пока они остаются секретными, и все, что секретно, может быть описано, часто с некоторыми преувеличениями, как «заговор».
Отличительной чертой параноидального стиля является не то, что его выразители обращают внимание на заговоры, возникавшие здесь и там в истории, но в том, что они считают «огромный» или «гигантский» заговор движущей силой исторических событий. История становится заговором, приведенным в действие демоническими силами практически трансцедентной природы, и видно, что для победы над ней необходимы не обычные политические компромиссы, а тотальный крестовый поход. Параноидальный оратор видит исход заговора в апокалиптических образах - в нем постоянно рождаются и умирают целые миры, целые политические порядки, целые системы человеческих ценностей. Он вечно выходит на защиту последнего оплота цивилизации. Он постоянно живет на переломном моменте: сопротивление заговору необходимо организовать «сейчас или никогда». «Время на исходе» - и это продолжается вечно. Подобный религиозным провозвестникам конца света, он выражает тревогу тех, кто живет в «последние дни» и иногда даже может назвать точную дату апокалипсиса. «Время на исходе!», говорил Уэлч в 1951-м. «Все больше свидетельств с многих сторон и от многих источников, что октябрь 1952 года станет смертоносным месяцем, когда Сталин нападет!»
(В «Да простит нас Бог» (May God Forgive Us, 1952) доктор Фред Шварц из «Христианского антикоммунистического крестового похода» более обстоятелен. В своих лекциях он объявляет 1973-й годом, когда «коммунисты захватят контроль над миром» (если их не остановить). Самые современные параноидальные ораторы рассуждают о «коммунистическом плане», о сроках исполнения которого они обладают самой подробнейшей информацией.
Вероятно, наиболее впечатляющее свидетельство такого адвентизма в Америке - случай Уильяма Миллера, движение которого разрасталось в штате Нью-Йорк в 1830-х годах. Потомок баптистских проповедников, Миллер увлекся миллениаристскими пророчествами, и производил вычисления, из которых высчитал, что Христос придет сперва в 1843 году, а потом 22 октября 1844 года. Так он стал лидером секты адвентистов с значительным числом приверженцев. В назначенный день Миллериты собрались на молитву, многие оставили свои мирские занятия, а другие избавились от собственности. После судьбоносного дня движение Миллера кануло в прошлое, однако другие адвентисты, более осторожные с датами, продолжали существовать.
Примечательным свойством работы Миллера был скрупулезно логический и систематический характер его вычислений, а также воинствующее неприятие Масонства, Католичества и прочих соблазнов. Его апостолы и последователи, отмечает А. Уитни Кросс, «считали, что мир не подлежит спасению, законодатели развращены, нечестие, идолопоклонство, Романтизм, сектантство, соблазны, обман, убийства и свары становятся все сильнее». Кросс утверждает, что движение миллеритов было на самом деле не столь далеко от основного течения американского протестантизма, как можно подумать: «Миллеритов нельзя назвать невежественными фермерами, либертарианцами с неосвоенного фронтира, обездоленными жертвами экономических изменений или загипнотизированными последователями маньяка, пришедшего к славе посредством злого случая, поскольку в то время все протестанты Америки придерживались весьма схожих взглядов. Их доктрина была крайним логическим выражением фундаменталистской ортодоксии, а перфекционизм был крайностью ревайвализма… Все протестанты ожидали некого великого события после 1843 года, и ни один ортодоксальный критик никогда не пытался ставить под вопрос базовые предпосылки расчетов Миллера». Книга «Выгоревший район», The Burned-Over Distrikt, 1950) представляет хорошее описания движения Миллеритов.
Истории интересных современных пророческих культов и некоторые трезвые оценки мощного сопротивления истинных верующих перед лицом потрясающих разочарований из-за неподтвержденных пророчеств, см. «Когда пророчества не срабатывают» (When Prophesy Fails, 1956). Прим. автора)
Апокалиптичность параноидального стиля опасно приближается к безнадежному пессимизму, но обычно останавливается на грани. Предупреждения о конце света возбуждают страсть и воинственность, указывая на темы, близкие христианству. Выраженные в правильной форме, такие предостережения выполняют ту же функцию, что и описания ужасающих последствий греха в проповедях ревайвалистов (Американский ревайвализм - движение за обновление столпов религиозной веры и сплоченности общины, которое возникло в США в начале XIX века и получило название Второе Великое пробуждение (Третье Великое пробуждение продолжалось во второй половине XIX века и до 1930-х годов, а Четвертое совпало с глобальными мировыми преобразованиями с 1960 по 1980 год). Прим. перев.): они изображают то, что постоянно надвигается, но чего еще можно избежать. Это секулярная и демоническая версия адвентизма.
В качестве представителя «передового авангарда», людей, которые способны осознать заговора задолго до того, как он станет очевиден ничего не смыслящей публике, параноик становится вождем воинствующих. Социальный конфликт для него не является поводом для обсуждений и компромиссов, как для нормального политика. Потому на кону всегда битва между абсолютным добром и абсолютным злом, и требуется для этой битвы не способность находить компромиссы, а воля, чтобы бороться до конца.
Только окончательная победа! Поскольку враг абсолютно зол и абсолютно неумолим, он должен быть полностью истреблен - если не из всего мира, то по крайней мере со сцены, на которую направлено внимание параноика («Системы диаметрально противоположны: одна должна истребить другую, и сделает это», в Эдвард Бичер, «В обличение Папистского заговора и в защиту Протестантизма» (The Papal Conspiracy Exposed and Protestantism Defended, 1855). Потребность в безоговорочной победе ведет к постановке безнадежно тяжелых задач и нереальных целей, и так как эти цели даже отдаленно не достижимы, новые и новые неудачи постоянно ложатся бременем на плечи параноика. Даже случайный успех оставит его с тем же чувством бессилия, с которым он начинал, и это в свою очередь лишь усиливает его убежденность в необъятности устрашающих качеств врага, против которого он смеет выступать.
Враг очерчен ясно, он совершенный образец злодеяния, своего рода аморальный супермен: зловещий, вездесущий, властный, жестокий, сладострастный, купающийся в роскоши. В отличие от нас всех, враг не попадается в силки огромного механизма истории: напротив, это история становится жертвой его прошлого, его устремлений, его ограничений. Он свободный, активный, демонический агент. Он повелевает - а на самом деле конструирует сам механизм истории, или отклоняет нормальный ход истории на путь зла. Он создает кризисы, запускает банковскую панику, вызывает экономические депрессии, производит катастрофы, а потом наслаждается и промышляет в созданном им разорении. В этом смысле параноик воспринимает историю как что-то очень личное: решающие события считаются не частью исторического процесса, а становятся результатом чьей-то воли.
Очень часто враг считается обладающим неким особенно эффективным источником силы: он управляет прессой; он контролирует общественное мнение через «управляемые новости»; он владеет несметными богатствами; он знает новый секрет влияния на разум (способ промывания мозгов); он обладает особой техникой соблазнения (католические исповедальни); он мертвой хваткой держит систему образования.
Во многих случаях враг выглядит проекцией собственной личности: ему приписываются и идеальные, и неприемлемые ее свойства. Фундаментальный парадокс параноидального стиля - имитирование врага. Враг, например, может быть интеллектуалом-космополитом, но параноик обставит его в области учености, и даже в педантичности. Сенатор Маккарти, с его подробно задокументированными доводами и приводимыми аргументами, мистер Уэлч с его сбором неопровержимых доказательств, Джон Робисон с его трудолюбивым исследованием документов на языке, который он едва знал, антимасоны с их бесконечными кропотливыми осуждениями масонского ритуала, - они все словно бы льстят своим оппонентам. Тайные общества, создаваемые для борьбы с тайными обществами, - аналогичный вид лести. Ку-Клукс-Клан имитировал католицизм вплоть до того, что его члены обзавелись священническими одеяниями, разработали сложные ритуалы и столь же сложную иерархию. «Общество Джона Бёрча» имитирует подпольные ячейки коммунистов, занимается квазисекретными операциями через «передовые» группы, и проповедует безжалостное преследование идеологической войны в выражениях, очень близких к тем, что можно найти у их врагов, коммунистов. Представители разных христианских «антикоммунистических крестовых походов» открыто выражают восхищение самоотверженностью, дисциплиной и стратегическим гением, которые проявляют Зловещие Коммунисты. (Сейчас это стало модным трендом среди более респектабельной публики. Стивен Шэдегг, известный своим успехом в кампаниях за место в Сенате, которые вел Голдуотер, пишет: «Мао Цзе Дун… написал ценную книгу о тактике проникновения. В ней он говорит: «Дайте мне всего двух или трех людей в деревне, и я захвачу эту деревню». В ходе кампаний Голдуотера в 1952 и 1958 годах и во всех других кампаниях, где я был консультантам, я следовал совету Мао Цзе Дуна». («Как победить в выборах», 1964). По поводу стратегии в холодной войне и сам Голдуотер заявляет: «Я предлагаю анализировать и копировать тактику наших врагов: их тактика сработала, а наша нет» («Почему не победа?», 1962. Прим. автора).
Дэвид Байрон Дэйвис в примечательном эссе о движениях «борцов с подрывными элементами» перед Гражданской войной в США, отмечает, как нативист XIX века, сам того не понимая, следовал примеру своего врага:
«Поскольку нативист искал участия в благородном деле, единства в группе, объединенной традицией и авторитетом, он представлял пример веры в демократию и равные права. Однако в самом своем ревностном преследовании свободы он загадочным образом принимал многие свойства, характерные его воображаемому врагу. Осуждая в подрывных элементах (То есть в людях, которые предположительно стремятся поставить независимость Америки под контроль европейских держав. (прим. перев.) приверженность к идеологии, он демонстрировал столь же некритичное принятие другой идеологии; нападая на их нетерпимость к отступникам, он трудился с целью искоренить любое отступничество и разнообразие мнений; ругая возмутителей общественного спокойствия за предполагаемый разврат, он отдавался на волю сексуальных фантазий; критикуя преданность подрывных элементов их организации, он искал случая доказать свою безусловную лояльность установленному порядку. Нативист пошел даже дальше в том же направлении, что и его враги, когда начал образовывать тесно связанные сообщества и партии, которые были часто секретными и подчиняли волю индивида целям группы. Большинство нативистов обычно считали, что худшим злом в бунтарях была их готовность достичь своих целей любыми средствами - и сами предлагали наиболее радикальные меры для того, чтобы очистить нацию от создающих проблемы группировок и обеспечить неограниченную лояльность государству». (Дэвид Брайон Дэвис, «Некоторые темы борьбы с подрывными элементами: анализ антимасонской, антикатолической и антимормонской литературы» (1960).
Другим частым свойством параноидального стиля является особое внимание, которое уделяется фигуре ренегата из противоположного лагеря. Антимасонское движение иногда казалось порождением бывших масонов; и уж точно оно придавало высочайшее значение и без ограничений верило в их откровения. Так же антикатолицизм использовал образы беглой монахини и священнотступника, антимормоны рассказывали о женах, бежавших из гарема полигамии, а авангардные антикоммунистические движения нашего времени используют образ человека, который бежал от коммунистов. Отчасти особая важность, которая придается фигуре ренегата, происходит из одержимости тайнами, столь характерной для этих движений: ренегат - это мужчина или женщина, побывавший в тайном мире врага, и с которым теперь придет окончательное подтверждение подозрений, в которых при других обстоятельствах мог усомниться скептический мир.
Но я полагаю, что существует более глубокое эсхатологическое значение, которое приписывается персоне ренегата: в духовном «перетягивании каната», которое ведут силы добра и зла в созданной параноиком архетипической модели мира, ренегат становится живым доказательством того, что не только сторона зла способна увлекать за собой людей. Он несет с собой обещание искупления и победы.
В современных правых движениях особенно важную роль играют бывшие коммунисты, которые быстро перескочили, хоть и не без мучений, из параноидальных левых в параноидальные правые, цепляясь при этом за манихейскую в своей основе психологию, которая очерчивает обе стороны. Такие источники сведений о коммунизме напоминают мне о древних язычниках, обращенных в христианство, о которых говорят, что после крещения они не перестали вполне верить в своих старых богов, но превратили их в демонов.
Последний аспект параноидального стиля относится к свойству педантизма, о котором я уже упоминал. В параноидальной литературе впечатляет именно выраженная озабоченность тем, чтобы все подробно продемонстрировать. Не следует обманываться фантастическими выводами, которые так характерны для этого политического стиля, и полагать, что они, так сказать, «прочерчены не по линиям фактов». Фантастический характер этих выводов приводит к героической борьбе за получение «доказательств», которые подтвердят, что невероятное - это именно то, во что следует верить.
Разумеется, есть высоколобые, низколобые и среднелобые параноики, какие скорее всего будут в любом политическом лагере; параноидальные движения со Средних Веков обладали магнетической притягательностью для обладателей скромного интеллекта. Однако респектабельная параноидальная литература не только начинает с определенных моральных обязательств, которые вполне принимают многие не-параноики, но кроме того тщательно и с одержимостью собирает «доказательства». Параноидальные писания начинаются с ряда вполне оправданных суждений. Было же что-то, что дало повод для возникновения антимасонов. В конце концов, тайное общество, в которое входят влиятельные люди, связанные особыми обязательствами, вполне может представлять определенную угрозу для гражданского порядка, в который оно погружено. То же можно сказать и о протестантских принципах индивидуализма и свободы, а также о нативистском стремлении развивать в Северной Америке гомогенную цивилизацию. Опять-таки, в наше время бесчисленные решения времен Второй мировой войны и холодной войны могут стать поводом для обвинений, и для подозрительного человека проще верить, что эти решения - не просто ошибки людей доброй воли, но результат планов предателей.
Типичный путь «высшей школы параноика»: начать с подобных разумных допущений и затем с помощью тщательного сбора фактов (или по крайней мере того, что выглядит как факты) направить эти факты на путь создания общего «доказательства» определенного заговора. Там нет ничего бессвязного - напротив, разум параноика куда более связный, чем реальный мир, поскольку не оставляет места для ошибок, неудач и неоднозначных выводов. Он, если не полностью рационален, то по крайней мере крайне рационалистичен; он полагает, что борется с врагом, который столь же непогрешимо рационален, сколь абсолютно злонамерен, - и параноидальный разум поэтому хочет сам достичь полнейшей компетентности, не оставляя ничего необъясненным и увязывая всю реальность в одну широкоохватную стройную теорию. По своим техникам он однозначно «научно-исследовательский». Памфлет сенатора Маккарти «Маккартизм» на 96 страницах содержит не менее 313 примечаний, а «Политик», фантастические обвинения мистера Уэлча в адрес Эйзенхауэра, обременен сотней страниц библиографии и примечаний.
Все правое движение нашего времени - это парад экспертов, исследовательских групп, монографий, примечаний и библиографий. Иногда борьба правых за исследовательскую глубину и всеобъемлющий взгляд на мир вызывала потрясающие последствия: к примеру, мистер Уэлч заявил, что популярность исторических трудов Арнольда Тойнби (Английский историк, автор концепции локальных цивилизаций, критиковал европоцентризм (прим. перев.) является результатом заговора Фабианцев, «боссов Лейбористской партии в Англии», и различных членов англоамериканского «либерального истеблишмента» с целью затмить куда более правдивую и просвещающую работу Освальда Шпенглера. («Синяя книга Общества Джона Бёрча», 1961. Немецкий философ Освальд Шпенглер, автор «Заката Европы», в отличие от Тойнби придерживался консервативных и националистических взглядов (прим. перев.).
То есть отличительной чертой параноидального стиля является не отсутствие подтвержденных фактов (хотя правда, что иногда в своей экстравагантной страсти к фактам параноик даже начинает изобретать их), но скорее удивительный скачок воображения, который всегда происходит в какой-либо критический момент в изложении событий. Трактат Джона Робисона о Иллюминатах следовал событиям, которые проявлялись на протяжении полутора веков. Страница за страницей он терпеливо перечислял подробности об истории Иллюминатов, которые он смог узнать. А потом внезапно произошла Французская Революция, и устроили ее Иллюминаты. Тут не хватает не достоверных подробностей об организации, а здравого суждения о том, что способно стать причиной революции.
Достоверность параноидального стиля - которую в нем находят те, кто считает его достоверным, - происходит в значительной мере из этого самого внимательного, сознательного и с виду связного подхода к деталям, трудолюбивое накопление которых может восприниматься как убедительное доказательство самых фантастических выводов и аккуратная подготовка к скачку от неопровержимого к невероятному. Важно в этом кропотливом труде, что страсть к фактическим доказательствам не приводит, как это бывает в большинстве случаев интеллектуального контакта, источник параноидальных идей к взаимной связи с окружающим миром вне его группки - и менее всего с людьми, которые усомнятся в его взглядах.
На самом деле он не очень надеется, что его доказательства убедят враждебный мир. Попытки собирать доказательства скорее напоминают защитный акт, который блокирует аппарат его восприятия и защищает его от необходимости обращаться к тревожным размышлениям, которые не подкрепляют его представления. У него есть все доказательства, которые ему нужны; он не приемник, он передатчик.
Поскольку я в основном пользовался американскими примерами, хочу снова подчеркнуть, что параноидальный стиль является международным феноменом. Не ограничен он и нынешними временами. По поводу эсхатологических сект Европы с XI по XVI век Норман Кон отмечает в своей блестящей книге «В поисках Второго пришествия» (The Pursuit of the Millenium) постоянный психологический комплекс, близкий к тому, что рассматриваю я - стиль, отмеченный определенными страстями и фантазиями:
«мегаломаниалкальный взгляд на себя как на Избранного, абсолютно доброго, немыслимо терзаемого, однако уверенного в финальном триумфе; присвоение противнику гигантских и демонических сил; нежелание принять неминуемые ограничения и несовершенства человеческого существования, такие как мимолетность, противоречия, споры, ошибки, будь то интеллектуальные или моральные; одержимость непогрешимыми пророчествами… систематические недопонимания, всегда грубые и зачастую гротескные… безжалостность, направленная на результаты, которые не могут быть реализованы по самой их природе - в направлении тотального и окончательного решения, которого невозможно достичь в какое-либо конкретное время или в какой-либо конкретной ситуации, но только в безвременном и аутичном царстве фантазии». («В поисках Второго пришествия» (Лондон, 1957).
То факт, что параноидальный стиль возникает вновь и вновь в течение длительного времени и в различных местах предполагает, что склад мышления, склонный к тому, чтобы видеть мир с точки зрения параноика, должен всегда присутствовать у ощутимого меньшинства населения. Однако то, что эти движения применяют параноидальный стиль не постоянно, но последовательными эпизодическими волнами, предполагает, что параноидальный настрой трансформируется в действие прежде всего социальными конфликтами, которые затрагивают абсолютные системы ценностей и приводят в политическое действие фундаментальные страхи и ненависть, а не договорные интересы. Чаще всего способны вызвать синдром параноидальной риторики катастрофа или страх перед катастрофой.
В Америке этнические и религиозные конфликты, которые угрожают подорвать целые системы ценностей, обычно оставались главным объектом внимания воинствующих и подозрительных умов такого сорта. Однако в других местах те же энергии приводили в действие классовые конфликты. Параноидальные тенденции также возбуждаются конфронтацией противоположных интересов, которые являются (или предполагаются) абсолютно непримиримыми, и потому по природе не способными обратиться к обычному политическому процессу торговли и компромисса. Все становится хуже, когда представители некого политического интереса - возможно, из-за очень нереалистичной и нереализуемой природы их требований, - не могут добиться, чтобы их учитывали в политическом процессе. Чувствуя, что у них нет возможности заставить кого-то пойти на политический уступки, и нет возможностей добиться политических решений, они считают, что их представления о мире, где власть является всесильной, зловещей и зловредной, полностью подтверждены. Они видят только результаты власти - и через кривые очки - и имеют мало шансов наблюдать, как она на самом деле работает. Льюис Неймир (Британский историк польско-еврейского происхождения, работал в Департаменте политической разведки и считался ненавистником независимой Польши после Первой мировой; прим. перев.) сказал однажды, что «высшее достижение исторических исследований» - приобрести «интуитивное представление о том, как что-то не происходит» (Л. Б. Неймир, «История», 1956 год). Именно этого чувства параноик не способен приобрести. Он, конечно, и сам обладает сопротивлением к такому пониманию, однако обстоятельства часто просто лишают его возможности стать свидетелем событий, которые могли бы его просветить.
Мы все - мученики истории; но параноик мучается вдвойне, поскольку его терзает не только реальный мир, как всех нас, но и собственные фантазии.