Джеймс Грэм Баллард, "Искусство фантастики №85" часть 2
...
ИНТЕРВЬЮЕР: А ваши дети? Стали ли они источниками чего-нибудь, что проникло в ваши книги?
БАЛЛАРД: Сейчас моим детям за двадцать, сын занимается компьютерами, одна дочь в исскустве, а другая на "Би-Би-Си". Они никак не появляются в моих работах, что странно, поскольку я был так близок с ними на протяжении многих лет, и они были для меня более важны, чем моя проза. Вероятно, источники моего воображения уходят, по крайней мере, в мир, который находится вне поры моего взросления.
ИНТЕРВЬЮЕР: Вы делаете заметки? Прежде, чем писать краткое содержание, делаете ли вы быстрые наброски, экспериментируете?
БАЛЛАРД: Да, когда я не работаю, я проговариваю идеи сам с собой с помощью машинки, то есть печатаю свои небольшие задумки, позволяю своим мыслям блуждать. Моя книга обычно начинается с большой охапки заметок, которые охватывают все, от основных тем до деталей обстановки, основных персонажей и так далее, и все это получается из моих ежедневных набросков, которые собираются за месяцы перед тем, как я начну писать. Я уже этим занят, и это может стать моим новым романом. У меня - чур-чур - никогда не было творческого застоя. У меня никогда не было проблем с тем, чтобы расшевелить свое воображение. Скорее наоборот. Иногда приходится его приглушать.
ИНТЕРВЬЮЕР: Вы, похоже, постоянно работаете. Делаете ли вы отдых между книгами?
БАЛЛАРД: Я не рассматриваю это в таком ключе. Обычно, сейчас по крайней мере, когда я заканчиваю один роман, у меня уже есть идея для следующего - пусть даже не больше щепотки пыли - в течение шести месяцев или около того я буду готов начать над ним работать. Однако в течение этого срока работа постоянно собирает свой материал, и это, наверное, отражает основное усилие, которое делает мое воображение.
ИНТЕРВЬЮЕР: Если уж речь зашла о стимуляции воображения - дали ли популярные в 60-х психоактивные наркотики вам какие-нибудь зацепки в литературе?
БАЛЛАРД: Полагаю, что я немного - или много - пьяница, однако никаких наркотиков я не принимал после чудовищного ЛСД-трипа в 1967-м. Кошмарная ошибка. Она открыла окно в ад, чтобы закрыть которое потребовались годы, а я стал бояться даже аспирина. Визуально это было совсем как в моем романе 1965 года "Хрустальный мир", который, как полагают некоторые, был вдохновлен моим ЛСД-трипом. Это убедило меня в том, что достаточно сильное и навязчивое воображение способно достигнуть без какой-либо помощи наиболее глубоких пластов разума. (Полагаю, глубже ЛСД просто ничего нет.) Воображение является кратчайшим путем между любыми двумя вообразимыми точками, и оно ничуть не слабее чем любой физический способ реорганизации функций мозга.
ИНТЕРВЬЮЕР: Тогда в 60-х вы и Мартин Бакс, будучи редакторами журнала Ambit провели наркосоревнование.
БАЛЛАРД: Доктор Бакс и я объявили конкурс в Ambit - на лучшую прозу или поэзию написанную под влиянием наркотиков, и получили массу интересного материала. В целом, каннабис оказался наилучшим стимулятором, хотя иногда хорошие отрывки получаются под ЛСД. Но на самом деле лучший текст прислала Энн Квин, которая находилась под воздействием противозачаточной таблетки.
ИНТЕРВЬЮЕР: Доктор Бакс тоже писатель, верно?
БАЛЛАРД: Мартин врач, ученый-педиатр, и консультант госпиталя в Лондоне, а его книга "Корабль-госпиталь" (опубликована в Штатах издательством New Directions) - это самый замечательный и оригинальный роман, который я читал с тех пор, как узнал о Уильяме Берроузе.
ИНТЕРВЬЮЕР: Берроуз написал эксцентричное хвалебное вступление к американскому изданию "Выставки жестокости". Вы с ним знакомы?
БАЛЛАРД: Берроуза, конечно, я обожаю сверх преклонения, начиная с "Обеда нагишом", и к "Билету", "Мягкой машине" и "Экспрессу Нова". Я меньше знаю его поздние книги. По-своему он гений. Печально, что его связь с наркотиками и гомосексуальностью превратила его в контркультурный идол - я полагаю, что по-настоящему близкими ему фигурами являются Джек Керуак, Аллен Гинзберг и битники. Тем не менее, я думаю, что он в значительный степени часть истеблишмента, как дьякон Свифт [прим.перев. - то есть Джонатан Свифт, автор "Путешествий Гулливера"], с безнадежной ненавистью к политическому и профессиональному истеблишменту, частью которого он является.
Я встречал Берроуза несколько раз за последние пятнадцать лет, и он всегда поражает меня тем, насколько он является выходцем из привилегированного сословия Среднего Запада, с унаследованным чувством превосходства по отношению к черным, полицейским, докторам и местечковым политикам, тем же чувством превосходства, которое Свифт испытывал по отношению их аналогов в свое время, теми же скатологическими одержимостями, лелеющим презрение к ценностям среднего класса, бережливости, трудолюбию, воспитанию детей и тому подобному, что является просто оправданием его мелкобуржуазой алчности и склонности к эксплуатации. Однако я восхищаюсь Берроузом больше, чем каким-либо живущим на свете автором, и большинством из тех, что мертвы. И тут ни при чем его гомосексуальный уклон, кстати. Я не член "гоминтерна", а пожизненный натурал, который предпочитает компанию женщин большинству мужчин. Те немногие гомосексуальные элементы, которые есть в "Автокатастрофе" и "Выставке жестокости", трахнуть Рейгана и тому подобное - включены туда не по связанным с сексуальностью причинам - на самом деле, как раз для того, чтобы показать мир вне сексуальности, или по крайней мере вне пределов ясного полового гендера.
ИНТЕРВЬЮЕР: Сколько обычно занимает у вас написание романа?
БАЛЛАРД: Большинство заняли от года до восемнадцати месяцев. На "Автокатастрофу" потребовались два с половиной года, как и на "Фабрику грез Unlimited"; на первую из-за того, что это было постоянным моральным испытанием - у меня было трое маленьких детей, которые без конца переходили дорогу, и до сих пор это делают - а на вторую из-за того, что она иссушала мое воображение, была непрерывным компромиссом.
ИНТЕРВЬЮЕР: Названия ваших произведений приходят к вам естественным образом во время работы, или вам приходится охотиться на них?
БАЛЛАРД: Названия обычно сами напрашиваются, когда их не ищешь, хотя, оглядываясь назад, я полагаю, что была у меня одна или две ошибки. Например, "Фабрика грез Unlimited" звучит как название какого-нибудь бренда джинсов. Были также названия, которых требовали издатели, вопреки моему мнению; "Высотка" у меня изначально называлась "Вверх". Я часто пишу рассказы для заголовков, которые меня заинтриговали, хотя, уверен, я все равно их написал бы. Например, один заголовок, "Улыбка Венеры", заставил меня написать рассказ, однако при публикации редактор изменил этот заголовок на что-то другое. Поэтому я написал другую историю для этого заголовка.
ИНТЕРВЬЮЕР: Бывает ли так, что все в работе идет хорошо, а потом оказывается, что вы должны бросить что-то? И как вы относитесь к редактуре?
БАЛЛАРД: Я никогда не прерывал и не бросал ничего, возможно, потому, что все, что я писал, было хорошо подготовлено мной в уме. Я пишу полный черновик, прежде чем вернуться к началу, хотя, конечно же, я начинаю работать с довольно подробным синопсисом, поэтому уверен в общей структуре. После этого я избавляюсь от избыточных фраз, иногда убираю абзацы или страницы. Все книги я пишу последовательно, так, по ходу чтения, и никогда не по отрывкам. Думаю, использование синопсиса, в моем случае, отражает убежденность в важности истории, объективной природы изобретенного и описанного мной мира и полного отделения этого мира от моего собственного разума. Это старомодная точка зрения (или считается такой, хотя я бы поспорил) и она вполне очевидным образом отделяет меня от всей постмодернистской идеи рефлективной, самосознающей прозы, которая явно выражает нераздельность автора и текста. Ко всей этой постмодернистской идее я отношусь как к утомительному тупику, от которого любой писатель с сильным воображением, или любого рода моральными побуждениями в отношении предмета своего повествования, будет бежать с огромным облегчением.
Разумеется, я принимаю то, что писатель, использующий воображение, как художник-фигуративист [прим.перев. - то есть художник, пишущий реальные объекты], принимает за должное перспективу, иллюзионистское пространство, беспредельную глубину плоскости изображения, и что с более экстремальными видами воображения, например, с сюрреалистами (или со мной), используется двойная иллюзия - от зрителя требуется принять не только воображаемое пространство плоскости изображения или нарративного текста, но и странные события, которые происходят в рамках этого иллюзорного пространства.
Удивительное дело, однако все выглядит так, будто для человеческого разума нет никакой сложности в этом, и все выглядит даже так, будет так и задумано, по крайней мере, если взглянуть на сны, мифы и легенды. Идея, привнесенная критиками-деконструкционистами [прим.перев. - направление в литературной критике, основанное на работах Жака Деррида] - которые, как я слышал, страшно популярны в Штатах - состоит в том, что нет разницы между автобусным билетом, и, скажем, мистером Микавбером, что они оба в равной степени являются объектами воображения, по-моему, упускает тот факт, что мы не можем в принципе помыслить о мистере Микабвере, не совершая того старомодного скачка воображения, над устранением которого столько усердно работают деконструктивисты.
ИНТЕРВЬЮЕР: Кроме своей подростковой мечты стать психиатром, есть ли у вас другие любимые мечты о другой жизни, другой карьере?
БАЛЛАРД: На самом деле у меня не было каких-то своих собственных фантазий о другой жизни, даже праздных. Мне, в общем, нравиться идея окончить свои дни, упившись до смерти на склоне какой-нибудь горы в Мексике. Я ходил в ту же школу, что и Мальколм Лаури [прим.перев. - англо-канадский писатель, изданный в основном после скоропостижной смерти от неудачного сочетания алкоголя и снотворного; его роман "В тени вулкана" числится в списке лучших произведений англоязычной литературы и рассказывает об английском консуле-алкоголике в Мексике, пьющем в Куэрнаваке на склоне вулкана Попокатепетль в мексиканский День Мертвых], "Лейс" в Кембридже, и, что небезынтересно, в сентябре 1939 года, когда я ждал вместе со своими родителями корабля, который отвез бы нас через Тихий океан в Шанхай, я жил в съемной квартирке на том же берегу около Ванкувера и острова Виктория, где находился его домик - мы провели там пару месяцев, в то время как он был там. Его отец родом из тех же манчестерских хлопчатников, что и мой. Большие мифы строятся на маленьких опорах.
ИНТЕРВЬЮЕР: Было ли для вас важно классическое образование?
БАЛЛАРД: Да, латынь была очень важна. Я продолжал заниматься вспомогательной латынью, когда в течение года читал курс английского в Лондонском университете, закончив обучение медицине в Кембридже - один набор латинских слов за другим. В школе - "Лейсе" - мы даже пробовали разговаривать на латыни. Мы все были согласны с тем, что лучше заниматься устной латынью, чем устным французским, который мы ненавидели.
ИНТЕРВЬЮЕР: Вы работали на разных работах и поздно стали профессиональным писателем. Как вам удалось совершить этот переход?
БАЛЛАРД: Мой первый роман, "Ветер из ниоткуда", был халтурой, написанной за две недели, и позволил мне прорваться в профессиональную литературу. Я работал на полной ставке заместителем редактора научного журнала, пока мне не исполнилось 32 или 33, и чувствовал, что должен оставить журналистику, чтобы у меня было время для того, чтобы начать работу над более серьезным романом. К счастью, так и произошло.
ИНТЕРВЬЮЕР: Ваша работа была очень хорошо принята критиками, однако у вас были трудности с издателями в Соединенных Штатах - несмотря даже на то, что мы, похоже, живем в пору расцвета научной фантастики.
БАЛЛАРД: Мои собственные работы не имели ничего общего с "Звездными войнами" или "Звездным путем", и не много, на самом деле, общего с американской научной фантастикой, которая свернула на путь махровой эскапистской фантазии. Я не приношу "добрых вестей"… хотя, на самом деле, думаю, что приношу - как по мне, "Автокатастрофа" это роман с хэппи-эндом.
Но с тем, что мои произведения не печатают в Штатах, моему агенту или мне очень трудно что-то поделать.
Возможно, экономика издательского дела в США требует больших продаж книг в твердом переплете, чем те, на которые может претендовать моя причудливая проза. То же и с мягким переплетом. Я был опубликован и издаваем в Штатах в 60-х. Я всегда старался быть настолько интернационалистом, насколько это возможно, отойти от парохиального взгляда на вещи, подведенного пятьдесят лет назад или около того в заголовке London Times: "Канал [Ла-Манш] окутан туманом - жители континента оказались в изоляции".
На самом деле почти все мои восемнадцать книг были опубликованы, переизданы и переведены в Великобритании, Франции, Германии, Италии, Испании, Японии и Голландии, и эти страны все (кроме Японии) куда ближе к нам, чем Лос-Анджелес или Сан-Франциско к восточному побережью - что дает мне мое ощущение читательского внимания. Я думаю, что нет сомнений в том, что растет новая европейская чувствительность, в особенности среди студенческой молодежи, которая выросла в западно-европейской культуре автострад и высоток в последние пятнадцать лет. Они видят в моей прозе определенные политические вопросы, которые упускают американцы. Возможно, и вокруг Манхэттена тоже нанесло туману.
Я сожалею о том, что у меня не было большего успеха в Штатах, однако Атлантика сейчас куда шире, чем была двадцать лет назад. Мне иногда кажется, что сейчас, чтобы быть принятым в Штатах, надо написать роман о пышнохвостом млекопитающем, которое присоединяется к коммуне любителей живой природы и влюбляется в дерево. На самом деле вы, и один очень милый тинейджер в Нью-Йорке могут быть моими единственными читателями в Штатах, вот так обстоят дела. Может, вас познакомить?
ИНТЕРВЬЮЕР: Ваши книги закупают специализированные магазины, хотя они чертовски дороги. В последний раз, когда я купил одну из них, ее достали из-под прилавка.
БАЛЛАРД: Нераспроданные тиражи, из-под прилавка - следующим шагом вниз в этой спирали будет, полагаю, samizdat: несколько неряшливо отпечатанных на машинке пачек бумаги будут тайно передаваться от одного читателя к другому, преследуемые какой-нибудь полицией мысли из крупных нью-йоркских издательств. Шучу, разумеется… или нет?
ИНТЕРВЬЮЕР: Вы можете что-нибудь еще рассказать об этой новой европейской чувствительности?
БАЛЛАРД: Молодые люди в Западной Европе с 60-х годов росли в примечательно однородной среде, как с точки зрения послевоенной архитектуры высоток, автострад и торговых центров, так и в отношении модной одежды и поп-музыки, отдыха на пляжах в Испании и Греции и в отношении к обществу в целом и своему месту в нем - месту Европы между двумя сверхдержавами (которых, и США, и СССР, терпят, однако не доверяют). Думаю, впервые в Западной Европе можно наблюдать поколение, которое оказалось в условиях разумных, справедливых и в целом гуманных обществ - социал-демократических государств всеобщего благосостояния к западу от Железного занавеса - и это поколение с огромной подозрительностью относится к ним, несмотря даже на то, что разделяет все ценности, за которые выступают эти общества.
Молодые люди принимают за должное то, что государство обеспечит их бесплатным высшим образованием, бесплатной медицинской помощью и процветающей потребительской экономикой, однако, тем не менее, как будто подозревают, что за всем этим кроется какой-то незримый заговор. Одним из наиболее экстремальных примеров можно считать группу Баадера-Майнхоф в Западной Германии, чьи террористические акты выглядят совершенно бессмысленными и иррациональными. Однако, разумеется, именно в этом и суть этих акций - в абсолютно нормальном обществе безумие является единственной свободой. Я думаю, что значительная часть моей прозы - "Выставка жестокостей", "Автокатастрофа", "Высотка", например - касается этих ощущений паранойи и отчаяния.
Кроме того, существуют все эти огромные институционализированные различия между социальными классами, между меритократическими элитами и теми, кто на пособии по безработице и никогда не станет работать снова, между теми, кто прокладывает себе путь в Кремниевую долину будущего и теми, кто остался позади в глухом тупике двадцатого столетия. Многие молодые люди, посещающие меня, чтобы поговорить о "Выставке жестокостей" считают ее политической работой. Для них ландшафт ненасытных медиа, который я описываю, отражает машину политической эксплуатации.
ИНТЕРВЬЮЕР: Я слышал, что в свое время вы занимались текстовыми коллажами. Вас, как нереализованного художника, когда-нибудь влекла мысль о более визуальной работе, в кино или на телевидении, например?
БАЛЛАРД: На самом деле я кое-что сделал в кино и телевидении, однако ничего, что я рекомендовал бы вам посмотреть.
ИНТЕРВЬЮЕР: А как насчет алеаторных [случайных] методов, а ля Берроуз? В журнале Ambit вы были нарисованы перед своим столом, а на нем я заметил ножницы.
БАЛЛАРД: Художник попросил эти ножницы, чтобы разрезать свою бумагу. Потом он положил эти ножницы на стол и включил их в рисунок. В целом - нет. Мне приходится в слишком значительной степени перерабатывать свой материал, чтобы в нем сохранились нетронутые отрывки. Тем не менее, как в картинах Дали, здесь куда больше элементов коллажа, чем видится на первый взгляд. Значительный объем документального материала прокладывает свой путь в мою прозу.
ИНТЕРВЬЮЕР: Можете привести примеры?
БАЛЛАРД: Ну, разумеется "Выставка жестокости", где я использую стиль псевдонаучного репортажа, близко построенный на схожих научных отчетах. И есть еще отрывок "Театр военных действий" в "Мифах ближайшего будущего", где весь текст диалога, за исключением слов комментатора, взят из новостей про Вьетнам. Есть сцена в "Бетонном острове", где Джейн Шепперд бранит Мейтленда. Это из сделанной мной тайно аудиозаписи, на которой в ярости бранится моя тогдашняя подружка - ну, тайно это неверное слово: она просто была в слишком сильной ярости, чтобы заметить, что я включил запись.
ИНТЕРВЬЮЕР: А отрывок из "Американских поколений", который целиком состоит из списка имен, соединенных словами "и" и "застрелил" - как противоположность [библейскому] "родил"?
БАЛЛАРД: Списки завораживают; из списка почти что можно сделать роман. Эти имена были взяты из редакторских предисловий из Time, Newsweek и Fortune - это было частью шутки, разумеется, поскольку первые два издания сыграли значительную роль в привлечении интереса к описываемым мной насильственным смертям и убийствам.
ИНТЕРВЬЮЕР: С учетом того, что в некотором смысле центр тематики и образности в вашей прозе находится в событиях и личностях 60-х годов и с учетом того, что тогда в Штатах ваши книги были более доступны, чем сейчас - какие, по вашему мнению, произошли основные изменения в духе времени?
БАЛЛАРД: Я не уверен, что мне есть, что добавить к тому, что я говорил долгие годы. 60-е были временем бесконечно умножающихся возможностей, во многих отношениях временем настоящей самоотверженности, огромной сетью связей между Вьетнамом и космической гонкой, психоделикой и поп-музыкой, увязанных вместе всеми доступными способами посредством медиа-ландшафта. Мы все жили внутри огромного романа, электронного романа, направляемого мгновенностью. Во многих отношениях время в 60-е не существовало - лишь набор бесконечно умножающихся мгновений. Время вернулось в 70-х - однако не в смысле будущего. Теперь стрелки часов идут в никуда.
Все же я ненавижу ностальгию, и может статься так, что та же кипящая смесь возникнет снова. С другой стороны, если посмотреть серьезно, будущее может быть унылым. Вполне возможно, что мои и ваши дети будут жить в лишенном событий мире, и способность к воображению умрет, или будет выражена только в области психопатологии. В "Выставке жестокостей" я отметил, что, возможно, психопатология должна оставаться как хранилище, возможно, последнее хранилище, воображения.
ИНТЕРВЬЮЕР: Говоря о медиа-ландшафте, вы практически не упоминаете музыку. Что вы слушаете?
БАЛЛАРД: Думаю, я, наверное, единственный человек, кого я знаю, у которого нет проигрывателя и ни одной пластинки. Я никогда не понимал - отчего так, ведь родители моей матери всю жизнь были преподавателями музыки, а мой отец, будучи мальчиком-хористом, однажды даже пел соло в Манчестерском кафедральном соборе. Но эти гены, похоже, прошли мимо меня. Я часто слушаю классическую музыку по радио, однако никогда не ставлю ее в качестве фона. Не переношу людей, которые включают проигрыватель, стоит тебе зайти пропустить стаканчик. Или мы случаем Моцарта или Вивальди, или мы говорим. Мне кажется глупостью пытаться делать это одновременно, ведь люди же пытаются удержаться от разговоров, скажем, при показе "Касабланки". На самом деле, я без раздумий прекращаю говорить и дожидаюсь, пока музыка закончится, к удивлению хозяина.
ИНТЕРВЬЮЕР: Некоторое время вы были редактором отдела прозы в журнале Ambit. При этом журнал, похоже, в основном посвящен поэзии, и, должен отметить, очень дурной поэзии.
БАЛЛАРД: Я согласен. На самом деле, когда люди спрашивают меня, какова моя политика в качестве так называемого "редактора отдела прозы", я отвечаю, что пытаюсь избавиться от поэзии, которая отравляет этот журнал. Разумеется, Ambit начал свое существование в качестве поэтического журнала, чистого и простого, и значительная часть его читателей, полагаю я, являются его нынешними и будущими авторами.
ИНТЕРВЬЮЕР: Ваши работы в основном связаны с ландшафтами, как реальными, так и воображаемыми. Значительную роль играют Шеппертон и его окрестности. И, конечно, Соединенные Штаты, или, по крайней мере, образы Соединенных Штатов, возникающие во многих случаях, полностью доминируют в вашем недавнем романе "Привет, Америка". Интересно, много ли вы бывали в Штатах, или вы, как Кафка в "Америке", создали свои собственные Штаты?
БАЛЛАРД: Когда я путешествую, я обычно отправляюсь на Средиземноморье, туда я езжу практически каждое лето. Я побывал в Штатах ребенком в 1939 году; и в 1954 году я провел шесть месяцев в Канаде, и сделал короткие вылазки вокруг Великих озер, в Детройт, Баффало, к Ниагаре и том подобному. Я никогда не бывал в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе, хотя и рад бы был их посетить. Не думаю, что это ограничивало меня при написании "Привет, Америка"; скорее уж наоборот. Чарльз Платт недавно критически отозвался о книге, причем не с точки зрения точности - по его словам, все в книге очень точно описано - но не хватает аутентичности. Мне кажется, он схватился не за тот конец палки.
"Привет, Америка" - об образе, который был избран Соединенными Штатами в этом веке для собственной репрезентации в большом мире. Этот образ - и ни одна страна не была столь последовательной или эффективной в презентации собственного образа - создан из кинозвезд и гангстеров, президентов и их киллеров, модных автомобилей, небоскребов, Лас-Вегаса, Диснейленда, мыса Кеннеди [прим.перев. - сейчас он называется мыс Канаверал], мафии, всемогущей рекламы, всеобщего владения огнестрельным оружием, "Кока-колы", голубых джинсов, уличного насилия, наркотиков и так далее. Я не думаю, что могут быть сомнения в том, что все это создает воображаемый образ Штатов, и именно это первым придет на ум любому, если его остановить и спросить - в Сингапуре, Сиднее, Швеции или где еще.
Как это должно быть связано с тем, как я жил в Штатах? Смею думать, лишь очень отдаленно. Но я попытался сконструировать общество, используя только эти образы. Полагаю, тут все приводит к образу президента Мэнсона, который играет на ядерной рулетке в Лас-Вегасе. Это не какое-то особенно из ряда вон заявление с учетом того, что сейчас актер из Голливуда играет на ядерной рулетке в Белом доме, с учетом последней принятой Пентагоном стратегии "ядерную войну можно выиграть". Вопреки тому, что, похоже, решил Платт, "Привет, Америка" это проамериканская книга, которая заканчивается триумфом тех старых, родом из XIX столетия, добродетелей янки, воплощенных в моем старом изобретателе стеклянных самолетов.
ИНТЕРВЬЮЕР: В каком-то смысле, посреди технологического упадка и перегрузки вы поддерживаете консервативные, однако парадоксальным образом про-технологические взгляды…
БАЛЛАРД: Я точно не луддит. Общее течение моих мыслей вполне ясно отражено в моих работах; в целом, следует погрузиться в угрожающие возможности, предлагаемые современной наукой и техникой и попытаться доплыть до другой стороны бассейна. Думаю, мои политические взгляды были сформированы моим детством в Шанхае и годами, проведенными в лагере для интернированных. Я ненавижу колючую проволоку, будь она реальной или изображаемой. Марксизм - социальная философия для бедных - а нам сейчас отчаянно нужна социальная философия для богатых. Для американцев это Рональд Рейган, однако я думаю о чем-то ином, неком направляющем наборе ценностей, будь то nobless oblige, обязательства перед менее успешными людьми, знакомые старой школе английского высшего общества, или буддийская идея стяжания добродетели. И кроме всего остального, ландшафт современных средств связи создает иную систему потребностей и обязательств. Я много писал об этом в своих книгах.
ИНТЕРВЬЮЕР: А что вы читаете? То, что вы пишете - затрудняет или управляет вашим чтением?
БАЛЛАРД: Думаю, с годами мое чтение стало более прихотливым и своеобразным. В настоящее время я читаю и перечитываю "Аннотированную Алису" Мартина Гарднера, ради текста и ради великолепных заметок Гарднера, и при этом не очень сам понимаю, почему. Я пытаюсь следить за тем, что происходит. Меня очень впечатлила "Конфедерация дураков" Джона Кеннеди Тула, самостоятельный шедевр.
В том, что касается исследовательского чтения, мне всегда очень везло с друзьями. Долгие годы доктор Кристофер Эванс, психолог в компьютерном отделении Национальной физической лаборатории (я посещал его регулярно до его смерти - его лаборатория находится всего в десяти минутах езды) в прямом смысле посылал мне содержимое своей мусорной корзины. Ряд в две недели мне приходило толстое письмо, полное копий и распечаток научных изданий, журналов для специалистов и отчетов, а я их все тщательно изучал. Другой близкий друг, доктор Мартин Бакс, также отправляет мне много подобного материала. Скульптор Эдуардо Паолоцци - неугомонный путешественник, который изучает японские и американские журналы в поисках необычного материала. Вейл, издающий в Сан-Франциско журнал Re/Search - там были отличные выпуски по Берроузу и Гайсину, и новый "Справочник культуры индастриала" - это информационный сателлит из одного человека, испускающий поток невероятных вещей. Мои читатели присылают мне много материал, за что я им очень благодарен. Лидер рок-группы SPK, который посетил меня неделю назад, рассказал, что в Европе и Штатах есть группа из двух или трех тысяч человек, которые делятся друг с другом информацией.
К сожалению, современная технология, которая должна бы быть освобождающим явлением, угрожает всему этому. Например, я уже начал получать видеокассеты вместо старых добрых конвертов, набитых старыми журналами и вырезками. Поскольку у меня нет видеопроигрывателя, кассеты лежат не просмотренными у меня на полках - первые тома незримой библиотеки. Одна из дочерей рассказала мне про одну кассету: "Она довольно странная, все про аутопсии".
ИНТЕРВЬЮЕР: Я заметил в различных отзывах о ваших книгах одну странность - некоторые люди полагают, что книги ужасно смешные, в то время как другие читают их с крайней серьезностью. Такие отзывы я получал об одних и тех же отрывках - хотя, как правило, в разное время. А как вы полагаете?
БАЛЛАРД: Каверзный вопрос. Меня всегда обвиняли в том, что я пишу совершенно без чувства юмора. Мне "Автокатастрофа" кажется очень смешной, прочтенный вслух отрывок вызывает у меня приступ хохота, поскольку по-своему эта книга такая надуманная. А в "Мертвом времени" есть много скрытого юмора - того же рода. Но опять же, само существование является очень специфическим видом шутки.
ИНТЕРВЬЮЕР: Ну тогда этот избитый вопрос: что бы вы посоветовали молодым авторам?
БАЛЛАРД: Жизненный опыт требует от меня издать предупреждающий вопль: займитесь чем угодно другим, выгуливайте за деньги золотистых ретриверов, сбегите из дому с саксофонистом из джаз-бэнда. Возможно, проблема с тем, чтобы быть писателем, в том, что ему невозможно даже сказать "удачи" - удача никак не относится к написанию романа. Не бывает тут "счастливых случаев" как с кистью или резцом. Правда, не думаю, что могу что-то посоветовать. Я всегда хотел жонглировать верхом на одноколесном велосипеде, но, подозреваю, что если бы попросил совета у акробата, она сказал бы: "Да просто садишься и начинаешь крутить педали…"