Киевская Русь в зарубежных источниках
Этим постом мы продолжаем рассказывать о Руси в зарубежных источниках.
Сегодня речь пойдёт о послании Бруно Кверфуртского к германскому королю Генриху II (1008 г.)
Для историка Руси памятник крайне интересен как уникальное и пространное (русско-печенежский сюжет занимает более четверти целого) свидетельство современника об эпохе и личности киевского князя Владимира Святого.
Бруно Кверфуртский - святой, апостол Пруссии, граф. Монашеское имя - Бонифаций.
В 1004 году Бруно посвящён в архиепископы и, поскольку он был увлечен миссионерскими идеями, Папа Римский Сильвестр II сделал его архиепископом язычников, то есть миссионером.
В 1008 году Бруно Кверфуртский посетил Русь, встретился с Владимиром Святославичем, при поддержке которого отправился крестить печенегов.
Намереваясь приступить к проповеди христианства среди печенегов, Бруно из Венгрии прибыл в 1008 г. в Киев, о чем подробно повествуется в «Послании к королю Генриху II». Вернувшись от печенегов на Русь, миссионер двинулся в Польшу, откуда с помощью Болеслава I организовал миссионерскую поездку к пруссам, во время которой и погиб где-то на пограничье с Русью
Бруно Кверфуртский. Послание к германскому королю Генриху II (1008 г.)
Благочестивому мужу церкви королю Генриху не более чем ничтожество, [желает] всего, что королю во славу и Господу всеведущему угодно.
[Когда Бруно пребывал в стране венгров, брат короля, епископ Бруно сообщил автору, что король помнит и печется о нем. В ответ Бруно Кверфуртский намерен дать королю отчет в своих миссионерских делах.] Верно, уже целый год исполнился месяцами и днями с тех пор, как мы покинули венгров (Ungri), где понапрасну провели много времени, и направились к печенегам (Pezenegi), жесточайшим из всех язычников. Государь Руси (senior Ruzorum), великий державой (regnum) и богатствами, в течение месяца удерживал меня против [моей] воли, как будто я по собственному почину хотел погубить себя, и постоянно убеждал меня не ходить к столь безумному народу, у которого, по его словам, я не обрел бы новых душ, а одну только смерть, да и то постыднейшую. Когда же он не в силах был уже [удерживать меня] и устрашен неким видением обо мне, недостойном, то два дня провожал меня с войском до крайних пределов своей державы, которые из-за вражды с кочевниками со всех сторон обнес крепчайшей и длиннейшей оградой (sepes). Спрыгнув с коня, он последовал за мной, шедшим впереди с товарищами, и вместе со своими лучшими мужами (maiores) вышел за ворота. Он стоял на одном холме, мы - на другом. Обняв крест, который нес в руках, я возгласил честной гимн: «Петре, любишь ли меня? Паси агнцы моя!» По окончании респонсория государь прислал к нам [одного из] своих лучших мужей с такими словами: «Я проводил тебя [до места], где кончается моя земля и начинается вражеская. Именем Господа прошу тебя, не губи к моему позору своей молодой жизни, ибо знаю, что завтра до третьего часа суждено тебе без пользы, без вины вкусить горечь смерти». Я отвечал: «Пусть Господь откроет тебе [врата] Рая так же, как ты открыл нам путь к язычникам!»
Что же? Два дня шли мы беспрепятственно, на третий, в пятницу, трижды - утром, в полдень и в девятом часу - все мы со склоненными выями влекомы были на казнь, но столько же раз по чудесному знамению - такова была воля Господа и водителя нашего Петра - невредимы ускользали от встретившихся нам врагов. В воскресенье, когда мы добрались до мест более обитаемых, нас оставили в живых до срока, пока весь народ по зову гонцов не соберется на сходку. Итак, в девятом часу следующего воскресного дня нас зовут на сходку, бичуя, словно лошадей. Сбежалась бесчисленная толпа. С налитыми кровью глазами, они подняли страшный крик. Тысячи обнаженных мечей и тысячи топоров над нашими головами грозили изрубить нас на куски. До ночи терзали нас, волоча в разные стороны, пока нас не вырвали из их рук старейшины (maiores) [той] земли, которые, будучи рассудительны, услыхав наши речи, поняли, что мы с добром явились в их землю. Как то было угодно неисповедимому Господу и честнейшему Петру, пять месяцев провели мы среди этого народа, обойдя три его части, не заходя в четвертую, из которой к нам прибыли послы от лучших людей (meliores). Обратив в христианство примерно тридцать душ, мы, по манию Божию, устроили мир, который, по их словам, никто кроме нас не смог бы устроить. «Сей мир, - говорили они, - тобой устроен. Если он будет прочен, то все мы, как ты учишь, охотно станем христианами. Если же государь Руси изменит уговору, нам придется думать только о войне, а не о христианстве». С тем я и прибыл к государю Руси, который ради Божьего [дела] одобрил это, отдав в заложники сына. Мы же посвятили в епископа [одного] из наших, которого он затем вместе с сыном поместил в середине земли [печенегов]. И установился, к вящей славе Господа, Спасителя нашего, христианский закон среди наихудших и жесточайших из всех обитающих на земле язычников.
Хотя Бруно не называет имени русского князя (как, впрочем, в первой части «Послания» - и имени венгерского короля), ясно, что речь идет о Владимире Святославиче, крестителе Руси. По расчету времени, Бруно должен был прибыть на Русь зимой 1007-1008 гг., что согласуется с косвенными хронологическими указаниями в самом «Послании».
В случае с Киевом, для миссионерской деятельности в степи нужна была относительно близко расположенная база, и роль таковой естественно мог сыграть Киев.
В середине X в., по данным Константина Багрянородного, земля печенегов отстояла от Руси на один день пути (Конст. Об упр. имп.). Вероятно, с началом строительства Владимиром укреплений на южной границе Руси (ПСРЛ 1. Стб. 121; 2. Стб. 106) она была несколько отодвинута в глубь степи. При обычном расчете день пути == ок. 30 км, данные Константина указывают на рубежи по реке Стугне, а Бруно - на берега Роси в районе древнерусского города Юрьева (в начале XI в., видимо, еще не существовавшего), где Рось ближе всего отстоит от Киева. Примерно на таком же расстоянии находился и Переяславль.
"Как то было угодно неисповедимому Господу и честнейшему Петру, пять месяцев провели мы среди этого народа, обойдя три его части, не заходя в четвертую". Эти данные вполне согласуются с известием Константина Багрянородного, что земли печенегов на правобережье Днепра делились на четыре округа («фемы») ( Конст. Об упр. имп. 37.39-45.).
Сегодня речь пойдёт о послании Бруно Кверфуртского к германскому королю Генриху II (1008 г.)
Для историка Руси памятник крайне интересен как уникальное и пространное (русско-печенежский сюжет занимает более четверти целого) свидетельство современника об эпохе и личности киевского князя Владимира Святого.
Бруно Кверфуртский - святой, апостол Пруссии, граф. Монашеское имя - Бонифаций.
В 1004 году Бруно посвящён в архиепископы и, поскольку он был увлечен миссионерскими идеями, Папа Римский Сильвестр II сделал его архиепископом язычников, то есть миссионером.
В 1008 году Бруно Кверфуртский посетил Русь, встретился с Владимиром Святославичем, при поддержке которого отправился крестить печенегов.
Намереваясь приступить к проповеди христианства среди печенегов, Бруно из Венгрии прибыл в 1008 г. в Киев, о чем подробно повествуется в «Послании к королю Генриху II». Вернувшись от печенегов на Русь, миссионер двинулся в Польшу, откуда с помощью Болеслава I организовал миссионерскую поездку к пруссам, во время которой и погиб где-то на пограничье с Русью
Бруно Кверфуртский. Послание к германскому королю Генриху II (1008 г.)
Благочестивому мужу церкви королю Генриху не более чем ничтожество, [желает] всего, что королю во славу и Господу всеведущему угодно.
[Когда Бруно пребывал в стране венгров, брат короля, епископ Бруно сообщил автору, что король помнит и печется о нем. В ответ Бруно Кверфуртский намерен дать королю отчет в своих миссионерских делах.] Верно, уже целый год исполнился месяцами и днями с тех пор, как мы покинули венгров (Ungri), где понапрасну провели много времени, и направились к печенегам (Pezenegi), жесточайшим из всех язычников. Государь Руси (senior Ruzorum), великий державой (regnum) и богатствами, в течение месяца удерживал меня против [моей] воли, как будто я по собственному почину хотел погубить себя, и постоянно убеждал меня не ходить к столь безумному народу, у которого, по его словам, я не обрел бы новых душ, а одну только смерть, да и то постыднейшую. Когда же он не в силах был уже [удерживать меня] и устрашен неким видением обо мне, недостойном, то два дня провожал меня с войском до крайних пределов своей державы, которые из-за вражды с кочевниками со всех сторон обнес крепчайшей и длиннейшей оградой (sepes). Спрыгнув с коня, он последовал за мной, шедшим впереди с товарищами, и вместе со своими лучшими мужами (maiores) вышел за ворота. Он стоял на одном холме, мы - на другом. Обняв крест, который нес в руках, я возгласил честной гимн: «Петре, любишь ли меня? Паси агнцы моя!» По окончании респонсория государь прислал к нам [одного из] своих лучших мужей с такими словами: «Я проводил тебя [до места], где кончается моя земля и начинается вражеская. Именем Господа прошу тебя, не губи к моему позору своей молодой жизни, ибо знаю, что завтра до третьего часа суждено тебе без пользы, без вины вкусить горечь смерти». Я отвечал: «Пусть Господь откроет тебе [врата] Рая так же, как ты открыл нам путь к язычникам!»
Что же? Два дня шли мы беспрепятственно, на третий, в пятницу, трижды - утром, в полдень и в девятом часу - все мы со склоненными выями влекомы были на казнь, но столько же раз по чудесному знамению - такова была воля Господа и водителя нашего Петра - невредимы ускользали от встретившихся нам врагов. В воскресенье, когда мы добрались до мест более обитаемых, нас оставили в живых до срока, пока весь народ по зову гонцов не соберется на сходку. Итак, в девятом часу следующего воскресного дня нас зовут на сходку, бичуя, словно лошадей. Сбежалась бесчисленная толпа. С налитыми кровью глазами, они подняли страшный крик. Тысячи обнаженных мечей и тысячи топоров над нашими головами грозили изрубить нас на куски. До ночи терзали нас, волоча в разные стороны, пока нас не вырвали из их рук старейшины (maiores) [той] земли, которые, будучи рассудительны, услыхав наши речи, поняли, что мы с добром явились в их землю. Как то было угодно неисповедимому Господу и честнейшему Петру, пять месяцев провели мы среди этого народа, обойдя три его части, не заходя в четвертую, из которой к нам прибыли послы от лучших людей (meliores). Обратив в христианство примерно тридцать душ, мы, по манию Божию, устроили мир, который, по их словам, никто кроме нас не смог бы устроить. «Сей мир, - говорили они, - тобой устроен. Если он будет прочен, то все мы, как ты учишь, охотно станем христианами. Если же государь Руси изменит уговору, нам придется думать только о войне, а не о христианстве». С тем я и прибыл к государю Руси, который ради Божьего [дела] одобрил это, отдав в заложники сына. Мы же посвятили в епископа [одного] из наших, которого он затем вместе с сыном поместил в середине земли [печенегов]. И установился, к вящей славе Господа, Спасителя нашего, христианский закон среди наихудших и жесточайших из всех обитающих на земле язычников.
Хотя Бруно не называет имени русского князя (как, впрочем, в первой части «Послания» - и имени венгерского короля), ясно, что речь идет о Владимире Святославиче, крестителе Руси. По расчету времени, Бруно должен был прибыть на Русь зимой 1007-1008 гг., что согласуется с косвенными хронологическими указаниями в самом «Послании».
В случае с Киевом, для миссионерской деятельности в степи нужна была относительно близко расположенная база, и роль таковой естественно мог сыграть Киев.
В середине X в., по данным Константина Багрянородного, земля печенегов отстояла от Руси на один день пути (Конст. Об упр. имп.). Вероятно, с началом строительства Владимиром укреплений на южной границе Руси (ПСРЛ 1. Стб. 121; 2. Стб. 106) она была несколько отодвинута в глубь степи. При обычном расчете день пути == ок. 30 км, данные Константина указывают на рубежи по реке Стугне, а Бруно - на берега Роси в районе древнерусского города Юрьева (в начале XI в., видимо, еще не существовавшего), где Рось ближе всего отстоит от Киева. Примерно на таком же расстоянии находился и Переяславль.
"Как то было угодно неисповедимому Господу и честнейшему Петру, пять месяцев провели мы среди этого народа, обойдя три его части, не заходя в четвертую". Эти данные вполне согласуются с известием Константина Багрянородного, что земли печенегов на правобережье Днепра делились на четыре округа («фемы») ( Конст. Об упр. имп. 37.39-45.).