Победа

May 11, 2009 13:11


Тонкий фарфор, нежный и полупрозрачный, словно скролупка неведомого морского существа. Золотая полосочка, стертая бессчетными прикосновениями губ, окаймляет сияющее, уютное вместилище пустоты с полукружьем бликов на дне. А снаружи - тонкие, полупрозрачные цветы: розоватые, дымчатые, опаловые, нарисованные легкой искусной рукой. Чашка, давно перешедшая из кухни в застекленный шкаф, в разряд домашних реликвий. Глядя на нее, вспоминается… Хотя, почему вспоминается? Эта история произошла задолго до моего рождения. Но есть в этой чашке нечто, что воскрешает для меня время, которое я не могу помнить и событие, о подробностях которого могу только догадываться.

…Дальние звуки патефона в тихом вечернем воздухе, дорожки парка среди приглушенной подступающими сумерками зелени, четырехэтажный дом с высокими распахнутыми окнами, чьи стекла ловят последний отблеск исчезнувшего за рекой солнца… Картинка наплывает на меня из неведомого далека, которое нельзя назвать памятью, краски обретают яркость, звуки - объем и силу. Давние, неведомые мне гости весело смеются, как никогда уютен и праздничен свет зеленого абажура над круглым столом, патефон без устали играет фокстрот (в который раз все тот же). И стоят на столе красное вино и чай, пирог подходит к концу, а разговорам и рассказам конца все нет. И сидит рядом с хозяином дома женщина с каштановыми волосами, смеющаяся, но в то же время отрешенная от веселья, словно эльф, которому чужда грубая людская радость... Она легко касается пальцами чашки (каемка сияет нетронутым золотом), она опускает глаза. Она напоминает себе: он вернулся. Этот вечер, и смех, и фокстрот, и чашка - все потому, что он вернулся, шумный, огромный, закружил ее по комнате: «О, моя маленькая Фан-Фан!»… Он здесь. Не надо больше бояться за него.

Чашку привез из Германии мой дед в сорок шестом году, и первым, кто пил из нее, была моя бабушка, до старости остававшаяся эльфом, глядевшим на мир со спокойной нездешней печалью.

Как-то раз я, любимая избалованная внучка, в ребяческом неведении попросила в подарок старую чашку, дивно приятную на ощупь, на глаз и на вес. И очень удивилась, когда бабушка мне отказала. Я наливала себе еще чаю, пила снова и снова, только чтоб насладиться прикосновением гладкой и теплой золотой каемки к губам, наливалась до тяжести, и уже без всякой надежды тянула: «Ну пожа-алуйста…». Наконец, бабушка одарила меня лукавой эльфийской улыбкой и ответила: «Она будет твоя, но потом». «Когда потом, когда?» - мне хотелось знать день и час.  «Когда я умру» - улыбнулась бабушка. Я растерялась, но только на секунду - в моем тогдашнем мире не было смерти, а значит, ответ бабушки следовало понимать как «никогда». А раз так, то вещь эта переходила в категорию особо ценных, может быть даже волшебных.
         Впрочем, чашка вправду источала (и по сей день источает) нежное, неуловимое сознанием волшебство. И дело не в искусстве саксонских мастеров, а в том вечере сорок шестого года, которым навсегда пропиталась эта изящная посудинка из тонкого фарфора.

Previous post Next post
Up