I «РУКИ ВВЕРХ»
Поезд мчится в Соловки -
Дальняя дорога.
Сердце ноет от тоски -
На душе тревога.
Из тюремной песни 20-х годов нашего столетия.
«Руки вверх!» - звенели детские, а порой уже и ломавшиеся голоса в кустах небольших приусадебных садочков, тянувшихся сплошной лентой вдоль улочек одного бывшего уездного городка в северной части Украины. В каждом домике жили мальчишки, спаянные дружбой с раннего детства, образовавшие дружную компанию. Детский возраст требует подвижных игр, детское воображение требует «опасного», героического. Хлебнувшая много ужасов в гражданскую войну, наша компания не увлекалась революционной тематикой, подсознательно исключив ее из своего обихода. Наши детские умы тянулись к далекому от действительности и нашли богатую пищу для своего воображения в приключенческой литературе, наводнявшей в дореволюционной России книжные прилавки. Зачитавшись Шерлоком Холмсом Конан Дойля, низкопробными приключениями американских сыщиков Дика и Ника Картера, мы «творчески» их перерабатывали, носились по садикам с самодельными игрушечными револьверами, с восторгом исполняя попеременно роли сыщиков и бандитов, подстерегая в кустах, разоружая зазевавшихся.
«Руки вверх!» было для каждого из нас триумфом.
Годы шли, дети мужали; закончив семилетнюю школу, постепенно разлетались из родных гнезд по другим городам для продолжения образования или поисков работы. И только собираясь на Рождественских или Пасхальных каникулах, отмечая радость свидания старых друзей на какой-нибудь вечеринке с любимыми девушками, в разгар веселья кто-либо, вставая за столом, вдруг складывал пальцы руки в виде пистолета и, направляя на кого-нибудь руку, с комизмом восклицал «Руки вверх» и все дружно улыбались, с грустью и благодарностью вспоминая неповторимо счастливые детские годы, когда нас могла увлекать такая «чепуха».
Закончив летом 1928-го года Профессиональную кооперативную школу, я уехал продолжить образование в Ленинград, где тогда жила моя бабушка. Здесь жизнь заглянула мне в глаза со всей жестокостью и бессмыслием, заглянула черными дулами пистолетов, наведенных на меня, не игрушечных пистолетов. «Руки вверх!» не исходило от моего друга, не было детской игрой, а соблюдением устава оперативными органами всемогущего ОГПУ (Объединенное Государственное Политическое Управление, как была переименована Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и бандитизмом /ЧК/, - секретная полиция СССР с неограниченными полномочиями).
Посещение лекций и семинаров в Университете поглощало почти все мое время, и новых знакомств, а тем более дружеских связей пока у меня в Ленинграде не было. Жизнь текла размеренно, мать и бабушка радовались моим успехам; первое полугодие я закончил весьма успешно, ничто не предвещало крутого перелома в моей жизни, перелома, сломавшего мне жизнь в двадцать три года, сломавшего меня на всю жизнь.
15 февраля 1929 года в одиннадцатом часу вечера в нашей комнате внезапно распахнулась дверь из коридора. «Руки вверх!» - услышал я, удивленный, и увидел два пистолета, направленные на меня двумя ворвавшимися в комнату людьми с искаженными от нервного напряжения лицами. «Налет!» - мелькнуло у меня в голове, я поднял руки. В дверях показалось испуганное лицо председателя нашего жилищно-арендного кооперативного товарищества (ЖАКТа). Мне стало ясно. Я понял, что со мной случилось то, что может случиться с каждым гражданином СССР, не взирая ни на возраст, ни на пол, ни на занимаемое положение, связи с высокопоставленными лицами, в любое время дня и преимущественно ночи. Я был арестован. И хотя я не чувствовал за собой ни тени вины перед советской властью, мне стало не по себе. Внутренний голос подсказал: это конец всему. Моя догадка оказалась правильной. Стоя под дулом пистолета одного из непрошенных гостей, я был быстро обшарен по карманам другим, и мне предложили сесть на подставленный стул посередине комнаты. Окончательно убедившись в моей полной покорности, успокоившийся старший уполномоченный ОГПУ предъявил мне ордер на мой арест и обыск, ордер был подписан полномочным представителем ОГПУ при Ленинградском военном округе. Затем уполномоченные сняли свои гражданские пальто и предстали перед нами в форме ОГПУ, старший - с тремя шпалами в петлицах, младший - с двумя, что соответствовало по армейским званиям командиру полка и его помощнику. Мне было нелегко, но мне становилось во сто крат тяжелее, когда я смотрел на растерянные, ничего не понимающие лица моей матери и бабушки. Они еще не осознали катастрофы, постигшей их сына и внука, а, следовательно, и всех их надежд.
Уполномоченные деловито приступили к обыску. Старший занялся библиотекой, младший вещами. Председатель ЖАКТа сидел с окаменевшим лицом, выполняя обязанности статиста в развертывающейся трагедии, то есть понятого при обыске. Он переживал за всех нас, будучи хорошим человеком, относившимся к нашей семье по-дружески. Забегая вперед, не могу без слез вспомнить, как меня, уже совсем седого, он узнал и принимал у себя в том же доме спустя двадцать восемь лет, искренне радуясь, видя меня оставшимся в живых.
Каждая книга (а библиотека, оставшаяся от деда и отца, была весьма обширная) тщательно перелистывалась, перещупывались мягкие вещи. Обыск затянулся до двух часов ночи, но результатов не дал, что видно было по разочарованным лицам уполномоченных. Утомленные и обозленные неудачей чекисты могли набить портфель лишь письмами от моих друзей детства и записями университетских лекций. Портфель вышел тоненьким.
Мне приказали одеться. Настала тягостная минута прощания с родителями. Меня вывели на лестницу, мы стали спускаться. Снова пистолеты поблескивали в руках тех, кто творил злую волю, кто разрушал семьи, уничтожал невинных людей, тех, кто сами были безголосыми винтиками дьявольской машины уничтожения все убыстрявшей свой ход и сминавшей вместе с жертвами и сносившиеся собственные винтики.
Когда мы вышли на улицу, тюремной машины, «черного ворона», как называли ее в народе, не оказалось. То ли шофер, соскучившись затянувшимся обыском, уехал, то ли, выполняя уплотненный график арестов, машина потребовалась в других местах, но факт оставался фактом, везти меня в тюрьму было не на чем. Посовещавшись между собой, разочарованные уполномоченные отвели меня в конторку ЖАКТа во дворе, куда вместе с председателем ЖАКТа пришла моя мать, чтобы лишние минуты побыть со мной. Старший уполномоченный стал звонить по телефону. На другом конце провода, очевидно, оказался его приятель, который, по-видимому, поинтересовался результатами обыска. «Малина» (на уголовном жаргоне означает не только притон уголовников, который более точно обозначается словом «шалман», но главным образом означает склад краденых вещей; в данном случае уполномоченный имел в виду находку у меня обильного количества вещественных доказательств преступления, уличающих меня), сказал уполномоченный, но тут же, спохватившись, что и приятеля при исполнении служебных обязанностей нельзя вводить в заблуждение, нехотя прибавил: «Да так ничего особенного», сделав кислую мину.
Тянулись тягостные минуты, на мать мою нельзя было смотреть без содрогания. Разговаривать не разрешали. Да и что можно было сказать в такие минуты. Почему-то мне на ум пришло попросить ее положить в масло мою опасную бритву, чтоб не заржавело лезвие, точно не было более важных к ней просьб или слов. Или действительно я тогда считал, что меня забирают надолго. Тогда я еще был настолько наивен, что верил во всеобъемлющую осведомленность и правосудие ОГПУ, а потому считал, что тот час же утром, когда выяснится ошибка, я вернусь домой.
Вошел приехавший на машине шофер, еще одно краткое прощание с матерью, и меня повели на улицу. Вторично я выходил из дома под дулами пистолетов, из дома, где жили мои родители, и на этот раз уже в последний раз.
У ворот стояла крытая полуторка, в какой развозились товары из складов ЛСПО (Ленинградский Союз Потребительских Обществ) в магазины потребительской кооперации Ленинграда. Но в конце 1928 - начале 1929 годов, когда вступила в действие первая сталинская пятилетка, началось строительство социализма, все меньше стало требоваться машин для доставки продовольствия в магазины, все больше понадобилось машин для доставки арестованных, не хватало черных воронов, и все больше крытых полуторок, в особенности в ночное время, курсировало по городу с одушевленным грузом. Таким грузом оказался и я в сопровождении двух уполномоченных. Один из них подсадил меня сзади в кузов и сел напротив меня, другой сел рядом со мной, и машина тронулась.
Поворот налево, и машина выкатилась на пустынный в четвертом часу ночи Средний проспект. Остановка у шестой линии, и младший уполномоченный слез, отправившись к себе домой с чувством глубокого удовлетворения от благополучно закончившейся «операции по захвату опасного преступника». А машина повезла меня дальше. Куда? Снова поворот налево на 9-ю линию, и снова налево, и сквозь болтавшиеся на ходу занавески переда кузова передо мною предстала величественная панорама освещенных берегов Невы. Поворот направо и машина стремительно несется по мосту Лейтенанта Шмидта. Прощай, родной Васильевский остров, где я родился, где счастливо протекало мое раннее детство!
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ