Кто культивирует в России политический экстремизм?
Обсуждая вопрос грядущих выборов в Государственную Думу на встрече с лидерами политических партий, Дмитрий Медведев изрек: "Необходимо также исключить попытки разжигания межнациональной, межэтнической розни. Это уже не моя просьба, это - мое обязательное требование". Тем самым президент дал не только официальный старт выборной кампании, но и огласил директиву, как ее следует проводить.
Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: своим "обязательным требованием" Медведев наложил "табу" на обсуждение межнациональных отношений, грозя ослушникам законом "О противодействии экстремистской деятельности". Как никто никогда не сомневался и в том (если, конечно, хотел быть честным перед собой, людьми и Богом), что указанный закон направлен против оппозиции нынешней власти, прежде всего и главным образом против русского национального движения. Что это та дубина, с помощью которой власть расправляется с "русским фашизмом", т.е. с русскими национальными организациями и их членами. Вот только одного не учли кремлевские властители: что любая палка о двух концах и что, следовательно, под действие указанного закона вполне могут подпасть сами его инициаторы.
Не вторгаясь в дебри правовой науки, ограничусь указанием на текст Шанхайской конвенции 2001 года "О борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом". Итак, "экстремизм - какое-либо деяние, направленное на насильственный захват власти или насильственное удержание власти, а также на насильственное изменение конституционного строя государства, а равно на насильственное посягательство на общественную безопасность, в том числе организация в вышеуказанных целях незаконных вооруженных формирований или участие в них".
Я прошу обратить внимание на то, что Конвенция относит к деяниям экстремистского характера (кроме всего прочего) не только "насильственный захват власти", но и "насильственное удержание власти". А что это означает по существу? Да то и означает, что понятие экстремистской деятельности законодатель относит не только к жаждущим насильственно заполучить власть, но и к тем, кто, овладев ею, желал бы насильственно ее удержать. Хотя и с запозданием, это дошло, наконец, и до власти.. Поэтому в тексте российского закона "О противодействии экстремистской деятельности" она шулерски изменила формулировку - вместо "насильственный захват власти или насильственное удержание власти" прописала: "захват или присвоение власти". Кому не ясно, что это не случайная оговорка, не языковая и юридическая небрежность. "Присвоение власти" - совсем не то, что "удержание власти", а "захват и присвоение" - это просто синонимы. То есть перед нами грубо сработанный должностной подлог, сделанный с далеко идущими политическими целями.
Однако, согласно конституции РФ, международное право имеет приоритет перед национальным законодательством. И если норма российского закона противоречит соответствующей международной норме, то действует эта последняя. Поскольку российский закон в этой части существенно искажает Шанхайскую конвенцию, то я, в соответствии с требованиями российской конституции, буду придерживаться текста этой последней. И именно с этих позиций рассмотрю российский закон.
Скажу сразу и без обиняков: экспертный научный анализ, в особенности внесенных в закон поправок и дополнений, приводит к заключению, что его инициирование и принятие было вызвано не заботой о социальном и межнациональном мире, а исключительно стремлением удержать власть, используя в этих целях свое монопольное положение в области законотворческой деятельности.
Каковы основания? Начну с того, что ни международное право, ни национальные законодательства иных стран не знают подобного закона. Если я не прав, пусть назовут. Только просил бы не апеллировать к законам, касающихся совершенно иных сюжетов и имеющих к теме экстремизма весьма побочное отношение. Повторяю: такого закона мировая юридическая практика не знает. Исключение составляет вышеназванная Шанхайская конвенция, под которой стоят подписи России, Китая, Казахстана, Киргизии, Таджикистан и Узбекистана. Но вот что примечательно: из шести подписантов пять - бывшие советские республики, в том числе четыре среднеазиатские, известные миру своими демократическими традициями. Почему так? Не потому ли, что нынешняя власть утвердилась в них путем "насильственного захвата" и вследствие этого легитимность ее весьма сомнительна? Бесправие права не порождает, право порождает только право - таков исходный принцип правосознания. То, что указанный закон противоречит мировой законотворческой практике, вполне естественно, ибо по существу он налагает запрет на любую сколько-нибудь серьезную оппозиционную деятельность.
Далее. Правовая наука и юридическая практика декретируют: понятия, которыми оперирует законодатель, должны быть четко определены и исключать возможность произвольного их толкования. И это естественно, ибо несоблюдение этого фундаментального требования превращает закон в фикцию. Что и отмечено народной мудростью: "Закон - что дышло, куда повернул, туда и вышло". В Шанхайской конвенции такой признак, определяющий понятие "экстремизм", есть - насильственный характер деяния. В тексте российского закона об экстремизме он предусмотрительно убран. В нем перечислены деяния, квалифицируемые как экстремистские, но нет определения самого понятия "экстремизм". Это - нонсенс. Нонсенс и с точки зрения логики, и с точки зрения юриспруденции. Прежде, чем перечислять элементы, входящие в содержание понятия, нужно указать признак, на основании которого вы их объединяете. Соответственно, прежде, чем перечислять деяния экстремистского характера, необходимо определить тот признак, который делает эти деяния экстремистскими. В противном случае вы рискуете объединить одним понятием совершенно разнородные явления. Что мы и имеем сомнительное удовольствие лицезреть в рассматриваемом законе. Ну скажите, Бога ради, что общего между "публичным оправданием терроризма и иной террористической деятельности" и "пропагандой исключительности, превосходства или неполноценности человека по языковой принадлежности"? В огороде - бузина, в Киеве - дядька. И это не исключение. В перечне деяний, относимых законом к экстремистской деятельности, собрано и свалено в кучу все, что только можно было собрать и свалить, начиная от фашистской символики и кончая "предоставлением телефонной и иных видов связи". То есть если я в телефонном разговоре, обсуждая уровень профессиональной культуры российских законодателей, выкажу в их адрес нечто нелицеприятное, телефонистку следует немедленно привлечь к ответственности за соучастие в моей экстремистской деятельности. Рискуя навлечь на себя гнев кремлевских солонов и ликургов, я все же вынужден констатировать: это геркулесовы столпы правового невежества.
Не будем, однако, лукавить: "общий признак" во всей этой понятийной окрошке есть, и состоит он в том, что все перечисленное в реестре создает угрозу для тех, кто с таким комфортом устроился во властных креслах. Поэтому было бы в высшей степени наивным видеть в несуразностях рассматриваемого закона только дефицит юридической культуры. Напротив, тут вполне определенная политическая цель. И эта цель преступна: насильственное удержание власти путем отсечения от избирательного процесса оппозиционных нынешней власти политических сил. Именно потому в высшей степени актуально рассмотреть явление экстремизма в его объективном содержании, а не в искаженном шкурными интересами тех или иных политических субъектов. Актуально и с теоретической точки зрения, и, еще в большей мере, с точки зрения реальной политики. Ибо любой экстремизм - это угроза общественной безопасности, нормальной жизнедеятельности общества.
Термин "экстремизм" восходит к латинскому extremus, что у римлян означало выходящую за пределы меры степень выражения чего-либо: взглядов, поведения и т. д. Отсюда (к примеру) - экстремальная ситуация. Существенными признаками политического экстремизма являются: максимализм, отрицание любых компромиссов, стремление утвердить желаемое во что бы то ни стало, не считаясь ни с кем и ни с чем. Выражается он в агрессивности, склонности видеть в насилии единственный способ решения любых общественных проблем. То есть это не просто крайняя степень выражения, как его определяют словари и энциклопедии, в частности, Википедия. Экстремизм - это деяние, продиктованное желанием решить проблему насилием, игнорируя все иные имеющиеся в наличии средства. Это - принципиально. Было бы в высшей степени ошибочным отнести к экстремизму деяние, пусть и самое крайнее, вызванное необходимостью, т. е. когда все иные способы решения проблемы исчерпаны. Поэтому гражданское неповиновение и партизанскую войну, хотя это и "крайние средства", вопреки утверждениям Википедии, отнести к экстремизму никак нельзя. Это было бы неверно юридически и безнравственно в моральном отношении. Римляне это прекрасно понимали, введя понятие ultima verba. Да и сама Википедия в сущности признает это, когда отмечает, что росту экстремизма способствует "тоталитарный политический режим с подавлением властями оппозиции, преследованием инакомыслия". "В таких ситуациях,- справедливо заключает она,- крайние меры могут стать единственной возможностью... повлиять на ситуацию". И называет такие крайние меры "вынужденным экстремизмом". Но если подобные "крайние меры" провоцирует сама государственная власть своей политикой, если они, эти "крайние меры", являются "единственной возможностью изменить ситуацию", то какой же это экстремизм? А если экстремизм, то не экстремизм ли самой государственной власти, культивирующей язык насилия как единственное средство общения с оппонентами? Лишая оппонентов возможности законного участия в политическом процессе, не посягает ли власть тем самым на общественную безопасность, т. е. не носят ли ее действия в данном случае экстремистский характер? Именно так ставит и решает вопрос Всеобщая декларация прав человека, считая вполне допустимым восстание, т. е. "крайнюю меру", как "последнее средство против тирании и угнетения". Экстремизм не может быть вынужденным, "вынужденный экстремизм" - это оксюморон.
Российский закон "О противодействии экстремистской деятельности" рассматривает как деяние, подлежащее его юрисдикции, "публичное заведомо ложное обвинение лица, занимающего государственную должность Российской Федерации, в совершении им в период исполнения своих должностных обязанностей деяний, указанных в настоящей статье и являющихся преступлением". Отложим "заведомо ложное" в сторону - ложность или истинность обвинения устанавливает суд, и без услужливой подсказки законодателя. Симптоматично другое: чем вызвана эта норма, ставящая "лицо, занимающее государственную должность", в особое положение? Разве конституция РФ не декретирует равенства перед законом?
К чему лукавить, вполне очевидно, какую нагрузку, даже не юридическую, а психологическую, несет в себе эта норма. Вначале, искажая международную конвенцию, исключают из состава преступления "насильственное удержание власти". Затем, видимо, посчитав, что и этого недостаточно, грозят уголовным преследованием тем, кто осмелится предъявить власти подобное обвинение. Хотелось бы знать, как квалифицировать подобное на языке права? И за кого вы, господа властители, принимаете народ, который сами же нарекли единственным источником вашей власти?
Если власти желательно разыграть эту карту, что ж, пусть разыгрывает. Только я далеко не уверен, что именно она сорвет банк.
Валентин Леонидович АКУЛОВ.
доктор философских наук, профессор,
член-корр. Международной академии организационных и управленческих наук