(no subject)
Излечение говорит: «Все побоку».
С изумлением слышишь, как все мысли, грохотавшие в голове, пока не превратились в ослепительно-белый шум, сливаются с ровным шорохом вентилятора, с мерным рокотом компьютера.
С изумлением вспоминаешь нараставший ужас прошедших месяцев, лет и повторяешь: «Все побоку». Вот так и живут нормальные люди, моя хата с краю, ничего не знаю. Бездна, говорите? Ну так что ж?
Еще помнишь, как пугала бездна и как повергала в отчаянье слепо-глухо-немота тех, чья хата. Но уже готовишься пополнить их ряды, ведь тебе больше не выдержать, не вынести. Счастливый ходишь по краю, как покойник, про которого шепчутся: «Отмучился, бедный».
В сияющем скафандре непроницаемости, невозмутимости не помнишь, запрещаешь себе помнить о Белке и Стрелке, о бе́лках и стре́лках, о белка́х и стрелка́х. Повторяешь чужое слово: «Побоку».
Сколько это продолжается? Месяц? Год? Несколько?
Болезнь говорит: «Ты что, кретин? Думаешь, успокоился, так уже и покойник? Зажмурился, так уже и жмурик? Уши заткнул, так уже и не слышишь?» Уже и уже и уже и. Эгле, королева ужей. Ненадолго вернешься в безвоздушное нормальных, в невесомость здоровых. А болезнь говорит: «Ой ли, нормальных. Ой ли, здоровых. На Ойле далекой и прекрасной будешь славить все блаженство бытия, а здесь тебе ни здоровья, ни здания. Нездоровье, нездание, нездесь». Болезнь много чего говорит в назидание, а ты слушай, внимай. Болесть-лесть, прелесть, болезнь-полезнь.
С изумлением слышишь, как все мысли, грохотавшие в голове, пока не превратились в ослепительно-белый шум, сливаются с ровным шорохом вентилятора, с мерным рокотом компьютера.
С изумлением вспоминаешь нараставший ужас прошедших месяцев, лет и повторяешь: «Все побоку». Вот так и живут нормальные люди, моя хата с краю, ничего не знаю. Бездна, говорите? Ну так что ж?
Еще помнишь, как пугала бездна и как повергала в отчаянье слепо-глухо-немота тех, чья хата. Но уже готовишься пополнить их ряды, ведь тебе больше не выдержать, не вынести. Счастливый ходишь по краю, как покойник, про которого шепчутся: «Отмучился, бедный».
В сияющем скафандре непроницаемости, невозмутимости не помнишь, запрещаешь себе помнить о Белке и Стрелке, о бе́лках и стре́лках, о белка́х и стрелка́х. Повторяешь чужое слово: «Побоку».
Сколько это продолжается? Месяц? Год? Несколько?
Болезнь говорит: «Ты что, кретин? Думаешь, успокоился, так уже и покойник? Зажмурился, так уже и жмурик? Уши заткнул, так уже и не слышишь?» Уже и уже и уже и. Эгле, королева ужей. Ненадолго вернешься в безвоздушное нормальных, в невесомость здоровых. А болезнь говорит: «Ой ли, нормальных. Ой ли, здоровых. На Ойле далекой и прекрасной будешь славить все блаженство бытия, а здесь тебе ни здоровья, ни здания. Нездоровье, нездание, нездесь». Болезнь много чего говорит в назидание, а ты слушай, внимай. Болесть-лесть, прелесть, болезнь-полезнь.