ПИСЬМА О ЛЮБВИ (часть 1)
Наполеон - Жозефине
13 ноября 1796 года, отправлено из Вероны
Я больше тебя не люблю... Наоборот, я ненавижу тебя. Ты - мерзкая, глупая, нелепая женщина. Ты мне совсем не пишешь, ты не любишь своего мужа. Ты знаешь, сколько радости доставляют ему твои письма, и не можешь написать даже шести беглых строк.
Однако чем Вы занимаетесь целый день, сударыня? Какие неотложные дела отнимают у Вас время, мешают Вам написать своему очень хорошему любовнику? Что мешает Вашей нежной и преданной любви, которую Вы ему обещали? Кто этот новый соблазнитель, новый возлюбленный, который претендует на все Ваше время, не давая Вам заниматься супругом? Жозефина, берегись: в одну прекрасную ночь я взломаю твои двери и предстану пред тобой.
На самом деле, мой дорогой друг, меня тревожит то, что я не получаю от тебя вестей, напиши мне быстро четыре страницы, и только о тех приятных вещах, которые наполнят мое сердце радостью и умилением.
Надеюсь скоро заключить тебя в свои объятия и покрыть миллионом поцелуев, жгучих, как лучи солнца на экваторе.
Виктор Гюго - Жюльетте Друэ
В ночь на 18 февраля 1841 г.
«...ангел, сколько в тебе красоты и любви. Помню, в твоей маленькой комнатке была дивная тишина. Снаружи доносилось веселье ликующего Парижа, мимо проносились шумные маски с громким смехом и пением. Среди шума всеобщего празднества мы скромно укрылись в стороне и перенесли в тень свой светлый праздник. Париж был упоен поддельным хмелем, мы - настоящим.
Не забывай никогда, мой ангел, этих таинственных часов, изменивших всю твою жизнь. Эта ночь 18 февраля 1833 г. была символом и одновременно прообразом великого, светлого праздника, свершившегося в тебе...
В эту ночь ты оставила далеко за стеною толпу с ее шумом, суетою и мишурным блеском, чтобы приобщиться к уединению, тайне и Любви.
В эту ночь я провел с тобой восемь часов. Каждый из этих часов теперь уже превратился в год... В течение этих восьми лет мое сердце было полно тобой, и ничто не изменит его, даже если бы каждый из этих годов обратился в столетие».
Бетховен - «Бессмертной Возлюбленной», графине Джульетте Гуаварди
«Здравствуй! Едва проснулся, как мысли мои летят к тебе, бессмертная любовь моя!
Меня охватывают то радость, то грусть при мысли о том, что готовит нам судьба.
Я могу жить только с тобой, не иначе; я решил до тех пор блуждать вдали от тебя, пока не буду в состоянии прилететь с тем, чтобы броситься в твои объятия, чувствовать тебя вполне своей и наслаждаться этим блаженством. К сожалению, это надо; ты согласишься на это тем более, что ты не сомневаешься в моей верности к тебе; никогда другая не овладеет моим сердцем, никогда, никогда. О, Боже, зачем покидать то, что так любишь!.. Люби навеки тебя, меня, нас».
P.S. Людвиг Бетховен писал эти письма в 1801 г. 16-летней девушке, красавице-графине Джульетте Гуаварди; знаменитый композитор посвятил ей известную сонату. Когда Бетховен давал ей уроки, графиня была уже помолвлена со своим будущим мужем, графом Галенбергом, посредственным музыкантом.
Джек Лондон - Анне Странски
Оакланд, 3 апреля 1901
Дорогая Анна:
Я говорил, что всех людей можно разделить на виды? Если говорил, то позволь уточнить - не всех. Ты ускользаешь, я не могу отнести тебя ни к какому виду, я не могу раскусить тебя. Я могу похвастаться, что из 10 человек я могу предсказать поведение девяти. Судя по словам и поступкам, я могу угадать сердечный ритм девяти человек из десяти. Но десятый для меня загадка, я в отчаянии, поскольку это выше меня. Ты и есть этот десятый.
Бывало ли такое, чтобы две молчаливые души, такие непохожие, так подошли друг другу? Конечно, мы часто чувствуем одинаково, но даже когда мы ощущаем что-то по-разному, мы все-таки понимаем друг друга, хоть у нас нет общего языка. Нам не нужны слова, произнесенные вслух. Мы для этого слишком непонятны и загадочны. Должно быть, Господь смеется, видя наше безмолвное действо.
Единственный проблеск здравого смысла во всем этом - это то, что мы оба обладаем бешенным темпераментом, достаточно огромным, что нас можно было понять. Правда, мы часто понимаем друг друга, но неуловимыми проблесками, смутными ощущениями, как будто призраки, пока мы сомневаемся, преследуют нас своим восприятием правды. И все же я не смею поверить в то, что ты и есть тот десятый человек, поведение которого я не могу предсказать.
Меня трудно понять сейчас? Я не знаю, наверное, это так. Я не могу найти общий язык.
Огромный темперамент - вот то, что позволяет нам быть вместе. На секунду в наших сердцах вспыхнула сама вечность и нас притянуло к друг другу, несмотря на то, что мы такие разные.
Я улыбаюсь, когда ты проникаешься восторгом. Эта улыбка, которую можно простить - нет, это завистливая улыбка. 25 лет я прожил в подавленном состоянии. Я научился не восхищаться. Это такой урок, который невозможно забыть. Я начинаю забывать, но этого мало. В лучшем случае, я надеюсь, что до того как я умру, я забуду все, или почти все. Я уже могу радоваться, я учусь этому понемножку, я радуюсь мелочам, но я не могу радоваться тому, что во мне, моим самым сокровенным мыслям, я не могу, не могу. Я выражаюсь неясно? Ты слышишь мой голос? Боюсь нет. На свете есть много лицемерных позеров. Я самый успешный из них.
Джек
Вольтер - Олимпии Дюнуайэ
«Еще раз прощайте, дорогая моя повелительница, вспоминайте хоть изредка о вашем несчастном возлюбленном, но вспоминайте не ради того, чтобы грустить; берегите свое здоровье, если хотите уберечь мое; главное, будьте очень скрытны; сожгите это мое письмо и все последующие; пусть лучше вы будете менее милостивы ко мне, но будете больше заботиться о себе; будем утешаться надеждой на скорое свиданье и будем любить друг друга всю нашу жизнь. Быть может, я сам приеду за вами; тогда я буду считать себя счастливейшим из людей; лишь бы вы приехали - я буду вполне удовлетворен. Я хочу только вашего счастья и охотно купил бы его ценою своего. Я буду считать себя весьма вознагражденным, если буду знать, что я способствовал вашему возвращению к благополучию.
Прощайте, дорогая душа моя! Обнимаю вас тысячу раз...»
P.S.Вольтер восемнадцати лет влюбился в шестнадцатилетнюю Олимпию Дюнуайэ, увезенную матерью-протестанткой от отца-католика из Парижа…
Лев Толстой - С. А. Берс
16 сентября 1862 г.
Софья Андреевна, мне становится невыносимо. Три недели я каждый день говорю: нынче все скажу, и ухожу с той же тоской, раскаянием, страхом и счастьем в душе. И каждую ночь, как и теперь, я перебираю прошлое, мучаюсь и говорю: зачем я не сказал, и как, и что бы я сказал. Я беру с собою это письмо, чтобы отдать его вам, ежели опять мне нельзя, или недостанет духу сказать вам все. Ложный взгляд вашего семейства на меня состоит в том, как мне кажется, что я влюблен в вашу сестру Лизу. Это несправедливо. Повесть ваша засела у меня в голове, оттого, что, прочтя ее, я убедился в том, что мне, Дублицкому, не пристало мечтать о счастье, что ваши отличные поэтические требования любви... что я не завидую и не буду завидовать тому, кого вы полюбите. Мне казалось, что я могу радоваться на вас, как на детей.
В Ивицах я писал: «Ваше присутствие слишком живо напоминаешь мне мою старость, и именно вы». Но и тогда, и теперь я лгал перед собой. Еще тогда я мог бы оборвать все и опять пойти в свой монастырь одинокого труда и увлечения делом. Теперь я ничего не могу, а чувствую, что напутал у вас в семейств-; что простые, дорогие отношения с вами, как с другом, честным человеком потеряны. И я не могу ухать и не смею остаться. Вы честный человек, руку на сердце, не торопясь, ради Бога не торопясь, скажите, что мне делать? Чему посмеешься, тому поработаешь. Я бы помер со смеху, если бы месяц тому назад мне сказали, что можно мучаться, как я мучаюсь, и счастливо мучаюсь это время. Скажите, как честный человек, хотите ли вы быть моей женой? Только ежели от всей души, смело вы можете сказать: да, а то лучше скажите: нет, ежели в вас есть тень сомнения в себе. Ради Бога, спросите себя хорошо. Мне страшно будет услышать: нет, но я его предвижу и найду в себе силы снести. Но ежели никогда мужем я не буду любимым так, как я люблю, это будет ужасно!
А. С. Грибоедов - Жене
Казбин, 24-го декабря. Сочельник, 1828 г.
Душенька. Завтра мы отправляемся в Тейран, до которого отсюда четыре дни езды. Вчера я к тебе писал с нашим одним подданным, но потом расчел, что он не доедет до тебя прежде двенадцати дней, так же к M-me Macdonald, вы вместе получите мои конверты. Бесценный друг мой, жаль мне тебя, грустно без тебя как нельзя больше. Теперь я истинно чувствую, что значит любить. Прежде расставался со многими, к которым тоже крепко был привязан, но день, два, неделя, и тоска исчезала, теперь чем далее от тебя, тем хуже. Потерпим еще несколько, Ангел мой, и будем молиться Богу, чтобы нам после того никогда боле не разлучаться.
Пленные здесь меня с ума свели. Одних не выдают, другие сами не хотят возвратиться. Для них я здесь даром прожил, и совершенно даром.
Дом у нас великолепный, и холодный, каминов нет, и от мангалов у наших у всех головы пересохли.
Вчера меня угощал здешний Визирь, Мирза Неби, брать его женился на дочери здешнего Шахзады, и свадебный пир продолжается четырнадцать дней, на огромном двор несколько комнат, в которых угощение, лакомство, ужин, весь двор покрыт обширнейшим полотняным навесом, в роде палатки, и богато освещен, в середине Театр, разные представления, как те, которые мы с тобою видели в Табризе, кругом гостей человек до пятисот, сам молодой ко мне являлся в богатом убранстве. Однако, душка, свадьба наша была веселее, хотя ты не Шахзадинская дочь, и я незнатный человек. Помнишь, друг мой неоценённый, как я за тебя сватался, без посредников, тут не было третьего. Помнишь, как я тебя в первый раз поцеловал, скоро и искренно мы с тобой сошлись, и на веки. Помнишь первый вечер, как маменька твоя и бабушка и Прасковья Николаевна сидели на крыльце, а мы с тобою в глубине окошка, как я тебя прижимал, а ты, душка, раскраснелась, я учил тебя, как надобно целоваться крепче и крепче. А как я потом воротился из лагеря, заболел, и ты у меня бывала. Душка!..
Когда я к тебе ворочусь! Знаешь, как мне за тебя страшно, все мне кажется, что опять с тобою то же случится, как за две недели перед моим отъездом. Только и надежды, что на Дереджану, она чутко спит по ночам, и от тебя не будет отходить. Поцелуй ее, душка, и Филиппу и Захарию скажи, что я их по твоему письму благодарю. Если ты будешь ими довольна, то я буду уметь и их сделать довольными.
Давиче я осматривал здешний город, богатые мечети, базар, караван-сарай, но все в развалинах, как вообще здешнее Государство. На будущий год, вероятно, мы эти места вместе будем проезжать, и тогда все мне покажется в лучшем виде.
Прощай, Ниночка, Ангельчик мой. Теперь 9 часов вечера, ты, верно, спать ложишься, а у меня уже пятая ночь, как вовсе бессонница. Доктор говорит от кофею. А я думаю совсем от другой причины. Двор, в котором свадьбу справляют, недалек от моей спальной, поют, шумят, и мне не только непротивно, а даже кстати, по крайней мере, не чувствую себя совсем одиноким. Прощай, бесценный друг мой еще раз, поклонись Агалобеку, Монтису и прочим. Целую тебя в губки, в грудку, ручки, ножки и всю тебя от головы до ног.
Грустно весь твой А. Гр.
Завтра Рождество, поздравляю тебя, миленькая моя, душка. Я виноват (сам виноват и телом), что ты большой этот праздник проводишь так скучно, в Тифлисе ты бы веселилась. Прощай, мои все тебе кланяются.
Лорд Нельсон - леди Гамильтон
Моя дорогая Эмма, все твои письма, дорогие мне письма, так занимательны и так полно открывают твою сущность, что прочитав их, я испытываю либо величайшее удовольствие, либо величайшую боль. Это еще одна лучшая вещь бытия с тобой.
Я только желаю, моя дражайшая Эмма, чтоб ты всегда верила, что Нельсон - твой; альфа и омега Нельсона - это Эмма. Я не могу измениться - моя привязанность и любовь к тебе лежит за пределами этого мира! Ничто не в силах разбить ее, только ты одна. Но об этом я не позволяю себе задуматься ни на мгновение.
Я чувствую, что ты настоящий друг моей души и дороже для меня, чем сама жизнь; я то же самое для тебя. Никто не сможет сравниться с тобой.
Я рад, что ты совершила столь приятное путешествие в Норфолк. Надеюсь однажды поймать тебя там и связать узами закона, более крепкими, чем узы любви и привязанности, которые соединяют нас сейчас...
Эдгар По - мистрисс По (Виргинии)
Июня 12-го 1846.
Мое милое Сердце - моя милая Виргиния, - Наша мать объяснит тебе, почему я сегодня, эту ночь, не с тобой. Я уверен, что беседа, мне обещанная, окончится чем-нибудь существенно-благим для меня - ради себя, милая, и ради нее - заставь свое сердце хранить всю надежду, и еще немножко верь. При моем последнем великом разочаровании, я потерял бы мое мужество, если бы не ты - моя маленькая, моя любимая жена. Ты мое величайшее и единственное побуждение теперь биться с этою несродственной, неудовлетворяющей и неблагодарной жизнью.
Я буду с тобою завтра... пополудни, и не сомневайся в том, что, пока я не увижу тебя, я сохраню в любящей памяти твои последние слова и твою пламенную мольбу!
Спи хорошо, и Бог да дарует тебе мирное лето с твоим глубокопреданным Эдгаром.
Генрих Ибсен - Эмилии Бардах
Мюнхен, Максимилианштрассе, 32, 7 октября 1889 г.
От всего сердца благодарю вас, высокоуважаемая барышня, за то в высшей степени любезное и милое письмо, которое я получил в предпоследний день моего пребывания в Госсензасе; я читал и перечитывал его.
Там, в летней свежести, за последнюю неделю все выглядело печально, или, по крайней мере, мне так показалось. Нет больше солнца. Все ушло, - все исчезло. Немногие оставшееся гости не могли, разумеется, вознаградить меня за прекрасное краткое позднее лето.
В Пфлершталь я ходил гулять каждый день. Там, на дороге, стоит скамья, где в компании можно бы поговорить с большим настроением. Но скамья была пуста, и я прошел мимо, не присев.
Большой зал показался мне тоже пустым и безнадежным. Гости, семья Перейра и профессор с супругой показывались только за столом. Помните ли вы большую глубокую оконную нишу, направо от входа на веранду? То была прекрасная ниша. Одуряющие благоухавшие цветы и растения стояли все еще там. Но в остальном повсюду - как пусто, как одиноко, Как заброшено!
А теперь мы снова здесь, - дома! а вы в Вене. Вы пишете, что чувствуете себя спокойнее, свободнее, счастливее. Как я радуюсь этим словам! Больше я ничего не скажу.
Новое произведение начинает зарождаться во мне Я хочу выполнить его нынешнею зимою, и попытаться перенести в него радостное летнее настроение. Но окончится оно тоскливо. Это я чувствую. Таков мой жанр. Я говорил вам однажды, что веду переписку только в стиль телеграмм. Итак, примите это письмо таким, какое оно есть. Во всяком случае, вы его поймете.
Тысячу поклонов шлет преданный вам Др. Г. И.
